Страница 19 из 76
– Не выйдет так не выйдет, – флегматично пожал плечами Туташхиа, пряча маузер под валик подушки. – Значит, по горным тропам на конях пойдем. Свернем к северу, там возле железной дороги троп много. Думаю, дней через восемь-девять в Батуме будем.
Весь следующий день прошел в подготовке к походу. Утром, после обильного завтрака, Туташхиа отвел Троцкого в конюшню, где показал приведенных им лошадей, и предложил выбрать, на какой из них Лев поедет сам, а какую они возьмут с собой, как вьючную.
– А может, бричку какую-нибудь в селе приобретем? – промямлил Троцкий после долгого раздумья. – А то я верхом-то и не ездил никогда, все больше пешком или, там, на телегах… А тут столько верст, да по горам, да на коняшке, боюсь, не выдюжу.
– Там, где мы пойдем, бричка не проедет, – ответил Туташхиа, с жалостью поглядывая на Троцкого, мол, чего от городского-то ожидать. – Ты не переживай, мы не быстро поедем. Успеешь научиться.
После чего всучил Троцкому ведро и щетку, решив за оставшееся время преподать неумехе азы обращения с лошадью. Провозившись в конюшне почти до обеда, Лев пошел забрать у женщин свои вещи да попытаться подобрать более удобную для поездки по горам одежду.
Выяснилось, что в доме Гогечиладзе подходящей по размеру одежды для Троцкого нет, и он, надев свой щегольский некогда пиджак и брюки-дудочки, с тоскою представлял, в какие лохмотья превратится его костюм к концу путешествия.
Отобедав, Туташхиа вынес на задний двор привезенные им из дома Чантурия винтовки и револьверы, разложил их на куске полотна и, запасшись большой бутылью с маслом, приступил к чистке. Иногда горец прерывал работу и бросал задумчивые взгляды на развалившегося на веранде Троцкого. Приведя в порядок пару стволов, абрек жестом подозвал к себе Льва. Усадив товарища напротив себя, Дато тяжко вздохнул и начал объяснять устройство оружия и правила обращения с ним. К вечеру Троцкий уже мог самостоятельно разобрать-собрать затвор винтовки и достаточно быстро снаряжал каморы револьверного барабана патронами. Туташхиа даже хотел немного потренировать его в стрельбе, но, решив, что выстрелы могут привлечь лишнее и ненужное внимание, до поры от этой затеи отказался.
Ужинать сели затемно. Неторопливо поглощая пищу, Троцкий и Туташхиа молчали, погруженные каждый в свои мысли, Самсон пытался было завести разговор, но увидев, что на его болтовню никто внимания не обращает, тоже замолк. Трапеза уже подходила к концу, когда Троцкий встрепенулся от пришедшей ему в голову мысли:
– Слушай, Дато батоно, вот мы с собой целый арсенал берем: винтовок пару, маузер твой, револьверы всякие. А как мы с такой грудой оружия по Батуму ходить будем? Нас ведь первый же встречный городовой остановит да в участок сведет. Лошадей, опять же, куда-то пристроить нужно будет… Да и нам с тобой, прежде чем на пароход садиться, нужно будет цивильное платье купить.
– А одежду менять зачем? У меня чоха новенькая, а дыру от пули женщины Самсона заштопали так, что даже не видно. Да и у тебя одежка еще хорошая.
– Так мы пока по горам да по долам ехать будем, поистреплемся все, уж я так точно. А когда приплывем в Одессу, так сразу же слух по городу пойдет, что приехал какой-то грузин с ножом в пол-аршина на поясе. Вдруг до твоего кровника слух такой дойдет, он сразу же поопасется и спрячется.
Туташхиа немного помолчал, обдумывая слова Троцкого, после чего повернулся к Гогечиладзе:
– Самсон! У тебя возле Батума знакомый кто живет ли?
– А как же, Дато батоно! – затараторил хозяин, обрадованный возможности прервать тягостное для него молчание. – Как не быть! Ест, канечна, ест! Ти как к Батуму падъизжать будишь, тибе обязателно деревенька попадетса, Орта-Батум называетса. Там найди Сандро Ниношвили. У него все свое добро оставит можна, да за и лошадками он приглядыт.
– Что за человек? Надежный или так же, как ты, языком трепать любит? – Туташхиа раскурил трубку и, выпустив струю дыма, задумчиво посмотрел на хозяина.
– Обижаешь, Дато батоно! – Самсон огорченно всплеснул руками. – Разве я когда кому чего лишнее рассказал, э?! Толко о том, что ты сам сказать разрешишь. А Сандро – чилавек надежный, да и молчун известный. Ти ему на бедност его подкинь рублевик-другой, а лучше пятерочку, а как тибе оружье и кони понадобятса, ты их у Сандро заберешь.
Туташхиа, удовлетворенный рекомендациями Самсона, благосклонно улыбнулся, докурил трубку и, напомнив Троцкому, что завтра предстоит тяжелый день, отправился спать.
Из дневника Олега Строкина[15]
Август 1899 года. Село Коджора Тифлисской губернии
У-у-у, как голова-то болит, просто невыносимо. Всегда вот воздерживался от глупых поступков! Даже слишком старательно. Настолько, что приударить за симпатичной девчонкой или просто так пойти погулять по ночному городу было для меня сродни подвигу… Для меня – то есть для Алика Строкина, представителя самой благородной из профессий, самой гуманной и так далее, читай – беззащитного раздолбая. Помнится, где-то когда-то слышал, что от настоящего грузинского вина, какое бы количество оного ни было выпито накануне, похмелья не бывает. Угу, аж два раза. Сюда и сейчас бы этого умника, на мое место, вот бы я похохотал. Нет, я бы состроил сочувствующую физиономию и эдак сострадательно поинтересовался его самочувствием. Странные люди эти человеки, им почему-то зачастую становится легче, когда кому-то хуже, чем им самим. Оказывается, и я не исключение. Вот только гипотетического бедолаги, которому хуже, чем мне, в наличии нет, и из крайне паскудной ситуации приходится выбираться самостоятельно. И в списке свалившихся на меня неприятностей похмелье – наименьшая беда. Правда, это еще вопрос, кто на кого свалился, проблемы на меня или я на них. Но как бы там ни было, фактическая ситуация такова, что меня здесь нет. Меня, Олега Строкина, двадцати трех лет от роду, гражданина Российской Федерации, преподавателя литературы средней школы номер пять города Н-ска et cetera, et cetera, здесь нет. И даже где и когда это «здесь», я пока толком не разобрался. Такая вот печальная действительность.
С одной стороны, я осознаю себя как личность, воспоминания сохранены в полном объеме, я все вижу, слышу, осязаю и чувствую, так же как и раньше (хотя без последствия интоксикации и общей энтропии организма, именуемых попросту – похмелье, я предпочел бы обойтись), а с другой – все, что вокруг меня, даже тело – не мое. А что еще хуже, тело – одно, голова – одна, а нас в ней двое. Да-да, я не оговорился. Я, любимый, неповторимый и единственный, делю власть над местом обитания с предыдущим его владельцем. Он отзывается на имя Александр Лопатин. Слава богу, что не на Шурочка Лопатина, только все равно мне такое соседство ой как не нравится. Помнится, бабушка рассказывала, что когда Россия еще называлась СССР, практиковалось распределение жилья с подселением. Вот и тут та же картина, один в один. До прямых конфликтов, как на кухне в коммуналке, еще не дошло, но лиха беда начало. А самое обидное, что винить в таком соседстве, кроме себя самого, некого.
Потому что позавчера, в пятницу вечером, я прыгнул с крыши сам. И даже за то недолгое время, пока парил в воздухе, успел слегка погордиться собой. Как же! Я – прыгнул! Сам! Придурок.
Вот только несколько секунд полета от крыши до земли обернулись невыносимо долгим барахтаньем в каком-то беспросветно черном колодце без конца и края, а вместо ожидаемого (пусть даже и болезненного) столкновения с асфальтом школьного двора, вывалившись из «колодца», я воткнулся башкою во что-то теплое и мягкое. А там уже и на землю окончательно рухнул, как каскадер на воздушную подушку.
Приземлившись, я даже успел обрадоваться, что моя бездумная эскапада завершилась так благополучно, и, не открывая глаз, радовался секунды три, пока где-то слева не раздался грохот. Помню, мысленно успел усмехнуться и по-саидовски небрежно бросить: «Стреляли…», вот только тут до меня вдруг дошло, что это действительно – стреляли, и в голове моей почему-то два голоса одномоментно и с одинаковой интонацией протянули: «ой, мамочка…» И тут начался кошмар.
15
Лев Троцкий.