Страница 27 из 76
Но что поразило меня больше всего, так это то, что до двадцати пяти лет Дато жил спокойно и работал… гуртовщиком! А в абреки подался после одного, тоже крайне примечательного, случая. В один недобрый день Дато впустил к себе в дом прохожего, а тот оказался в розыске. Через пару дней за тем прохожим явилась полиция, и Дато, вместо того чтобы оказать помощь властям, встал на защиту гостя! А тот ему не друг и не родственник – просто прохожий. Но он – гость, и пока он под крышей твоего дома, обычай завещает его защищать. При таком раскладе полицейским ничего не светило. А Дато, отбив гостя, подался в абреки. А я понемногу начинаю понимать, почему хевсур со мной возится. Только очень хочется надеяться, что дело не только в обычае. Иногда Дато зовет меня братом, и мне кажется, что это не просто присловье, он действительно смотрит на меня, словно на неразумного мальчишку, правда, по-доброму смотрит, по-родственному. И я смотрю на него, как на брата. Старшего. И отнюдь не из-за разницы в возрасте.
Завтра у меня встреча с каким-то Винницким. Лопатин им восторгается едва ли не больше, чем я – Туташхиа. Как же! Миша и делами большими ворочает, и «наган» у него настоящий! И даже сам Король (правда, что это за королек, я так и не понял) Мишу весьма и весьма уважает. Переживаю лопатинские воспоминания, а где-то в самой глубине памяти (моей личной, из двадцать первого века) вертится что-то с этим Винницким связанное, и это что-то – очень нехорошее. Но вспомнить, как ни старался, так и не смог. Из-за смутных нехороших предчувствий у меня неприятно посасывает под ложечкой, как перед очередной взбучкой от Алевтины. И очень мне жаль, что Дато завтра рядом не будет… Ладно! Как бы не прошла встреча, я постараюсь вести себя так, чтобы брату не было за меня стыдно. А иначе… я даже не хочу думать, что стоит за этим «иначе», боюсь. Но что бы ни случилось – Дато не будет за меня стыдно, и точка! Dixi. Я все сказал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
3 сентября 1899 года. Одесса. Александровский полицейский участок
Снаружи здание Александровской полицейской части города Одесса выглядит, словно игрушечная крепость: стены высотою в пятнадцать аршин, четыре, включая цокольный, этажа, массивные ворота пожарного депо и высокая четырехугольная башня пожарной каланчи, на площадке которой круглосуточно гуляет дежурный в блестящей каске. Внутри просторно, чисто и гулко. Даже в арестантской камере.
В помещении присутственной комнаты, своими арочными сводами и зарешеченными, закругленными кверху окнами больше напоминающей старинный склад, нежели полицейское учреждение, перегораживая ее пополам, разместился огромный, застеленный зеленым сукном, стол. На его поверхности тускло поблескивало «зерцало» – трехгранная, увенчанная орлом призма, с текстами указов Петра I, нанесенными на грани. Справа скромно притулился стол секретаря, слева – протоколиста. Напротив входа висел парадный портрет императора Николая II в полный рост, сурово взиравшего с холста на каждого, кто имел несчастье шагнуть через порог комнаты.
Под портретом, опираясь подбородком на согнутую руку и рассматривая безучастным взором лежащие перед ним револьвер и портмоне, сидел помощник пристава Александровской полицейской части города Одесса коллежский регистратор Кузавлев. Сочтя, что сами по себе вещи чего-либо интересного поведать не смогут, чиновник тяжко вздохнул и взглянул в угол, где в летних мундирах из небеленого сукна терпеливо переминались с ноги на ногу околоточный надзиратель, городовой и незнакомый ему молодой человек в коричневой тройке английского покроя.
– Продолжай рассказ, Загоруйко, – уныло вздохнул офицер, обращаясь к околоточному надзирателю. – Только не от сотворения мира, как ты любишь, а строго по делу, то есть о том, по какой причине ты сего господина в участок доставил.
– Так я об чем и толкую, ваше благородие, – встрепенулся околоточный. – Стою я, значица, напротив вокзалу. Смотрю, субъект сей идет. Сам смурной, глаза потупил, при кажном шаге головой мотает. Одет-то он по-господски, ну я и решил, может, плохо ему, помосчь нужна. Подошел, козырнул, как положено, и токмо я рот открыл, чтоб, значица, спросить, как они, – полицейский ткнул корявым пальцем в сторону задержанного, – на меня выпучились и в сторону, значица, отскочили. Я поперву, грешным делом, решил, что ен душевнобольной и остановить его хотел. А ен от меня бежать. Гляжу, а со спины, с-под пиджаку, значица, вроде как рукоять от левольверта торчит. Я за свисток. На сигнал мой Сенька, то есть городовой Круль, конечно, с подворотни выбежал. А ен, ну тот, шо субъект, прям на него. Я из опаски, значица, крикнул, мол, левольверт у его! Сенька, потому как мы «Правила употребления полицейскими чинами оружия» назубок помним, ему, субъекту то есть, кулаком в ухо. День стоит светлый, гражданы вокруг, вот нам стрелять-то и нельзя! Как ен упал, мы левольверт-то забрали, а его, субъекта, значица, под белы ручки, и в участок. По дороге мы, конечно, его расспрашивать стали, кто таков да откуда, а он только и сказал, что, мол, звать его Лев Троцкий и что он с Херсонской губернии. А паспортной книжки у него, ваше благородие, не имелось, это мы сразу проверили. Вот вроде бы и все.
– Фамилия и имя – это хорошо, но хотелось бы и ваше, господин Троцкий, отчество узнать. – Коллежский регистратор пристально взглянул на задержанного. – Буду отдельно вам признателен, если соблаговолите поведать также про год вашего явления на свет божий, сословие, вероисповедание, род занятий и места жительства адрес.
Не дождавшись не то что вразумительного, а вообще какого-либо ответа, полицейский продолжил свою речь:
– Вот смотрю я на ваши вещи, господин Троцкий, если вы, конечно, Троцкий, а не Шильдман, Касторакис или там Скоропадский, и вижу, что оружие, у вас изъятое, в идеальном порядке содержится, как приличествует каждому прилежному служащему поступать. Однако ж осанка ваша сразу выдает, что служить вам и не доводилось вовсе. В таком случае, учитывая идеальное состояние вашего «нагана», я бы предположил, что вы отнюдь не законопослушный обыватель со странными привычками, а член боевки каких-нибудь эсдеков. Или, паче того, анархистов.
При упоминании анархистов Троцкий невольно вздрогнул, что не укрылось от глаз проницательного собеседника. Предположения полицейского чина представлялись вполне опасными, а так как иллюзий по поводу своего освобождения Лев уже не испытывал, то волновали его сейчас другие вопросы.
Его встреча с Винницким прошла спокойно и деловито, но без ожидаемых тепла и участия. Узнав, что Троцкому нужны документы, укрытие, а главное – деньги, Миша душевного подъема не испытал, скорее напротив – враз сделался сух и озабочен. И бог весть, чем бы закончилась эта встреча, не упомяни Лев о своем спутнике – Туташхиа, чье имя и репутация, к немалому его удивлению, Винницкому были хорошо известны. Отделавшись от нежелательного гостя пространными обещаниями и адресом съемной квартиры, Миша выпроводил Троцкого из кафе Фанкони. И вот, когда Лев, раздумывая над свалившимися на него проблемами, брел по улице в сторону вокзала, судьба-злодейка вынесла его на городового. А он к подобной встрече оказался совсем не готов.
Полицейский чин, заметив смятение Троцкого, понимающе кивнул:
– Вижу, сомнения мои разрешить вы не можете, а вернее всего, не желаете. Посему я вынужден уведомить о вашем задержании прокурора окружного суда и задержать вас для начала в камере участка. Сам я с вами ранее знакомства не составлял, и личность ваша мне не известна, хотя и допускаю, что в архивах на вас если не дело, то учетная карточка есть. А может, не только у нас, а и у жандармов таковая карточка сыщется. Англичане и даже аргентинцы, говорят, по следам пальцев любого злодея опознать могут, но в Российской империи таковая наука имеет пока не прикладное, а сугубо научное хождение. Ну да мы, сирые, если какой компромат на вас имеется, и по старинке отыщем. А сейчас – позвольте откланяться. Я займусь направлением, а вас в арестантскую сведут…