Юго-запад

— Ты уже высказался? — спросил от двери Авдошин. — Иль регламент еще остался?

Бухалов, не узнав, кто его спросил, быстро, не задумываясь, ответил:

— Высказался. Мозги народу малость прочистил. — Потом, увидев Авдошина, спохватился, подтянулся. — Виноват, товарищ гвардии младший лейтенант... Кочуев вот у нас куда-то пропал.

— Какой, большой или маленький?

— Большой. Маленький вон дрыхнет. Воронки кверху, и на все винты высвистывает.

— И как же он пропал? — Авдошин прошел к столу, па ходу снимая с плеча автомат. Взглянул на Быкова, который уже поднялся и тоже подошел к столу. — Так это... Слушаю.

— Был здесь, когда мы пришли, — сказал Быков. — А вот теперь уже около часа, как исчез.

В углу проговорили:

— Бухалов точно каже, Кочуй десь трохвеи шукає... Прийде. Не чувал с золотом, не сгине...

— Ладно, — сказал Авдошин, — подождем малость. — Он назначил людей в охранение, потом распорядился: — Всем спать! Подъем будет рано. Рафаэль!

— Я!

— Если Кочуев через час не вернется, разбудишь меня.

— Есть разбудить! Я как раз еще посижу часок. — Рафаэль сдвинул на край стола котелки и газеты, расчистил себе место. — Разрешите, товарищ гвардии младший лейтенант?

— Стишки писать будешь?

— Да не знаю, — смутился Рафаэль, ероша свои рыжие лохматые волосы. — Не знаю... Если получится.

— Ну, давай, давай! Потом почитаешь.

Авдошин лег на полу рядом с Быковым. Новый помкомвзвода лежал с открытыми глазами, будто прислушиваясь к глухому, рокочущему погромыхиванию снаружи.

— Чего не спишь? — покосившись на него, негромко спросил Авдошин.

— Так, не спится.

— Видно, скрипочку жалко?

— Жалко.

— Конечно, вещь дорогая. Я слыхал, скрипки очень драгоценные бывают.

Быков печально усмехнулся..

— Моя не очень дорогая. Не «Страдивариус», разумеется. И не «Амати», но хорошая. Штучный экземпляр. Кустарная. Всю войну с собой возил. А вот теперь пропала. И где! В Вене! В Вене! В музыкальной столице мира осколком разворотило.

Он стал искать по карманам сигареты, достал помятую пачку, протянул Авдошину, потом губами вытащил сигарету себе. Огонь зажигалки осветил его сосредоточенное, прикуривающее лицо: полуприкрытые глаза, вытянутые губы, впавшие, заросшие темным волосом щеки.

— Да не в моей скрипке дело, товарищ гвардии младший лейтенант, — заговорил Быков. — Если б они одну мою скрипку угробили и меня вместе с ней, черт с ними, человечество не пострадало б!.. Но они ж хотели... Всю землю! Ясную Поляну опоганили, памятники в Киеве, в Новгороде!.. Ленинград, Петродворец, Одесса, Севастополь!.. Теперь на тридцать лет работы хватит — вычищать за ними и все снова строить!

— Ну, мы им за это тоже дали! — сказал Авдошин. — За все дали!

— Правильно, дали! И еще дадим! А погибших-то не вернешь. Петродворец или Печерскую лавру восстановить можно... А мой профессор, гениальный был человек, погиб. В сорок первом, в ополчении... Кто его людям вернет?

Они замолчали. Быков потыкал сигаретой в каменный пол, погасил ее, отряхнул руки, закинул их за голову.

Авдошин, подумав, сказал:

— А вот выбросил ты свою скрипочку зря! Может, у нас в батальоне мастер какой нашелся, починил бы.

— Едва ли. Ее же всю разворотило. Вдребезги.

На лестнице, ведущей в подвал, послышался какой-то шум. Хриплый голос спросил:

— Кто идет?

Ему ответили:

— Свои идут, свои!

Рафаэль, сидевший за столом, поднял голову, прислушался.

— Кочуев! — сказал он, ухмыляясь. — С трофеями идет.

Авдошин сел, обхватив колени и не сводя глаз с двери.

Тяжело топая по ступенькам, вошел Кочуев, поставил что-то большое и темное в угол, отряхнулся.

— Ну как, гвардия, хорошие нынче трофеи? — деловито осведомился Авдошин.

Кочуев огляделся, увидел командира взвода, спокойно ответил:

— Хорошие, товарищ гвардии младший лейтенант! То, что надо! Сержант Быков уже спит?

— Нет, — сказал Быков, — Ты где был? За такое дело...

Кочуев вытянул руки по швам:

— Товарищ гвардии младший лейтенант, разрешите ответить гвардии сержанту?

— Ну, ну, отвечай, — сказал Авдошии, еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться. — Давай докладывай о своей трохвейпой экспедиции.

— Так вот, — Кочуев переступил с ноги на ногу. — Я вам, товарищ гвардии сержант, принес это... скрипочку, Ваша-то ведь, извините за выражение, накрылась...

— Скрипочку? — переспросил Быков, вставая. — Где ты взял?

— Да приметил тут днем один домишко. У немцев там вроде пивнушки или кафетерия какого, значит, учреждение было. С музыкой. А теперь вот, поутихло малость, я и пошел поискать. Темно там, чуть, извините, шею не свернул. И мины кладет. Но скрипочка мировая! Там их много было. Я самую лучшую выбрал.

— Ну-ка, ну-ка, показывай! — голос у Быкова дрогнул. — Давай сюда, к свету.

Кочуев сунулся в темный угол у входа и через минуту подошел к столу, неся обеими руками большой, длинный, обшарпанный со всех сторон футляр. Он был так доволен услугой, которую оказал своему командиру отделения и помощнику командира взвода гвардии сержанту Быкову, что совсем не заметил, какими печально смеющимися глазами тот на него смотрит.

— Пожалста! — выдохнул Кочуев, взваливая футляр на стол, прямо на тетрадь остолбеневшего, замигавшего рыжими ресницами Рафаэля. — Специально выбирал, какая побольше. И с подпоркой. А то ведь небось борода болит, все время бородой-то прижимать.

Быков даже не стал раскрывать футляра, только покачал головой. Зато Рафаэль взял за двоих. Он даже взвизгнул от восторга, захохотал и закружился по подвалу, выкрикивая:

— Скрипочка?!. Контрабас! Контрабас! Роман с контрабасом!

— Чего ржешь? — обиженно повернулся к нему Кочуев. — Контрабас! Молчал бы! Как будто разбираешься! А лучше б сам пошел да принес. Контрабас!

— Братцы! Помираю! — кружил около стола Рафаэль.

Глаза Кочуева налились слезами. И от обиды и от непонимания того, что происходит.

— Сереженька, — очень ласково сказал Быков. — Сереженька, дорогой, большое тебе спасибо! Я просто не знаю, как сказать. Только это не скрипка...

— Контрабас! — опять выкрикнул Рафаэль. — Роман с контрабасом!..

— Тихо! — обернулся к нему Авдошин. — Точка! Тихо!

Кочуев был ошеломлен.

— Не скрипка?.. А я нарочно выбирал, какая побольше, с подпоркой... Я ж в Сибири, в тайге жил, музыку-то только по радио... А струны у нее все целы.

— Это не скрипка, Сережа. Это виолончель. Рафаэль тоже ошибся. Это не контрабас, а виолончель.

— Жалко, — угрюмо опустил голову Кочуев. — А там другие есть... Я опять схожу, вы только скажите...

— Отсюда далеко?

— Да нет, близко... Вы сами хотите посмотреть?

— Если командир взвода разрешит.

— Час вам хватит? — спросил Авдошин.

— Хватит! — обрадованно прогудел Кочуев. — За глаза хватит!

— Дуйте! Одна нога здесь, другая — там! Только скрипку ищите, а не пустую пивную бочку.

— Если полная будет, захватите, — сказали из угла, — сейчас по паре кружечек тяпнуть — мировое дело!

Быков и Кочуев ушли. Рафаэль опять уткнулся носом в свою толстую тетрадку. Авдошин, у которого пропал сон, присел к противоположной стороне длинного стола, похожего на стол для чистки оружия, долго и молча наблюдал за своим ординарцем и порученцем. Рафаэль что-то писал в тетрадке, зачеркивал, писал снова. Густой махорочный дым клубился над его рыжей головой, то застывающей неподвижно, то мечущейся во все стороны.

— Что, гвардия, не получается? — сочувствующе спросил Авдошин.

— Получается, получается! — быстро ответил Рафаэль. — Еще чуть-чуть... Одна строчка, одна строчка... — Он вдруг вскинул голову и, что-то нашептывая полными красными губами, уставился остановившимся взглядом в потолок. — Отвага... Шагом...

Авдошин достал сигарету, помял ее, закурил. Рафаэль опять стал что-то быстро-быстро записывать в тетрадку.

— Готово! — весь красный от пота, облегченно сказал он. — Готово! Черновая редакция...