Мальчики Из Бразилии

- Тогда больше не мучайте меня! И оставьте Джека в покое! - в трубке щелкнуло. Молчание.

Берт Лейбовитц подбросил его в аэропорт Логан, и он успел на девятичасовой рейс в Нью-Йорк.

В десять сорок он уже стоял в кабинете помощника исполнительного директора Агентства по вопросам адаптации «Раш-Гаддис», где его встретила стройная и симпатичная седовласая женщина, миссис Тиг. - Ничего подобного, - сказала она ему.

- Ничего?

- Именно так. Она не имела дела непосредственно с детьми, поскольку не обладала достаточной квалификацией. Она занималась бумажной работой, вела досье. Конечно, ее адвокат, который оспаривал решение об экстрадиции, хотел представить ее в самом благоприятном свете, так что он настаивал - мол, она играла куда более важную роль в работе агентства, чем было на самом деле, но по сути она была канцелярским работником, занималась досье. Мы обратились к правительственным юристам - естественно, мы были весьма обеспокоены, чтобы представить ее роль у нас в правильной перспективе - и начальник отдела личного состава получила приглашение выступить свидетелем в суде. Хотя ее и так вызывали давать показания. Мы было решили опубликовать какое-нибудь заявление или выпустить пресс-релиз, но по размышлению решили не привлекать особого внимания к этой истории, и интерес к ней погас сам собой.

- То есть она не подбирала супружеские пары для адаптации детей, - Либерман теребил мочку уха.

- Ни в малой мере, - сказала миссис Тиг. Она улыбнулась ему. - Боюсь, что вы идете по неправильному пути; точнее было бы сказать, что приходится искать детей, ибо спрос значительно превышает предложение. Особенно после внесения изменений в закон об адаптации. Мы в состоянии помочь лишь небольшой части людей, которые обращаются к нам.

- И в то время тоже? С 60-го по 63-й годы?

- И тогда, и сейчас, но в настоящее время это еще сложнее.

- Много ли у вас запросов?

- В прошлом году было больше тридцати тысяч. Со всех концов страны. В сущности из всех уголков континента.

- Разрешите мне спросить вас вот о чем, - обратился к ней Либерман. - Скажем, к вам обращается письменно или приходит лично какая-то пара, в период 61-го, 62-го годов. Хорошие люди, достаточно обеспеченные. Он работает в правительственном учреждении, у него стабильная работа. Ей же… дайте-ка мне секундочку подумать… ей же… лет двадцать восемь, двадцать девять, а ему пятьдесят два. Сколько шансов на то, что им удастся с вашей помощью адаптировать ребенка?

- Ни одного, - сказала миссис Тиг. - Мы не можем передавать ребенка паре, в которой мужской половине столько лет. Сорок пять - это для нас предельный возраст у мужчины, да и то лишь в исключительных случаях. Мы предпочитаем большей частью иметь дело с парами, которым тридцать с небольшим - в этом возрасте брак уже устоялся и они еще достаточно молоды, чтобы воспитать ребенка и обеспечить родительский уход. Во всяком случае, чтобы он рос в нормальном родительском окружении.

- Так как же подобная пара может обзавестись ребенком?

- Только не в «Раш-Гаддис». Некоторые другие агентства могут проявить большую уступчивость. И, конечно, есть так называемый серый рынок. Их адвокат или врач может иметь информацию о какой-нибудь беременной девочке-подростке, которая на хочет или не может делать аборт. Скажем, у нее нет денег не него.

- Но если они обращаются к вам, вы отказываетесь иметь с ними дело?

- Да. Мы никогда не имеем дело ни с кем старше сорока пяти лет. Есть сотни и тысячи подходящих пар, которые, маясь в ожидании, буквально взывают к нам.

- Но отвергнутые запросы, - предположил Либерман, - скорее всего, проходили через руки Фриды Малони?

- Через нее или через кого-то другого из регистраторов, - объяснила миссис Тиг. - Всю нашу корреспонденцию и запросы мы храним в течение трех лет. В свое время срок этот равнялся пяти годам, но нам пришлось сократить его из-за нехватки места.

- Благодарю вас. - Либерман встал, держа в руках портфель. - Вы очень помогли мне. И я вам искренне благодарен.

Из телефонной будочки напротив Музея Гуггенхейма, поставив на тротуар сумку и портфель, он связался с мистером Голдвассером в лекционном бюро.

- У меня для вас плохие новости. Я должен возвращаться в Германию.

- О, Боже! Когда?

- Сейчас.

- Вы не можете. Сегодня вечером вас ждут в Бостонском университете! Где вы?

- В Нью-Йорке. И сегодня вечером я уже должен сидеть в самолете.

- Вы не можете! О вас уже объявлено. Они продали все билеты! А завтра…

- Знаю, знаю! Вы думаете, мне самому нравится отменять выступления? Вы думаете, я не знаю, какая это будет головная боль для вас и для тех, кому вы меня отрекомендовали? Это…

- Не могу себе представить…

- Это вопрос жизни и смерти, мистер Голдвассер. Жизни и смерти. А может, и чего-то большего.

- Черт бы вас побрал! Когда вы вернетесь?

- Не знаю. Может, мне придется кое-где побывать. А потом перебраться в другое место.

- Вы хотите сказать, что отменяете весь оставшийся тур?

- Верьте мне, если бы я не был должен…

- Такое случалось со мной только один раз за восемнадцать лет, но в тот раз я имел дело с певцом, а не со столь уважаемым человеком, как вы. Послушайте, Яков, я восхищаюсь вами и от всей души желаю вам всех благ; я сейчас говорю с вами не столько как ваш представитель, а просто как человек, как соплеменник. Я прошу вас еще раз тщательно все обдумать: если вы без предварительного оповещения отмените весь тур - в каком свете вы предстанете в дальнейшем, как мы сможем представлять вас? Никто не возьмется иметь с вами дело. Ни одна из групп не изъявит желания встретиться с вами. Вашим выступлениям в Соединенных Штатах будет положен конец. Я умоляю вас, подумайте.

- Чем я и занимался, слушая вас, - сказал он. – Я должен уезжать. Но, видит Бог, как бы я хотел, чтобы этого не было.

На такси он добрался до аэропорта Кеннеди и обменял свой билет до Вены на рейс до Дюссельдорфа через Франкфурт: самый ранний рейс отходил в шесть часов.

Он купил книгу Фарраго о Бормане и, примостившись у окна, провел остаток дня за чтением.

Глава пятая

Ожидалось, что обвинение, выдвинутое против Фриды Ма­лони и восьми других лиц о со­участии в массовых убийствах в концлагере Равенсбрюк, будет оглашено со дня на день; так что, когда в пятницу 17 января Яков Либерман появился в офи­се адвокатов Фриды Малони «Цвибел и Фасслер» в Дюссель­дорфе, его встретили более, чем ледяным приемом. Но Иоахим Фасслер достаточно давно под­визался на этой стезе, чтобы по­нимать: Яков Либерман явился сюда отнюдь не для того, чтобы, скажем, позлорадствовать или просто отнимать у них время; ему что-то надо и, следовательно, он может предложить что-то взамен или, во всяком случае, с ним можно будет о чем-то сторговаться. Посему, предвари­тельно включив диктофон, Фасслер пригласил Либерма­на в свой кабинет.

Он оказался прав. Этот еврей хотел встретиться с Фридой и задать ей несколько вопросов на тему, не имеющую никакого отношения ни к ее деятельности во время войны, ни к предстоящему процессу - о ее пре­бывании в Америке, точнее, о времени с 1960-го по 1963-й годы. Что за американские дела? Организовывала ли она кому-нибудь адаптации на основе информации, которую она могла почерпнуть из досье в агентстве «Раш-Гаддис»?

- Ничего не знаю ни о каких адаптациях, - сухо сказал Фасслер.

- О них знает фрау Малони.

Если она согласится увидеться с ним и откровенно и полно ответить на его вопросы, он в обмен поведает Фасслеру о тех показаниях, которые предполагают дать на суде некоторые из свидетелей, которых ему удалось разыскать.

- Кто именно?

- Никаких имен. Я сообщу вам только об их показа­ниях.

- Бросьте, герр Либерман, вы же понимаете, что я не собираюсь покупать кота в мешке.

- Ей ничем не придется жертвовать и цена высока. Час или около того ее времени. Сомневаюсь, чтобы она была очень занята, сидя в камере.