Абориген

— Да нет… Чего смешного? — неуверенно сказал Борька.

— Первый раз одна из дому уехала… Мне справку достали. Освобождение. А я все равно поехала — выдержу или нет?.. Я ведь московский абориген. К асфальту привыкла, к метро. Горячую воду на день отключат — катастрофа! Я без театра не могу. Ты любишь театр?

— Не знаю…

— Ты что, не был? Ни разу не был в театре?!

Борька виновато помотал головой.

— Мы с тобой будто на разных планетах живем, — удивленно сказала Алена. — Вот прилетела я на твою планету — все незнакомо, все в первый раз.

— А какая она, твоя Москва? — спросил Борька.

— Разная… Как большая река, — улыбнулась Алена. — Протоки, притоки, старицы. И эти… соры…

Стройотрядовцы собрались в кружок у догорающего костра, Витя играл на гитаре. Борька не стал лезть в круг, расстелил спальник в лодке, присел на борт покурить. Ему было хорошо.

Подошел Степан, сел рядом. Они курили, глядя издалека на костер, на один общий, многоголовый, многорукий силуэт поющих ребят.

— А ты чего же? — спросил Борька.

— Пускай резвятся, — сказал Степан. — Вырвались из гнездышка… Здесь все москвичи. Я-то сам из-под Калуги, из деревни. Насмотришься в универе на этих, сытых, розовых… У нас там Ломоносова памятник — слыхал про такого?

— Но.

— Подойду, бывало, хлопну его по плечу: «Что, Михайло, двое нас здесь, крестьян, одни сынки кругом…» Вот любого из них брось в тайге, без еды, без огня — выживет?

— А чего? Иди по берегу, к людям выйдешь. Не дадут пропасть…

— Вот и я в Москве так же, — не дослушав, сказал Степан. — Только я-то выживу! У нас в деревне мужики крепкие. Я в жизни никому не кланялся. Все сам, вот этими руками, — и навоз кидал, и в районку заметки писал.

Стройотрядовцы разбрелись по палаткам, Алена одна осталась сидеть у костра, обняв руками колени.

— Расскажи про море? — попросил Борька.

— А что море? — Степан затянулся последний раз, глядя на Алену, бросил бычок. — Много воды… Ну ладно, бывай.

Он вразвалочку направился к костру, будто мимоходом задержался около Алены.

— О чем мечтаем?

— Так. Думаю… Тихо как… В Москве ведь такой тишины не бывает… Сто лет так же тихо было…

— И еще через сто будет. Может, погуляем?

— Нет, спасибо. Извини.

— Как хочешь, — Степан ушел.

Борька лежал в спальнике, через борт тайком смотрел на Алену. Здорово, наверное, жить ей на своей планете, среди таких же красивых людей, где нет гадов вроде Феликса…

В узкий круг мерцающего света шагнул из темноты командир.

— Ты почему не спишь?

— Тебя жду, — просто сказала Алена. — Посидим?

Борька отвернулся, чтобы не подглядывать, но все равно слышал тихий разговор.

— Не надо, Лен, — попросил командир.

— Увидят? — усмехнулась она.

— Ты же все понимаешь…

— Понимаю…

— Тебе завтра раньше всех вставать. Иди в палатку.

— Опять приказываешь?

— Прошу…

С утра до подъема Борька ушел выбирать сеть, но провозился, латая рваную ячею, и когда вернулся, на просеке уже вовсю кипела работа: собирались конструкции опор, гремела бетономешалка, ревел бульдозер, за рычагами которого сидел Степан, тянулась очередь с носилками — бетон заливали в опалубку.

— Трудовой привет! — крикнул Борька, подходя.

— О-о, Абориген!

— Здорово, рыбак!.

— Как улов?

— У нас говорят — чо добыл? — поправил Борька.

— И что добыл?

— Ничо. Ерш, чебак и дырявый башмак, — отрапортовал Борька. — Ну, куда встать, чего копать?

— Вот это дело! Второй бригаде скорая помощь прибыла, — крикнул Сан Саныч.

— Куда пристроим, командир? — спросил Витя.

— Пусть бетон грузит, если хочет. Каску только дайте ему.

— Дело привычное: бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхай! — Борька разделся по пояс, взял лопату и встал у мешалки — в броднях и оранжевой каске. В паре с молчаливым медлительным стройотрядовцем он нагрузил первые носилки и, пока их поднимали, бросил еще пару лопат.

— Эй, эй, куда через край! Хватит!

— А? Как ухи — так с добавкой, как бетону — так хватит? А ну, налетай, подешевело! — заорал Борька, помешивая лопатой в жидком бетоне. — Кому наваристого, густого, с пенкой — ложка торчком! Подходи со своей посудой! — орал Борька, работая лопатой. — А ну, кому еще? Торопись, пока повар добрый!

— Не части, Абориген, загоняешь!

— Вот кого не хватало!

— Кури, ребята! Он один опалубку зальет и опоры поставит!

Стройотрядовцы оживились, работа пошла веселее.

— Следующий! — заливался счастливый Борька. — Отскочи — не задерживай!..

Обед девчонки готовили без него, опоздали, намучились и разварили уху в кашу. За ужин Борька взялся сам. Пока ребята умывались в реке, он разгребал лопатой угли костра.

— Опять колдуешь, Абориген? Чем сегодня удивишь? — спросил Витя, который всегда был в первых рядах.

— Печенка сегодня.

— Печенка? Где ж ты здесь печенку достал?

— Печенка, говорю. Рыба печеная, — Борька выковыривал из земли спекшиеся куски глины, отбрасывал в сторону. — Это по-нашему, по-рыбацки. Глиной ее обмажешь, картошку туда же. Сверху костерок. Пока чай закипит — и печенка готова. И посуду не мыть, — он подмигнул Ирине.

Стройотрядовцы брали куски глины, обжигались, катали по траве.

— Как ее есть, печенку твою?

— Смотри сюда! Отколупывашь, где треснуло — глина-то вместе с кожурой отходит, ага. Да гляди, чтоб сок не тек, самое вкусное…

Ребята очищали рыбу, дули на дымящееся рыбье мясо.

— Избалуешь ты нас, Абориген, — сказал Сан Саныч.

— Все, мужики, — сказал Витя. — Ну ее, Москву! Переселяюсь сюда. Каждый день буду печенку есть.

— Нет, лучше ты к нам, Абориген, — предложил кто-то.

— Точно! У тебя каникулы ведь будут?

— Москву покажем!

— В метро прокатишься!

— Не морочьте ему голову, — сказал командир. — А жить он где будет?

— Нас двадцать человек! Не найдем, где устроить?

— Будешь сын полка.

— Сын отряда. Ребята, такого еще не было — сын отряда! Командир, что там в уставе про это сказано? Положено, нет?

— Адреса оставим.

— И телефоны. Позвонит — встретим, заблудится ведь.

— А чо. Приеду, — сказал Борька. — Если не шутите.

На всех напало вдруг веселье. После ужина вынесли магнитофон — Борька такого никогда не видел, в метр длиной и с двумя кассетами сразу — врубили на полную гарь, Витя объявил людоедский танец, и пошла пляска вокруг костра. Девчонки танцевали в центре, вывернув колени в стороны и растопырив руки, ребята прыгали перед ними и поклонялись им — богиням огня, хранительницам рода.

Борька стоял столбом, в восторге вытаращив глаза. За мельканием спин и рук казалось, что Алена танцует прямо в огне. Она резко поворачивалась — и багровые волосы взлетали над головой…

Ирина засмеялась и крикнула ей что-то, указывая на Борьку. Алена тоже улыбнулась, но укоризненно кивнула подруге: зачем, не надо.

Борька сконфузился и ушел на берег. Степан подсел к нему, как вчера.

— Что, понравилась?

Борька независимо пожал плечами.

— Слушай, позови-ка ее на лодке прокатиться.

— Чо вдруг? — испугался Борька.

— Давай-давай. Не бойся, я ж поеду.

— Не пойдет она.

— Пойдет! Я-то их-знаю: ночь, звезды. Романтика! Вон, расходятся уже. Давай, пока командира нет!

Борька неуклюже, сунув руки в карманы, подошел к Алене. Она смеялась, часто дыша после танца, заправляя выбившуюся из волос невидимку.

— Это… хочешь, пойдем сеть выбирать, — грубовато сказал Борька.

— Ты меня приглашаешь? — Она вскинула брови. — Спасибо… Иду выбирать сеть! — объявила она.

Вокруг засмеялись:

— Сама не попадись…

Борька правил посреди протоки. Уреза[5] в темноте не было видно, вода, без морщинки, без складочки, стояла в берегах, как черное зеркало, береговые сосны незаметно переходили в свое отражение, тянулись к отраженным звездам, а временами казалось вдруг, что воды и вовсе нет, бездонный провал, и лодка плывет, невесомо покачиваясь, в межзвездном пространстве.