Корона клинков

Он взял из стопки на столе Медузия первую попавшуюся бумагу, положил её перед собой и углубился в чтение. Но так казалось только тем, кто не знал, что Осокорь тщательно плетёт чары.

Адъютант неслышно возник на своём месте у двери. Он был несколько удивлён, застав своего патрона за внимательным изучением списка поставок кухни Осэнского легиона. Вдруг Осокорь отложил документ и его взгляд встретился со взглядом переминавшегося с ноги на ногу посетителя. Лицо легата озарила широкая улыбка. Он всплеснул руками и воскликнул:

— Чего же ты стоишь, дружище? Давай, присаживайся без малейших церемоний и выкладывай, с чем пришёл.

Посетитель, ошарашенный внезапным и неожиданным дружелюбием высокопоставленного мужа, присел на краешек неудобного стула. Осокорь не сводил с него глаз, буквально лучащихся радушием и пониманием.

Мужичок поёрзал, не зная, куда пристроить свою шапку, но вдруг расслабился, закинул ногу на ногу и заговорил с доверительной интимностью, которая буквально покоробила адъютанта.

— Звать меня Пек Мокрица, — сообщил он, пристраивая свой засаленный головной убор на столе легата. Затем он пригладил волосы пятерней и гортанно хохотнул, — какая удача застать здесь именно тебя, экселенц, живое человеческое лицо среди харь с оловянными глазами.

Мокрица потёр скулу, вспомнив встречу с Петроклом.

Адъютант чуть не задохнулся от подобной наглости. Нет, этот больше смахивающий на крысу Мокрица, явно напрашивается на порцию плетей. Вот сейчас господин легат тебе покажет, как раскладывать на его столе шапки и говорить ему «ты»!

Однако, против ожидания, столичного порученца с особыми полномочиями фамильярность задержанного не только не возмутила, а скорее даже наоборот. Казалось, он и сам обрадовался Мокрице словно давнему приятелю: встал, хлопнул по плечу и уселся прямо на стол, отодвинув в сторону дорогущий письменный прибор коменданта.

— Ну, так в чём дело?

— Конечно. Как ты уже догадался, я — не местный, — Осокорь кивнул, — судьба моя путана и не интересна. Как-нибудь за чаркой вина я расскажу тебе историю моей многотрудной жизни, — пообещал Пек Мокрица с обезоруживающей откровенностью. — Так вот, живу я сейчас в Осэне. Чем зарабатываю на хлеб насущный? Да чем придётся. Не подумай только, будто я бродяжничаю или побираюсь. У меня своё дельце небольшое имеется. Видишь ли, — посетитель приглушил голос, очевидно опасаясь, что адъютант может воспользоваться его идеей, — от природы я обладаю недурной наблюдательностью, которая вкупе с острым слухом и привычкой интересоваться чужими делами, может быть очень полезной.

— Вынюхиваешь, выслеживаешь, а иной раз и тряхнёшь незадачливого толстосума? — в тон ему продолжил Осокорь.

Пек развёл руками с виноватым видом мальчишки, которого застукали за кражей сладостей.

— Перед кем другим стал бы отпираться, но перед тобой, экселенц, как на духу. Грешен. Хотя ничем серьёзным руки свои не замарал. Да и что худого, коли некоторые богатенькие посетители развесёлого квартала отстегнут малую толику своих немереных доходов скромному одинокому человеку, проживающему на чужбине? Но в основном я выполняю различные поручения, делаю дела, которые людям неприятны. Ещё я нахожу потерянные вещи, пропавших животных, присматриваю за блудящими супругами. Одним словом: кручусь, аки волчок, сбиваю ноги на улицах нашего славного города, мокну под дождём, жарюсь на солнцепёке и всё ради горстки серебра, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Пек Мокрица вопросительно поглядел на Осокоря.

— На счёт вознаграждения можешь не беспокоиться, получишь сполна, как только я удостоверюсь, что твоя информация полезна и правдива.

— Водички бы, — жалостливо протянул Пек.

— Подай вина нашему гостю, — приказал Осокорь совершенно растерявшемуся адъютанту.

«Гость» жадно выхлебал предложенный кубок, утёр губы рукавом, от души крякнул и продолжил:

— В последнее время я всё чаще стал подумывать о переезде в родные места. Но как только я принял это решение, удача, словно в насмешку, совсем отвернулась от меня. Не было ни единого, даже самого завалящего клиента. Деньги на текущие расходы иссякли, пришлось даже тронуть свой неприкосновенный запасец на чёрный день. И вот вчера, преисполненный отчаяния, я брёл к кварталу ростовщиков и менял. Мне уже доводилось прежде отыскивать задолжавших. Менялы, конечно, редкостные жадюги, но хоть какой-то заработок. Не успел я миновать улицу Горшечников, как моё внимание привлекла престранная парочка. Сперва я просто скользнул взглядом: надо же совсем молодой, а волосы седые. Потому и поглядел снова. Вижу: мужик-то не седой, а светловолосый, только слегка с проседью, к тому же — эльф! Представь себе, экселенц, по улицам Осэны серди бела дня разгуливает эльф в полосатом сциллийском халате. Ты можешь не сомневаться, у меня после Северной войны на инею братию глаз намётанный. Интересно, думаю, что делает здесь остроухий ублюдок? Не святым же местам поклоняться приехал!

Мокрица захихикал. Казалось сама мысль об эльфе-паломнике здорово веселила его.

— Ну а второй, — спросил Осокорь, — ты говорил, будто их двое было.

— Естественно, двое. Эльф тащил за руку мальчишку-подростка в простой крестьянской одежде и накинутом на голову священном клетчатом платке. Ещё одна странность: сколько лет на юге живу, ни разу не видал, чтобы пацана в ритуальный головной убор обряжали. Ты не поверишь, экселенц, у меня самое настоящее чутье на всякие подозрительные или скандальные истории. — Пек Мокрица горделиво выпрямился, — но тут моё чутье буквально возопило, давай, мол, Пек, смотри хорошенько, дело нечисто! Прикинулся я незаметным случайным прохожим и последовал за ними. Примечаю: эльф пару раз оглянулся, словно опасался чего, а паренёк шёл за ним безо всякой охоты, даже совсем наоборот, почти что упирался. Вдруг мальчишка остановился посреди улицы, вырвал руку и стал что-то возбуждённо говорить своему спутнику. Платок сполз у него с головы и распахнулся. Вот тут-то я и рассмотрел мальца. Оказалось, что он вовсе не был сциллийцем, более того, посреди улицы стоял отпрыск знатного рода, и даже его жалкая одежонка не смогла скрыть этого. Но и это ещё не самое важное.

Говоривший выдержал паузу, словно опытный оратор, стремящийся ещё больше привлечь внимание публики.

— Мальчишка был весь так выпачкан кровью, словно неумело резал свинью. А платок на него накинули, чтобы скрыть это. Раз скрывали, значит кровь-то не свиная. Вот и удача! Я просто не мог оставаться в стороне.

— И что ты решил? — Осокорь подался вперёд.

— Конечно, похищение! — победно изрёк Мокрица, — эльф увёл патрицианского сынка, переодев его в бедное платье, чтобы не привлекать внимания. Но, судя по перепачканной одежде мальца, дело прошло не столь гладко, как планировалось. Телохранитель или просто старый преданный слуга пытался защитить ребёнка ценой собственной жизни. Теперь похититель вёл жертву в какое-нибудь тайное место, чтобы спрятать там до поры. Пока я это обдумывал, странная парочка закончила ругаться и спорить. Не иначе, как от угроз, мальчишка сник, кивнул, натянул на голову священный плат и поплёлся за своим похитителем. Я же незаметнее бродячего пса, шмыгнул в переулок. Мне та часть города преотлично знакома. Переулок, по которому эльф вёл свою жертву, примыкал к вонючей слободке (там кожевенники живут), за ним — пустырь, дальше — заброшенные сады. Умно, подумалось мне: заброшенные оливковые сады тянутся на целую милю. В них не то, что одного пацанёнка, центурию солдат спрятать можно. Схоронился я за большой мусорной кучей и слежу, что дальше будет. А они прямиком в сады. Ну я за ними, натурально, соваться не стал. Кто знает, может, там похитителей целая банда. Благо, вдоль садов полно полуразвалившихся домов. В них, — Мокрица сделал неопределённый жест куда-то в сторону двери, — со времён последней войны не живёт никто. Даже бродяги сторонятся глинобитных ветхих домишек. Болтают люди, что ещё до войны начался в Осэне чумовой мор, и как раз с района садов. А правитель тогдашний поставил вокруг солдат с копьями, чтобы они никого не впускали и не выпускали из чумного посёлка. Вроде, говорят, там все перемёрли, зато зараза в город не перекинулась. Потом солдаты трупы свалили в кучу, обложили хворостом, полили маслом, да и сожгли всех разом. А место стало с той поры считаться дурным, вроде бы души, не нашедшие упокоения, бродят по ночам меж старых олив, и убивают случайных прохожих. Это они мстят за то, что их бросили умирать.