Страница 46 из 69
— Тебя только мы и ждали, у меня все готово. Идемте, Александр Александрович. Конечно, я не так вкусно готовлю, как мама, но все же…
— Не напрашивайся на комплименты! — сказал Аркадий, закуривая папиросу.
— Да брось ты, наконец, свои папиросы! Ведь я сейчас подаю суп.
— Ах, Александр Александрович, как я вам завидую, что вы еще не сковали себя цепями Гименея, — засмеялся Аркадий.
— В наш век их не так трудно разорвать, — отпарировала его шутку Нина Ираклиевна, исчезая за дверью.
Аркадий взял под руку Смагина, и они последовали за хозяйкой дома.
Обед прошел оживленно, Аркадий все время шутил, Нина отшучивалась. Смагин старался не нарушать общего тона беседы, хотя ему было не до шуток. Он не мог понять слов Нины Ираклиевны, сказанных ему почти шепотом: «При Аркадии не надо об этом.» Но почему? Что произошло?
Все это его мучило; он был рассеян, иногда отвечал невпопад. Аркадий, увлеченный едой, занятый собственными остротами, ничего не замечал. Нина Ираклиевна прекрасно понимала душевное состояние Смагина, но по каким–то непонятным для него соображениям делала вид, что тоже ничего не замечает.
Как только она вышла из комнаты, чтобы принести чай, Аркадий обратился к Смагину:
— Мне надо с вами серьезно поговорить с глазу на глаз. Вы сегодня вечером не заняты?
Для Смагина этот вопрос был так неожидан, что он сразу не ответил.
— Договоримся скорее, — поторопил его Аркадий, — пока не вернулась Нина…
— Это секрет от Нины Ираклиевны? — удивленно спросил Смагин.
— Да, секрет. Вы можете заглянуть сегодня в духан «Над Курой»? Там есть отдельные кабинеты. Я буду ждать вас у входа ровно… — Он привычным движением руки вынул из жилетного кармана массивные золотые часы и, мельком взглянув на них, добавил: — В восемь часов вечера. Это вас устраивает?
— Устраивает или не устраивает, это не так важно. Я приду.
Вошла Нина Ираклиевна.
— Ты куда–нибудь торопишься? — спросила она Аркадия.
— Нет, — сказал за него Смагин, — это я тороплюсь.
— Ну вот, — досадливо поморщилась Нина, — мы так хорошо беседовали…
— Нет, правда, — сказал Смагин, подымаясь, — я очень тороплюсь…
— Ну, Александр Александрович, тогда я вас отпускаю, но только не забывайте нас, заходите чаще. Мама не будет ревновать ко мне.
Глава XVI
До назначенного свидания оставалось около двух часов, но Смагину не хотелось заходить домой, и он спустился по улице Петра Великого на Бебутовскую и оттуда на Майдан, в азербайджанскую чайную.
Слева от входа, как бы приветствуя посетителей чайханы, на массивном столе, похожем на пьедестал, стоял огромный медный самовар. Хозяин с достоинством обеспеченного человека степенно разливал по маленьким граненым стаканчикам чай различной крепости, в зависимости от вкуса посетителей.
Кого здесь только не было и чем здесь только не занимались! Это была своеобразная биржа и в то же время миниатюрный базар.
В отличие от буржуазных кафе, сюда допускались люди в самых фантастических одеяниях, и человек, являвшийся в рваной рубахе и калошах на босу ногу, не возбуждал ни малейшего удивления. Даже шотландские солдаты в своих юбочках чувствовали себя здесь как дома.
Смагин занял самый дальний столик, примыкавший к маленькому окошечку, сквозь мутное стекло которого все же просвечивало солнце и был виден крутой изгиб Куры.
Юный азербайджанец, скользивший между столиков с подносом, напоминал одновременно танцора, циркача и полотера.
Через минуту перед Смагиным уже стоял стаканчик горячего чая и рядом с ним красовалось блюдечко бирюзового цвета с мелко наколотым белым сахаром.
В этот час публики было сравнительно мало. Смагина ничто не отвлекало, и он снова погрузился в свои мысли. Для чего Аркадию понадобилось это таинственное свидание? Видимо, у них с Ниной разное отношение к судьбе Гоги…
За соседним столиком два молча сидевших человека, на которых Смагин сначала не обратил внимания, возобновили прерванный разговор.
Смагин невольно услышал несколько фраз.
— Анико — золото в этом отношении…
— А ты за нее ручаешься?
— Как за самого себя. Я зайду к ней сегодня же.
— Кстати, который час?
— Без двадцати минут восемь.
Смагин вскочил как ужаленный. Расплатившись о хозяином чайханы, он быстрыми шагами направился к Воронцовскому мосту, около которого помещался знаменитый духан.
Он шел так стремительно, что когда поравнялся с мостом и взглянул на часы, то в его распоряжении оставалось еще целых десять минут.
С диким грохотом проносились желтые воды Куры. Ветер доносил запах горячего лаваша из пекарни. Мост, казалось, дышал — ему было хорошо от шума родной реки, от сознания почетной старости, от нежной зеленой плесени, притаившейся под сводами, от сознания своей крепости и незыблемости.
На той стороне горели огни духана. Смагин стоял на мосту, всматриваясь в крутой изгиб берегов. Вечернее небо несло, как лодочку, торжественно улыбающуюся луну. Зрелище было настолько фантастическим, что не верилось, что все это происходит наяву. Вдруг он услышал у самого уха знакомый, слегка насмешливый голос:
— Залюбовались. Природа, луна, красоты! Друг мой, вы сентиментальны до одурения. Сейчас век другой. А вы еще хотите претендовать на политическую деятельность.
— При чем тут политика? — улыбнулся Смагин. Аркадий взял его под руку, и они направились к подъезду духана.
Старый духанщик провел их в отдельную комнату. Кроме стола, трех стульев и старого плюшевого дивана, там не было ничего. Шум реки и лунный свет наполняли комнату. Аркадий заказал шашлык и вино, Смагин подошел к окну, выходящему на Куру.
— Вы неисправимы, — засмеялся Аркадий, — вас так и тянет к лунному свету.
— Я люблю Тифлис. Это совершенно особенный город.
— Да, недурной город. Недаром вы решили его завоевать.
— То есть как завоевать?
— Очень просто. Большевики хотят здесь обосноваться, а вы и Гоги им помогаете, — значит, вы заодно с ними.
— Это можно было сказать и при Нине Ираклиевне, — сухо заметил Смагин.
— Нет, нельзя, потому что она потеряла голову. Арест Гоги вывел ее из равновесия, с ней об этом говорить невозможно.
— А со мной можно? — спросил Смагин, натянуто улыбаясь.
— Конечно, можно. Поэтому я вас и пригласил сюда.
— О чем же вы хотите со мной говорить? И откуда вам известно, что я держусь тех же взглядов, что и Гоги?
— Потому–то я и хочу с вами побеседовать. Но, чтобы вам все было понятно, скажу несколько слов о себе. Вы уже знаете, что я родился и вырос в Грузии, я привык к ней и полюбил грузинский народ. Но вам, может быть, не известно, что я был оторван от Грузии лишь на то время, пока учился в Петербургском технологическом институте, который и закончил в тысяча девятьсот тринадцатом году. Я отверг все предложения, которые получал благодаря тому заблуждению, в которое впадали многие, считая меня очень способным.
Аркадий перевел дыхание, закурил и взглянул на Смагина.
— Отверг я все так называемые выгодные предложения только потому, что не хотел порывать с Грузией… И я вернулся в Тифлис; остальное вы знаете: я полюбил Нину, женился на ней, и мы живем, как говорится, душа в душу. Но вот произошла эта история с Гоги. Он ввязался в политику. Его арестовали. Он с детства был предрасположен к легочным заболеваниям, и теперь у него началось кровохарканье… Это ужасно. Варвара Вахтанговна и Нина в отчаянии. Все это понятно. Я понимаю и ваше участие в этом деле. Я все понимаю, но поймите и вы меня. Все не могут мыслить одинаково. Я не разбираюсь в политике и не скрываю этого. Некоторые студенты в технологическом смотрели на меня косо, так как я не принимал никакого участия в так называемых студенческих волнениях. Я хочу жить спокойно. Пусть это не нравится многим, но каков я есть, таковым и останусь. Нина и я счастливы не первый год. Во имя чего я должен ломать нашу жизнь, наше счастье? Во имя отвлеченных идей? Но я клянусь вам, что я не знаю, кто прав. Если допустить, что Маркс — величайший гений, открывший самую правильную из всех существовавших до него формул спасения мира от зла, то я все же не уверен, с кем бы он согласился, если бы был сейчас жив. У меня нет сил или ума решить этот вопрос, да я себе его и не ставлю. В России установилась большевистская власть, в Грузии — меньшевистская. Если бы я жил в России, то, вероятно, я также честно служил бы у большевиков, как служу сейчас у меньшевиков, живя в Грузии. Вы скажете, что это — беспринципность? Неправда! Я был бы беспринципен, если бы, веря в большевизм, служил бы у меньшевиков или, будучи меньшевиком, поддерживал бы из страха или выгоды большевиков. Для меня и те и другие — люди разных взглядов, разной веры, ну, как, например, католики и православные. Есть сотни тысяч людей, которые стоят вне религии, так позвольте же и другим сотням тысяч людей стоять вне политики.