Мальчики Из Бразилии

- Ему даже и тут никто не звонил, - сказала она.

Во Фрейбурге Клаусу было показать, он что-то нащупал. Местный житель, чиновник из водного департамента по имени Иозеф Раушенберг, был убит ударом ножа и ограблен рядом со своим домом, а соседи заметили, как кто-то в предыдущую ночь наблюдал за его жилищем.

- Человек со стеклянным глазом?

- Соседка не заметила деталей, она была слишком далеко. Крупный мужчина сидел в небольшой машине и курил - вот что она рассказала полиции. Она даже не могла назвать марку машины. В Золингене был замечен человек со стеклянным глазом?

- В Гладбеке. Продолжайте.

Но Раушенберг не имел отношения ни к каким международным организациям. Еще мальчишкой попав под поезд, он потерял обе ноги до колен; в результате он был, конечно, освобожден от военной службы, и ногой не ступал - то есть протезом - («Прошу вас», - буркнул Либерман) за пределы Германии. Но он был старательным и неутомимым работником, преданным мужем и отцом. Сбережения достались его вдове. Он не оправдывал деяния наци и даже голосовал в свое время против них - но и все. Родился в Швенингене. Никогда не бывал в Гюнцбурге. Среди родственников лишь один достиг определенного положения: кузен выпускал «Берлинер Моргенпост».

Дюрнинг, Мюллер, Мор, Раушенберг - ни один из них, как ни напрягай воображение, нельзя было считать жертвой нацистов. Четыре из одиннадцати.

- Я знаю человека в Стокгольме, - сказал Либерман. - Гравер, родом из Варшавы. Очень умен. Он будет рад отправиться в Фагерсту. Был еще некий Перссон и еще один человек из Бордо - имеет смысл проверить лишь этих двоих. Барри упоминал шестнадцатое октября. Если ни один из них не окажется тем, кого наци могли и должны были убить, значит, мы, должно быть, ошибались.

- Пока вы не найдете человека, который вам нужен. Или, предположим, он был убит в другой день.

- «Пока», - сказал Либерман, разрезая сардельку. - Вся эта история построена на «пока» это, «если» то, «может быть» третье. Черт побери, как бы мне хотелось не слышать этого звонка.

- Что он вам сказал дословно? Как все это произошло?

Либерман поведал ему всю историю с самого начала.

Официант убрал их тарелки и принял заказ на десерт.

Когда он завершил повествование, Клаус сказал:

- Вы понимаете, что этот список мог быть дополнен вашим именем? Если даже это и не был Менгеле, которого вы якобы телепатически узнали, - во что я ни секунды не верю, герр Либерман, и могу только вам удивляться - но если любой нацист был на том конце провода, он, конечно же, первым делом постарался бы узнать, с кем разговаривал Барри. Эти сведения он без труда мог бы получить у гостиничного оператора на коммутаторе.

Либерман улыбнулся.

- Мне только шестьдесят два, - сказал он, - и я не гражданский служащий.

- Не шутите с этим. Если убийцы, разъехавшись, принялись за дело, почему бы не дать им еще одно поручение? И такое, которое они должны исполнить первым делом.

- Тот факт, что я еще жив, позволяет предположить; что их не послали вдогонку за мной.

- Может, они решили немного помедлить, Менгеле и Объединение Друзей - выяснить, что вы узнали. Или даже решили свернуть всю операцию.

- Теперь вы понимаете, что я имею в виду под «если» и «может быть»?

- Вы хоть понимаете, что вам может угрожать опасность?

Официант принес вишневое пирожное Клаусу и кусок лимонного торта Либерману. Клаус заказал кофе, а Либерман - чай.

Когда официант отошел, Либерман, разорвав пакетик с сахаром, сказал:

- Я давно уже подвергаюсь опасности, Клаус. Я перестал думать о ней; в противном случае я должен был бы закрыть Центр и посвятить жизнь чему-нибудь дру¬гому. Вы правы: если убийцы существуют, я, скорее всего, в их списке. Так что продолжать розыски - это единственное, что остается делать. Я отправляюсь в Бордо, а Пивовар, мой друг из Стокгольма, отправится в Фагерсту. И если окажется, что эти люди тоже не могут быть жертвами, я проверю еще нескольких - просто, чтобы обрести полную уверенность.

Клаус, потягивая свой кофе, сказал:

- Я могу поехать в Фагерсту; я немножко говорю по-шведски.

- Но для вас мне придется покупать билет, верно? К сожалению, и с этим фактом приходится считаться. Кроме того, вы не можете позволить себе пропускать лекции.

- Я могу вообще не ходить на лекции в течение месяца и все равно получу диплом с отличием.

- Надо же. Какая голова. Расскажите мне о себе; каким образом вы обрели такую сметливость?

- Я могу рассказать вам о себе нечто, что удивит вас, герр Либерман.

Либерман слушал своего молодого собеседника серьезно и с симпатией.

Родители Клауса были в прошлом нацистами. Мать поддерживала дружеские отношения с Гиммлером; отец был полковником люфтваффе.

Почти все молодые немцы, которые рвались помогать Либерману, были детьми бывших нацистов. И это был один из немногих фактов, который все же заставлял его думать, что хоть медленно, но божьи мельницы все же работают.

- Это просто ужасно. Неудобно.

- Ничего подобного; нас сразу же потянуло друг к другу, а ты потрясающая женщина. Я обратил на тебя внимание еще в кино.

- Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты только подумай: раз, два - и в кровать. Ты даже не знаешь, как меня зовут.

- Мег - от Маргарет.

- Полное имя.

- Рейнольдс. Медсестра Рейнольдс.

- Так темно, что даже пуговиц не могу найти. Ты уверен, что тебе это нужно?

- М-м-м, да, конечно. М-м-м, до чего приятно.

Стыдливо зардевшись, она сказала:

- Я надеюсь, что я тебе нужна не только на одну ночь, не так ли, сэр?

- Неужели ты можешь так думать?

- Нет, я думаю лишь о том, чем мне придется расплачиваться за эти прекрасные минуты. Еще бы мне об этом не думать! Ты же понимаешь, что, как правило, я так себя не веду, это не мой модус вивенди.

- Понимаю. Модус вивенди?

- Я тебе все говорю прямо и откровенно.

- Не буду и пытаться выворачиваться, Мег. Боюсь, что этот вечер может оказаться нашим единственным, но не потому, что мне так хочется. У меня просто нет выбора. Я послан сюда, чтобы… чтобы оказать одну услугу вашему пациенту, который оказался под кислородом в вашей чертовой больнице и к нему никого не пускают, кроме родни.

- Харрингтон?

- Он самый. Когда я позвонил и выяснил, что не могу попасть к нему, стало ясно, что, скорее всего, придется возвращаться в Лондон.

- А не можешь ли ты вернуться, когда он придет в себя?

- Сомнительно. К тому времени я буду заниматься другими делами; им займется кто-то другой. Если даже он придет в себя, Бог знает, когда это случится.

- Да, как ты знаешь, ему шестьдесят шесть лет, и он в довольно тяжелом состоянии. Хотя для своих лет он еще довольно крепок. Каждое утро ровно в восемь часов бегал по парку, по нему часы можно было проверять. Говорят, сердце у него тренированное, но мне кажется, в его возрасте оно может и не выдержать.

- Как жаль, что не могу увидеть его; в крайнем случае, могу остаться тут еще на сутки. Как ты думаешь, мы сможем встретиться на Рождество? Удастся ли прикрыть лавочку, чтобы ты освободилась?

- Я могла бы попробовать…

- Радость моя! В самом деле? У меня есть квартирка в Кенсингтоне, где кровать куда мягче, чем эта.

- Алан, каким бизнесом ты занимаешься?

- Я рассказывал тебе.

- Совершенно не похоже, чтобы ты что-то продавал. У коммивояжеров нет никаких таких «дел». Так чем ты торгуешь, а? Никакой ты не коммивояжер!

- Умница Мег. Ты умеешь хранить тайны?

- Конечно, умею.

- Честно?

- Да. Можешь доверять мне, Алан.

- Ну так вот… я из службы налогового ведомства. Мы получили информацию, что Харрингтон надул нас что-то на тридцать тысяч фунтов за последние десять или двенадцать лет.

- Не могу в это поверить! Он же работает в магистрате!

- Они не лучше всех прочих, и это случается с ними гораздо чаще, чем ты предполагаешь.

- Боже милостивый, он же образец добродетели!