Корона клинков

— Всё правильно, — согласился эльф, — но лично для тебя такое положение обернётся ещё и глубочайшей зависимостью. Твоему морозному родственнику ты будешь нужен послушным, как труп, и я не знаю, какую участь он уготовит тебе при неблагоприятном исходе дела, или, например, если в тебе отпадёт необходимость.

— Неужели и он убьёт? — воскликнул Аэций, — вот уж никогда не думал, что в мире найдётся одновременно столько людей, желающих моей смерти.

— Эверетт душевно не силён, но очень высокого о себе мнения. Нередко именно слабые и не правильно воспитанные люди проявляют чудеса жестокости, особенно чужими руками. Подчас тот, кто не в состоянии выстрелить из арбалета в бешеную собаку, не дрогнувшей рукой подпишет смертный приговор десяткам людей. Эверетт намного моложе нас с Ирис. Его детство прошло в отдалённом дворце. Он рос на попечении мамок, нянек, заласканный, обожаемый, капризный. У него даже был специальный паж для наказаний.

— Как это паж для наказаний? — не понял Аэций.

— Очень просто, — догадался Торки, — задница его высочества слишком драгоценна, чтобы по ней прохаживалась хворостина, а у пажа — в самый раз.

— Именно, — кивнул Ясень, — когда Эверетт безобразничал или ленился, на его глазах пороли его пажа. Считалось, что принц при этом будет испытывать муки совести, и тем самым воспитываться.

— Воспитается такой, держи карман шире, — весь вид фавна выражал крайнее сомнение. — Ловко придумано, ничего не скажешь. Он шкодит, а виноват всегда кто-то другой. Нет, я считаю, принц ты там или нет, но за свою вину сам получать должен!

— Когда я разговаривал с Эвереттом в последний раз, он кричал, что мы с Ирис предали всё, что есть у эльфов святого, что я принудил её к унизительному браку с человеком, говорил, что это хуже кровосмешения, а в конце вообще заявил, что считает себя сиротой. Он был и остался избалованным мальчишкой с огромным самомнением и ощущением эльфийской избранности, хотя определённая жестокость чувствовалась в нём уже тогда. Кем он стал за минувшие шестнадцать лет, я не знаю.

— Зато я знаю, — воскликнул Торки, — сволочью был ваш брат, сволочью и остался, вот кем. С мальчиком для порки просто нет шансов вырасти приличным человеком.

— Весьма возможно, — криво усмехнулся Ясень, — до меня доходили слухи, что он по сей день слышать не может про мою персону, и грозится казнить, если я появлюсь в Эльферерри. Вот теперь ты, Аэций, знаешь достаточно, чтобы принять взвешенное решение.

Принц посмотрел на яркие предосенние звёзды, затем перевёл взгляд на язычки пламени, ещё кое-где вспыхивавшие в догорающем костре, и сказал:

— Если честно, я в полной растерянности. За сегодняшний вечер жизнь круто изменилась, перечеркнув не только мои планы, а сами представления о жизни. Здесь решение нужно принимать всем сердцем, с открытой душой, а мне тяжело и тускло, как будто я пришёл на собственные похороны.

— Я понимаю тебя, Аэций, — эльф обнял племянника за плечи. — Перед тобой нелёгкий выбор, и нелёгкое решение. Давайте-ка ложиться спать. Поговорим завтра с утра, на свежую голову.

— И то верно, — подхватил фавн, — мне матушка всегда говорила: «Дева Заря придёт, мудрую мысль шепнёт». — Он легко встал, отряхнул с меховых коленей прилипшие травинки и без возмущений пошёл в очередной раз мыть котелок.

Фавн уснул первым. Не успела кудрявая голова опуститься на согнутую руку, как послышалось его тихое посапывание.

Ясень посмотрел на засыпающего принца и подумал, насколько правильный они тогда сделали выбор. Антоний отлично воспитал мальчика. Он ответственный и сдержанный, из него может получиться просвещенный монарх. Сам травник был человеком кристально честным, чуждым алчности и властолюбию. И вот теперь эльф видел, как в воспитаннике проступают знакомые черты.

Аэций тоже не спал. Не так-то легко в одно мгновение перестать быть внуком деревенского лекаря и осознать себя наследным принцем, начать думать, как будущий император, принимать решения, как будущий император, распоряжаться тысячами чужих жизней.

Прямо перед его носом по травинке полз толстый светлячок. Он ловко перебирал лапками, карабкаясь вверх, его брюшко слегка светилось тёплым золотистым светом.

— Тебе хорошо, — едва слышно сказал Аэций букашке, — ты ползёшь куда хочешь. А я — другое дело, невольник богов.

Больше всего на свете принц ненавидел, когда его заставляют или что-то навязывают. Сейчас в роли заставляющего выступает стечение обстоятельств, словно сама богиня Судьбы тащит куда-то, подсовывает решение, да ещё приговаривает: «Ошибёшься, и вы все умрёте!». Напрасно Аэций пытался вновь и вновь выйти из замкнутого круга поиска другого решения. Ничего в голову так и не пришло. И когда от всех этих размышлений голова почти заболела, он провалился в сон, так и не увидев, как светлячок дополз-таки до конца травинки, расправил слюдяные крылышки и унёсся прочь, чтобы присоединиться к своим сородичам, устроившим дикую пляску над ручьём.

Утром Ясень поднял всех с первыми лучами солнца. Торки ворчал что-то о вреде для здоровья столь ранних побудок, но Аэций проснулся мгновенно, как человек, обременённый заботами.

Пока фавн готовил завтрак, принц сам заговорил с дядей, ему хотелось поскорее закончить тяжёлый вчерашний разговор.

— Я подумал, дядя Этан, и решил, что поступлю так, как ты советуешь. Поеду в Рию и стану императором. Главное, чтобы вы всегда были рядом. Мне необходимо кому-то доверять, советоваться, и вообще, не представляю, как я буду без вас.

Он просительно поглядел на Торки.

— Я просто боюсь остаться один.

— Да ты, я гляжу, парень — не промах, — улыбнулся польщенный фавн, — но лично я — за. Не оставлять же тебя на растерзание дворцовым интриганам, среди которых, уверен, ищи — не найдёшь людей, обременённых честью и совестью.

Аэций посмотрел на дядю большими встревоженными глазами, как ни крути, а основное слово оставалось всё же за ним.

— Ты можешь не сомневаться, мой друг, я не оставлю тебя. — Твёрдо сказал Ясень.

Лицо мальчика просияло, и он облегчённо выдохнул, как будто с его плеч свалилась невидимая тяжесть.

— Тогда надо обсудить расстановку политических сил в столице и составить план действий. Дед всегда говорил, что правильно составленный план — почти половина решения задачи.

— Хорошо, но об этом поговорим чуть позже, — кивнул Ясень, — сейчас нужно обсудить кое-что ещё. С этой самой минуты ты забудешь своё имя и начнёшь называть меня отцом. Наше сходство сыграет здесь добрую службу, так мы вызовём меньше подозрений. А имя мы тебе придумаем.

— Правильно, подхватил Торки, — чем меньше посторонних знают твоё истинное имя, тем спокойнее. У нас, например, вообще считают, будто демоны могут украсть твою душу, если назовут истинное имя. Хотя я не больно-то верю в подобную ерунду.

— А как тебя звала твоя матушка? — простодушно спросил Аэций, — ты в кругу друзей, и жадных до чужих душ демонов тут нет и в помине.

— Ну не знаю, — замялся парень, — в праве ли я.

— В праве, в праве, — заверил его Ясень, — я прекрасно знаю, что Тарквинием ты назвался для солидности.

— И не только. Я ж вас тогда впервые видел. Почём мне было знать, для чего вы выкупили меня у обезумевших мужиков. Может, вы колдун и фавнов ночами на перекрёстках в жертву приносите? А что, я и не такое мог подумать.

— И как? — эльф улыбнулся, — я не сильно тебя разочаровал?

— Да ты, Торки, трус, — бросил Аэций, — тебя спасают, а ты приписываешь своему спасителю всякие гадости, да ещё врёшь напропалую.

— Это же козе понятно, здорово я тогда перепугался, что правда, то правда. Думал, конец мне: либо сами забьют, либо жрецам сдадут, а те запытают до смерти.

— Но вот сейчас тебе ничто не мешает сказать, наконец, своё имя. Самое время загладить оплошность.

— Сейчас? — переспросил фавн, будто страдал глухотой. Выглядел он несколько обескураженным: запустил пятерню в густую шевелюру и ожесточённо поскрёб макушку, — ладно, только, чур, не смеяться. Вообще-то я про истинное имя всё выдумал, просто родители назвали меня очень уж не мужественно.