Страница 36 из 96
Наконец группа досмотра покинула судно. Вахта подняла и закрепила парадный трап, теперь он не понадобится до Владивостока.
Раздалась желанная команда:
— Боцмана на брашпиль!
Загремела якорная цепь. Ожили машины, по-рабочему задымила труба «Ангары». Пароход развернулся и медленно направился к выходу из гавани. Снова миновали позиции зенитчиков, неработающий маяк. Далеко слева по борту волны набегали на выступавшие из воды черные камни — те самые, на которые едва не посадил пароход «лоцман» Ято. Вскоре и маяк, и сопки, и камни скрыла мелкая сетка дождя.
Но к вечеру дождь прекратился. Облака стали рассеиваться.
VIII
На корме, на носу, на крыльях мостика несли вахту наблюдатели.
Перед тем как засесть за шифровку, капитан обошел посты, предупредил каждого, чтобы смотрели с кошачьей зоркостью. Он не верил японцам, не верил их усыпляющей благожелательности, вдруг проявившейся с их стороны в последние часы перед выходом в океан. И он помнил еще, с какой тщательностью они анализировали скорость «Ангары» при разных условиях погоды. Зачем-то надо было им все это знать. Если бы пароход шел на север, в сторону Петропавловска-Камчатского, самым лучшим решением было бы: как только останется позади узкий коридор в запретной зоне, уйти на сотню миль в открытый океан и уж потом повернуть на генеральный курс. Но для «Ангары» такой маневр не годился. Ведь нужно было все равно миновать проливы, снова приближаться к японским берегам и двигаться на виду патрульных кораблей, под надзором «рыбаков», вооруженных биноклями.
Тихо шуршала вода за бортом. Волнение всего два балла. Луна была справа, на траверзе. И светлая дорожка, не отставая, бежала сбоку за пароходом.
На вахте стоял третий помощник. Вернее, не стоял, а мерил шагами рубку по диагонали и смолил одну за другой американские сигареты «Кемел». Трава, а не курево… Он уважал папиросы «Наша марка» — горлодер производства Ростова-на-Дону. Но где Ростов-Дон и когда будет «Наша марка»?.. Он и представить себе не мог, что же теперь с родным городом. Как это может быть: от проспекта Буденного — обгорелые стены, а вместо каштанов — пеньки? От знаменитого на всю страну театра, бетонной громады, напоминающей сбоку огромный трактор, — груды развалин, а вместо замечательного моста через Дон — скрюченные, разорванные металлоконструкции? Нет, только не это! Чтобы отогнать грустные мысли, стал мурлыкать песенку «Ростов-город, Ростов-Дон»… И представил проспект Буденного, каким видел его последний раз в мае сорок первого: ряды зеленых каштанов и белые свечи на них. Шеренги богатых, многоэтажных домов. Оркестр в городском саду и танцы на круглой дощатой площадке. Стайки студенточек из университета и пединститута. И себя представил — в брюках клеш, в рубашечке апаш, из-за ворота которой выглядывает тельняшечка. Ах, последний отпуск… Красота!..
Вечерняя вахта — одно удовольствие. Спать еще не хочется. В ходовой рубке никто не толчется, даже капитан не имеет привычки в это время заглядывать сюда. Тишина, спокойствие. Те, кому не спится, собрались в кают-компании — кто в шахматы играет, кто «травит баланду». Вот и сейчас оттуда доносятся взрывы хохота.
Стрелка часов приблизилась к двадцати двум. Штурман прошел в рубку, снял показания лага. Хорошо идет «Ангара» — десять узлов.
Отмерил на карте циркулем пройденный «Ангарой» путь, понял, что пароход наконец выбирается за пределы запретной зоны. Позвонил капитану и с удовольствием доложил об этом приятном событии.
— Радист рубку распечатал?
— Готов как штык, Николай Федорович.
— Дай ему координаты. И текст: «Судно освобождено после задержания и досмотра». Пусть передаст и попросит связь еще через тридцать минут.
— Спокойной ночи, Николай Федорович!
— Во Владивостоке пожелаешь… — проворчал капитан. — Ты смотри повнимательней, чтоб наблюдатели не дремали.
— Да все нормально. Даже рыба спит.
— Рыба-то спит. Ну, спокойной тебе вахты.
И снова стал отсчитывать шаги по диагонали ходовой рубки вахтенный штурман. Смял и выкинул за борт пустую пачку «Кемела», распечатал новую, чиркнул зажигалкой…
По случаю вызволения из плена буфетчица накрыла стол в кают-компании свежей скатертью. Анна Лукинична сделала пирожки с консервами, и они оказались неожиданно вкусными. Кроме того, на столе были галеты и джем. В кают-компании коротали время «дед», помполит, третий механик и старпом. «Дед» съел лишь один пирожок и пил пустой чай, потому что за время стоянки в японском порту опять стал толстеть. Он уже совершил часовой моцион по палубам.
— Все, — говорил он, — после обеда спать бросаю. Поднимаюсь в семь ноль-ноль и вместе с Марьей кидаю гирьку.
— А на ужин вместо каши три головки чеснока, — усмехнулся старпом. — Ну и несет же от тебя сегодня, Иван Иванович!
— Это против всех простуд, а также против цинги, — парировал на всякий случай стармех. Он собирался продолжить рассказ о достоинствах чеснока и его пользе для здоровья, но заметил ехидный взгляд помполита и сразу переменил пластинку: — Так слушайте анекдот. Значит, муж возвращается из командировки…
— Ну, валяй, — разрешил старпом и заранее хихикнул, потому что все анекдоты «деда» он знал давным-давно наизусть. Зато как он их рассказывает! Артист!
А Соколов зевнул. Он знал, что «муж из командировки» — это только старт, что травля будет продолжаться за полночь. А ему хотелось спать. Ему страшно хотелось спать. Он только теперь, после выхода в открытый океан, понял, в каком напряжении находился последние восемь суток, хотя, если взглянуть со стороны, почти ничего не делал.
Пошел в каюту. Спать, правда, пока было нельзя, потому что минут через сорок Владивосток должен транслировать вечерний выпуск радиогазеты для судов, находящихся в море. В первый раз можно будет записать всю передачу спокойно, при нормальной слышимости, а не догадываться, не вылавливать через радиопеленгатор среди шума и треска едва слышный голос родного пароходства.
Присел на койку стармеха, а чтобы не заснуть, вытащил из кармана блокнотик в целлулоидном конвертике, чтобы вспомнить все дела, которые он сам себе назначил до событий и которые так неожиданно были прерваны. На одной из страничек увидел запись: «Кочегар Сажин» — и три восклицательных знака. Теперь он силился вспомнить, зачем вписал имя кочегара в блокнотик и почему наставил столько восклицательных знаков. Да это же напрочь забытая стычка во время политинформации! Но теперь перед глазами всплыл другой Сажин — в каюте капитана, а в сантиметре от его груди вороненый ствол карабина. И стоял, черт, так спокойно, даже желваки на скулах не шевельнутся. А он, помполит, еще собирался внимательно разбираться в моральном облике этого злющего мужика.
Соколов снова аккуратно вложил блокнот в целлулоидный конверт, прижал кнопочку и положил в нагрудный карман. Привалился локтем на сложенную валиком канадку стармеха. Наверное, задремал, как говорят, выключился на какое-то время…
Игорю спать не хотелось. Теперь снова можно было беспрепятственно гулять по всему пароходу. Зашел в темноту ходовой рубки. Луна просвечивала сквозь квадратные окна, и светлые прямоугольники на палубе были как бы продолжением световой дорожки, сверкавшей за бортом. Вахтенный штурман человек неразговорчивый: ходит, насвистывает какую-то песенку. Игорь отправился в радиорубку, потому что в последнее время решил стать радистом и теперь вот уж два раза пробовал сам работать на ключе — естественно, при выключенной аппаратуре. Но и радист был занят, готовился передавать шифровку капитана, а она наверняка будет длинной. Игорь вышел на крыло мостика, пристроился рядом с наблюдателем и стал смотреть на черную воду, которую рассекал пароход.
Вдруг наблюдатель отпрянул от борта, выкрикнул:
— Торпеда в левый борт!
Игорь тоже увидел, как из ночной мглы по поверхности океана стремительно приближается к пароходу едва заметная белая полоска. Он бросился к трапу, чтобы мчаться вниз, в свою каюту. Белая полоса прорезала черную тень судна. Раздался удар. Из воды стал вырастать, вздыматься столб воды, грохочущий и страшный. Какая-то сила рванула Игоря и швырнула в черную пустоту.