Мальчики Из Бразилии

Байнон кивнул.

- Сколько убийств вообще должно произойти?

Либерман взглянул на него.

- Куча, - сказал он. Выпустив руку Байнона, он выпрямился и, прощаясь, кивнул всем остальным. Засу­нув крупные кисти в карманы плаща, он повернулся и быстро зашагал к шуму и гулу Ринга.

Четверо сидящих на скамейке смотрели ему вслед.

- О, Господи, - сказал Байнон, и Фрейа Нойштадт печально покачала головой.

Дермот Броди, наклонившись, сказал:

- Что он тебе тебе сказал на прощание, Сид?

- Чтобы я попросил продолжать сбор вырезок, - Байнон засунул блокнот и ручку в карман пиджака. - Вроде намечается не одно, а три или даже шесть убийств. А может, еще больше.

Пол Хигби вынул изо рта трубку и сказал:

- Смешная мысль: он абсолютно прав.

- Ох, да бросьте эту чушь, - сказала Фрейа. - Какой-то нацист ненавидел его через телефон?

Байнон взял свой стаканчик и откусил кусок сандви­ча.

- В последние два года ему крепко досталось, - сказал он.

- Сколько ему лет? Постаралась уточнить Фрейа.

- Точно не знаю, - сказал Байнон. - Ах, да, вспом­нил. Как раз в районе шестидесяти пяти, насколько мне помнится.

- Ты понимаешь? - обратилась Фрейа к Полу. - Значит, нацисты убивают шестидесятипятилетних лю­дей. Совершенно законченный параноидальный бред. Через месяц он скажет, что они охотятся и за ним.

Дермот Броди снова склонился вперед и спросил у Байнона:

- И ты в самом деле собираешься поставлять ему эти вырезки?

- Конечно, нет, - ответила Фрейа и повернулась к Байнону. - Ведь ты не собираешься этим заниматься, верно?

Держа в руке сандвич, Байнон сделал еще глоток вина.

- Ну, я ему сказал, что попытаюсь, - пробормотал он. - И если я этого не сделаю, он по возвращении будет докучать мне. Кроме того, Лондон решит, что я тружусь над какой-то темой. - Он улыбнулся Фрейе. - Никогда не мешает создавать такое впечатление.

Не в пример многим мужчинам его лет, шестидесяти­пятилетний Эмиль Дюрнинг, в недавнем прошлом вто­рой помощник заведующего Комиссией Общественного Транспорта в Эссене, не позволил себе стать рабом при­вычек. Выйдя на пенсию и обосновавшись на жительство в Гладбеке, что располагался к северу от города, он решил обратить особое внимание на разнообразие поряд­ка дня. Он выходил за утренними газетами в самое раз­ное время в первой половине дня, посещал свою сестру в Оберхаузене от случая к случаю и проводил вечера - когда он в последний момент не принимал решения ос­таться дома - в любом баре поблизости, потому что у него не было излюбленного заведения. Точнее, у него их было три, и он делал выбор, куда направить свои стопы, лишь выходя из дома. Порой он возвращался через час- другой, а случалось, засиживался и до полуночи.

Всю жизнь Дюрнинг опасался врагов, которые зата­ившись, только ждали момента добраться до него, и оберегая себя не только тем, что с годами предпочитал иметь при себе оружие, но и непредсказуемостью своих поступков. В юности он враждовал с компанией одно­классников, которые совершенно несправедливо обвиня­ли его в хвастовстве и пытались поколотить. Затем были соседи по солдатской казарме, которые презирали его за стремление держаться поближе к офицерам, заискивая перед ними, что, тем не менее, обеспечивало ему удоб­ные и безопасные условия службы. Затем ему пришлось иметь дело с завистниками в Транспортной комиссии, кое-кто из которых мог бы давать уроки предательства самому Маккиавелли. О, какие захватывающие истории мог бы рассказать вам Дюрнинг о Транспортной комис­сии!

И вот теперь, когда, казалось, пришло его золотое время, когда он было подумал, что может расслабиться, перевести дух и спрятать свой старый маузер в ящик ночного столика - и вот теперь он более, чем когда-ни­будь, осознал, что ему угрожает подлинная опасность.

У его второй жены Клары, которая никогда не уста­вала достаточно откровенно напоминать ему, что она моложе его на двадцать три года, был, в чем он не сомневался, роман с бывшим учителем их сына, у кото­рого тот занимался игрой на кларнете, с омерзительным извращенцем Вильгельмом Шпрингером, который был даже моложе ее - тридцать восемь лет! - и к тому же полу-еврей. Дюрнинг не сомневался, что Клара и этот еврейский выродок Шпрингер были бы только рады из­бавиться от него: она не только станет вдовой, но к тому же и богатой. У него было около трехсот тысяч марок (о которых она знала, да плюс еще пятьсот тысяч, о кото­рых никто не знал, спрятанных в двух стальных ящиках на заднем дворе у его сестры). Именно из-за этих денег Клара и не разводилась с ним. Она ждала, ждала с того дня, как они поженились, сука этакая.

Что ж, ей придется ждать и дальше: здоровье у него отменное и он, не моргнув глазом, раскидает дюжину таких Шпрингеров. Дважды в неделю он ходит в спорт­зал - каждый раз в разное время - и пусть ему даже шестьдесят пять, он все еще в чертовски отменной фор­ме, перетягиваясь руками с мужиками, хотя в единобор­стве с женщинами у него бывают и осечки. Нет, он-то в отличной форме, и маузер у него безотказен, что он и любил повторять про себя, поглаживая под плащом его рукоятку с насечками.

Все это он и выложил Рейхмейдеру, коммивояжеру, торгующему хирургическими инструментами, которого прошлым вечером встретил в «Лорелей-баре». Что за прекрасным парнем оказался этот Рейхмейдер! Он иск­ренне заинтересовался историями Дюрнинга о Транспор­тной Комиссии - чуть не упал со стула от хохота, когда выслушал историю 58-го года. Поначалу говорить с ним было как-то неудобно из-за его странного глаза - на­верно, он был искусственным - но Дюрнинг скоро при­вык к нему и рассказал ему историю не только 58-го года, но и о расследовании 64-го и скандале, связанном с Целлерманом. Наконец между ними установились поистине дружеские отношения - чему в немалой степени способствовали пять или шесть кружек пива, пущенных по кругу, и Дюрнинг разоткровенничался относительно Клары и Шпрингера. Вот тогда-то он и похлопал по маузеру, самым высоким образом оценив его достоинст­ва. Рейхмейдер просто не мог поверить, что ему в самом деле шестьдесят пять лет.

- Да я бы побился об заклад, что вам не больше пятидесяти семи, старина! - настаивал он.

Что за чудесный парень! Просто позор, что ему дове­дется провести тут всего несколько дней, но хорошо хоть, что он остановился в Гладбеке, а не в Эссене.

Было бы неплохо снова встретиться с Рейхмейдером и на этот раз поведать ему о возвышении и крахе Оскара Всезнайки Вофингеля, для чего Дюрнинг вечером снова явился в «Лорелей-бар». Но вот уже давно миновало девять часов, а Рейхмейдера не было и следа, хотя прошлым вечером они точно условились о встрече. В баре веселилась компания шумных молодых людей и симпатичных девчонок, у одной из которых сиськи на­половину вываливались из-за пазухи, и сидело лишь несколько несколько старых завсегдатаев - Фюрст, Апфель и как его там… - никто из которых не был хорошим слушателем. На экране телевизора носились взад и вперед футболисты. Наблюдая за ними, Дюрнинг медленно потягивал свое пиво, то и дело поглядывая в зеркало на эти сиськи, высокие и молодые. Время от времени он откидывался на спинку стула и старался рассмотреть тех, кто показывался в дверях, все еще надеясь, что Рейхмейдер сдержит свое обещание и при­дет.

Что наконец и случилось, но довольно странным и неожиданным образом: чья-то рука схватила Дюрнинга за плечо и он услышал взволнованный шепот прямо в ухо:

- Дюрнинг, быстро выходите отсюда! Я вам должен кое-что сказать! - И новый приятель тут же исчез.

Удивленный и заинтригованный, Дюрнинг подозвал Франца, кинул ему десять марок и протолкался на вы­ход. Поджидавший его Рейхмейдер сразу же повлек его за собой по Киршенгассе. Левая кисть у него была обмо­тана носовым платком, словно он поранил ее; рукава и плечи его дорогого серого костюма были измазаны чем- то белым.

Торопясь за ним, Дюрнинг продолжал спрашивать:

- В чем дело? Что с вами случилось?

- Это с вами должно было случиться, а не со мной! - возбужденно сказал Рейхмейдер. - Я шел мимо вон того задания, в соседнем квартале, которое разбирают. По­слушайте, как имя того типа, который, как вы мне рассказывали, крутит с вашей женой?