Абориген

— Понял.

— Как до конца спустимся — вон до кряжины — там выбирам. Если колчак не грянет — раза три до солнца пройти успеем.

Степан поежился.

— Слышь, Абориген. Я у тебя вроде водку видел.

— Но?

— Дай глотнуть. Холодно что-то.

— Не пьют на реке, — нахмурился Борька.

— Жалко, что ли? Ну ты даешь, Абориген! Для друга пожалел. Что будет-то с одного глотка?

Борька вытащил из бардачка бутылку. Степан открыл зубами, гулко глотнул, отдышался, глотнул еще раз и поставил рядом с собой.

— Борька! Спать будем? Пошел, — крикнул кто-то.

Борька взялся за весла.

— Ну, поехали. Бросай!

Степан бросил байдон на воду, стал выкладывать сеть, путаясь пальцами в ячее. Борька отгребал поперек рукава, натягивая сеть.

— Ровней клади. Да не путай стенки-то! Растряхивай! Давай! Давай, сносит, видишь!

Наконец, Степан выбросил всю сеть. Балберы изломанной линией встали поперек песков. Борька подгребал, держа лодку на одном уровне с байдоном, плывущим по течению у дальнего берега.

— Ну, выложил крендель — как бык на ходу налил… Поддерни тетиву! Да сильней дергай, не порвешь!

Балберы вздрагивали от ударов рыбы в сеть.

— Много будет? — спросил Степан.

— Возьмем — посчитаем. На сеть смотри!

У коряжины Борька с силой заработал веслами, подошел к байдону, свернув кольцом сеть, вскочил сам.

— Тяни! — Они в четыре руки стали выбирать сеть. Лодка накренилась, почти легла бортом. — Вытряхивай, тряси на елани! — командовал Борька. — Вот он, муксун! Сладкая рыбка, сла-адкая! Ох, хорош!

Они вытягивали сеть, выдергивали из ячеи рыбу, бросали на елани, неловко переступали, оскальзываясь на бешено бьющемся муксуне.

— Вся? Так, теперь складывай стенку к стенке. Слежится — не раздерешь… Теперь рыбу в мешок. Да после любоваться будешь!

Они побросали рыбу в мешок, вернулись к концу очереди. Здесь Степан вытер о штаны мокрые руки, закурил. Папироса прыгала в окоченевших, порезанных сетью пальцах.

— Чо, дрожат руки-то? Муксуна брать — не кашу кушать, — добродушно сказал Борька, — Однако, ничо сегодня идет…

Они отдыхали, сидя напротив. Под ногами бугрился набитый рыбой мешок.

— Слышь, Степан, ты на каком корабле служил? На крейсере, на эсминце?

— На адмиральском катере, мотористом, — усмехнулся Степан, — Повезло! Служба — не бей лежачего. Начальства нет — загораем. Или на пляже девок возьмем, катаемся. — Он мечтательно покачал головой, достал бутылку, отхлебнул еще пару раз.

Неожиданно в стороне грянул дуплетный выстрел. И тотчас — с другой стороны.

— Колчаки! — зашумели на лодках.

— Бросай сеть! Режь ее, режь!

— С двух сторон идут. Заперли, гады!

— Рыбу кидай! Не уйдем!

Вокруг заводили моторы, разворачивались кто куда. Заповедные пески наполнились грохотом движков. С обеих сторон в рукав влетели по два катера рыбнадзора, мощные прожектора заметались по воде.

— Глуши моторы! — раскатисто прогремел с катеров мегафон. — Всем на месте!

— Пропала лодка! — отчаянно закричал Борька. — Ах, один черт, пропала! — Он круто развернулся и рванул из рукава. Катер подался вперед, загораживая проход, навис форштевнем — Степан аж пригнулся. Но Борька успел проскочить и дал гари. Катер повернул следом и без труда стал нагонять.

Степан сидел, вцепившись обеими руками в борта, вжав голову в плечи. Борька направил лодку в узкую старицу — катёр пошел за ним, светя прожектором в спину.

— Держись! — заорал Борька. — Ногами упрись!

Степан в ужасе выставил вперед руки — Борька правил прямо в густые прибрежные кусты. Пронзив заросли, лодка скользнула днищем по закоску и, как с трамплина, пролетев несколько метров, упала на воду.

Катер, огибая закосок, отстал, но, нашарив прожектором вдалеке Борьку, снова кинулся вдогон. Борька еще раз круто свернул, убавил гарь и пошел по мелкой протоке под самым берегом, прикрываясь рукой от хлещущих по лицу прутьев. У борта из черной воды торчали растопыренные карчи. Катер влетел было в протоку, но тотчас наткнулся на карчу, его развернуло поперек, бросило в берег.

Борька вышел на чистую воду и заглушил мотор. Они посидели в тишине, глядя друг на друга.

— Ушли, — сказал Борька. — Колчак, видно, пришлый — на карчи поперся, — он вытер лоб пятерней и улыбнулся. — Чо, напугался?

Степан вытащил водку, стал пить большими, гулкими глотками. Отдышался, повел вокруг ошалелым взглядом.

— Напугаешься тут… Думал — все, как ты на берег пошел.

Борька засмеялся.

— Я этот закосок лет пять знаю. С отцом уходили… Главное, движок вовремя поднять, а то винт срежет… Ну, чо, побрели домой? Отловились на сегодня…

Он пристал к берегу не доходя лагеря. Палатки уже видны были за сосняком.

— Вот через лесок пройдешь. Будто из лесу, мол…

Степан допил водку и запустил бутылку в реку.

— Тихий час в детском саду… Отдыхают… цуцики…

— Тише ты.

— А почему это я вдруг — тише? Кого мне тут бояться?

Степан занес ногу на берег — и рухнул в воду.

— Напился-таки — Борька принялся его поднимать. — Говорил же — не пьют на реке.

— Это я напился? Только зубы пополоскал.

— Ну, скорей, чо ли! — чуть не плакал Борька. — Светат уже. Мне рыбу везти — любой колчак остановит.

— А что мне твои колчаки? У меня вон своих… — Степан, качаясь, пошел к лагерю. — Скинутся они… Я вам скинусь!..

Как знал Борька, как чуял — на полдороге к Банному наперерез ему двинулся синий «Амур» с милицейской фуражкой над ветровым щитком. Борька тоскливо оглянулся: не уйти. Заглушил движок, ногами незаметно запихивая мешок с рыбой глубже под брезент.

— По Березовой пройдем? — крикнул милицейский капитан, подымаясь размяться. Под мышкой у него болтался на ремне короткий десантный автомат. Рядом сонно глядел на Борьку сержант в бушлате с красными погонами, тоже при автомате. Между ними качалась длинная тараканья антенна полевой рации.

— Не. Пересохла, — напряженно мотнул головой Борька.

Капитан вздохнул и почесал шею под воротником.

— Бритых не видел?

— Не, — у Борьки отлегло от сердца. Не по его душу. Да и то верно: когда это колчаки с автоматами ходили!

— Чо, опять побегли? — весело спросил он.

— Но. Увидишь — шумни. Трое, — «Амур» отвалил в сторону.

Ох, и везло сегодня Борьке! И от колчаков ушел, и от ментов, да еще Михалина вдруг лишку дала — просчиталась, должно, дура старая…

Он передал Юре сеть, спустился за ним в кубрик. Юра против обыкновения был угрюм, глядел в сторону.

— Чо добыл?

— Ничо, — Борька стал рассказывать, возбужденно размахивая руками. — Раз пройти успели — тут колчак и грянул. Знали, должно — с двух концов на четырех лодках. Ну мы кто куда. Демидова сразу взяли, видел, Петровича тоже. Один за мной, а я в Гнилой рукав — там под яром-то чисто, сам знашь, а он в карчах завяз, а я оттуда в Озерную — и гари!.. Сдал уж Михалине, — он вынул деньги, показал гордо.

— Феликс приходил, — сказал вдруг Юра.

— Чего ему? — напрягся Борька.

— Велел шумнуть, когда явишься… Это… — Юра снова отвел глаза. — В специальную школу тебя хочет определить… В такую, для этих, — он покрутил пальцем у виска, — для отсталых…

— Да ты чо? — Борька улыбнулся даже. — Я чо, дурак, чо ли? Да у нас полкласса, как я, учатся! Чо ж, всех туда?

— Надоумил его кто-то. Он уж договорился, чтоб врач, значит, тебя… признал… И молоток еще…

Юра упорно смотрел в сторону, и Борька вдруг понял, что это всерьез. Так всерьез, что дальше и плыть некуда.

— Да нормальный я!

— Чо ты мне кричишь? Я-то знаю…

— Так скажи им!

— А кто я тебе? У них с матерью все права. Чо захотят, то и сделают… Это они, чтоб тебя с глаз долой. В интернат, значит, в Вартовск или в Тобольск.

— Да кто ж меня после этого в мореходку возьмет?

Борька посидел сгорбившись. Потом поднялся, вынул из стола шкатулку, взял все деньги и пошел из кубрика. Юра поднялся на палубу, молча смотрел, как Борька отвязывает лодку.