Страница 17 из 25
— Вот оно что, — неопределенно отозвался Курт, и владелец комнат слегка побледнел.
— Я-то думал тогда, что — вот месяц кончится, и укажу ему на дверь, чтоб знали впредь, — пояснил Хюссель поспешно. — Вот прямо с утра, подумалось тогда, в комнату к нему войду и скажу, чтоб выметался, и пусть бы не говорил, что я не предупреждал его заранее и не пытался по-хорошему. А эти стервецы давай ему вдогонку смеяться, что, мол, заплати лучше, а не то он тебя на потроха продаст, чтоб покрыть издержки…
Курт вздохнул — почти сострадающе; еще на память молодого Хюсселя пришлись времена, когда вот такого опрометчиво брошенного слова бывало вполне довольно, чтобы быть уверенным в своем будущем — как правило, неприятном и кратковременном. Да и тридцать лет назад начатые в Конгрегации реформы шли медленно и неохотно; излишне крепки в устоях были старые служители, сверх меры крепко держались они за старые правила и свою власть. По большому счету, новая Конгрегация в ее нынешнем виде в лучшем случае ровесница майстера Гессе…
— А сегодня, когда вы вернулись в комнату, один из них меня повстречал все там же, у лестницы; что, говорит, господин Хюссель, доигрались, уморили парня, вот и Инквизиция по вашу душу…
— Ну, это, я полагаю, они не всерьез, — утешил его Курт, видя, что владелец не на шутку взволнован. — Уверен, тебе ничто не грозит в связи с этим.
— Вы думаете? — с такой надеждой произнес Хюссель, что он улыбнулся:
— Расследование веду я, а я пока не вижу причин считать, что ты можешь быть здесь замешан. А теперь, если твои вопросы исчерпались и ты успокоился за свою судьбу — позволь, буду спрашивать я.
— Конечно! — отозвался Хюссель с готовностью; слова господина следователя явно уняли его взволнованность слабо, но столь долго и несолидно мяться в присутствии того, кто годился ему едва ль не во внуки, не позволяла пресловутая гордость вольного горожанина. — Я готов, всем, чем смогу…
— Когда ты его видел в последний раз? — оборвал владельца Курт и пояснил, не услышав ответа: — Живым, разумеется. Где, когда, в каких обстоятельствах?
— Вчера, — кивнул Хюссель, на миг заведя глаза к потолку. — Вчера, здесь; я отпирал ему входную дверь — на ночь, понятное дело, я ее запираю, и если кто из постояльцев припозднится, приходится просыпаться и отодвигать засов.
— А помощников у тебя нет? Почему ты сам?
— Есть, лентяи, — откликнулся тот так тяжко, что уточнять Курт не стал, лишь сочувственно вздохнув:
— Ясно. В котором часу это было?
— Почти в полночь — я говорил майстеру Райзе, поздно ночью, все спали уже — ну, или просто разошлись по комнатам; студенты, они ж временами по всей ночи спать не ложатся, вы ж знаете, но — все уже были тут, кроме него.
— Якоб, в каком он был настроении? — вновь припомнив почудившийся ему немой упрек в глазах Филиппа Шлага, спросил Курт. — Ничего необычного в его поведении тебе не показалось?
Хюссель приумолк, глядя на него несколько растерянно, и пожал плечами, неловко улыбнувшись:
— В каком настроении?.. Да почем мне знать, оно мне надо? В обычном настроении.
— Припомни. Как он себя вел, что говорил, не был ли излишне весел или, напротив, опечален, возбужден…
— Я не знаю… — судя по мучительной складке на лбу владельца дома, тот искренне пытался вспомнить то, что от него требовали, и все никак не мог; вполне понятно, подумал Курт, если запоминать все, что делает или говорит каждый постоялец, не хватит ни сил, ни нервов, однако вслух высказывать этого не стал, глядя на Хюсселя с взыскательным ожиданием. — Был усталым, это понятно. Возбужден? Да, вот сейчас вы спросили, майстер инквизитор, и я подумал — да, был. Такой, знаете, вроде навеселе. Может, навеселе и был, не знаю; от них субботними вечерами частенько пивом разит, я уже принюхался, не замечаю… А вот опечаленным его называть я б не стал — нет, покойник был вполне жизнерадостен…
Хюссель осекся, хлопнув глазами; во взгляде отразилась борьба между едва сдерживаемым нервозным смехом и опасением вызвать праведный гнев представителя Конгрегации за нарушенные приличия и греховную насмешку над почившим. Господин дознаватель чуть повел уголком губ, словно давая дозволение, и тот облегченно хмыкнул, тут же возвратив серьезность.
— Стало быть, подавлен он не был? — уточнил Курт, ощущая облегчение — на самоубийство, кажется, ничто не указывало; однако же все более казалось, что тот упрек во взгляде Филиппа Шлага не почудился ему. Быть может, это был укор в том, что следователь не видит чего-то, что так легко разглядеть, что лежит на поверхности, в том, что возмездие медлит?.. Или просто надо больше отдыхать и меньше читать всяких небылиц на ночь…
— Подавлен был я, — сообщил Хюссель почти жалобно. — И снова напомнил ему о долге…
— Ясно. Он опять надерзил.
— Знаете, майстер инквизитор, а ведь нет! — вдруг понизил голос тот, даже оглянувшись в испуге, хотя за его спиною была лишь глухая стена. — Сейчас, сегодня, после его смерти, когда вы начали спрашивать, я думаю — это странно, да?
— То, что он не был груб?
— Нет, не то; он не просто не стал лаяться со мной, а как-то спешно принялся желать мне доброй ночи, а когда я снова о деньгах, сказал — да, мол, будут, будут, и так убежденно… Понимаете, я ведь эту публику знаю, и по тому, как они изъясняются, уже могу понять, врут ли. Так вот этот говорил так… твердо, знаете ли.
Курт кивнул, ничего не сказав в ответ; итак, начальные заключения таковы: накануне своей смерти покойный студент был чем-то возбужден, однако не в унынии, при этом спешил поскорее отвязаться от общества владельца дома и остаться наедине… С кем-то?..
— Ты видел, как Шлаг уходил к себе? — уточнил он, и Хюссель закивал:
— Да, без сомнения, а куда ж ему еще деваться ночью?
— Это ясно, — оборвал Курт требовательно, — однако ты — видел, как он ушел в свою комнату?
Хозяин приумолк, неопределенно пожав плечами, и потерянно пробормотал, вновь принявшись теребить рукав:
— Наверх он поднялся, это доподлинно, это — я могу ручаться; я засов вдвинул и ушел спать… А куда он после направился — наверняка к себе, куда ж еще? Ну, может, к какому своему приятелю из соседей.
— Стало быть, Якоб, дверь ты снова запер изнутри после его прихода? Это точно?
— Майстер инквизитор, я ведь не младенец и не первый год тут обитаю; что ж я, не соображаю, разве? Это уже въелось, как почесаться, я прошу простить; разумеется, засов я вдвинул… — он вдруг вскинул взгляд к лицу собеседника, осознав, кажется, смысл заданного вопроса, и уточнил нерешительно: — Вы это к тому, не мог ли кто войти ночью по-тихому и моего постояльца того… упокоить?
— Вроде этого, — согласился Курт не слишком охотно, и хозяин вновь побледнел, взволнованно закачав головой:
— Господь с вами, что касаемо безопасности с улицы… в том смысле — опасности с улицы, то у меня все в налаженности, я ж ведь, прошу прощения, тоже тут живу, так что ж я — самому себе враг, разве? Никто войти не мог, за это я вам головой руча… — в горле его что-то булькнуло, будто Хюссель набрал в рот воды и, уже сглотнув, вдруг обнаружил, что это нечто непотребное. — Хочу сказать — я уверен, что никто не мог, то есть, за то, что я дверь запер, я точно отвечаю, а…
— Хорошо, — остановил его Курт, подняв руку, и тот замолк. — А если так, Якоб: твоя комната от двери в довольном отдалении, и если допустить, что кто-то из постояльцев пожелает потихоньку отпереть ее и выйти или же кого впустить — это возможно сделать так, чтобы ты не услышал? Чисто в теории?
— Я не знаю… — тихо проронил тот, вяло дернув плечом. — Наверняка; стук-то я слышу, когда кто-то из них припозднится, а вот засов услышать…
— Стало быть, такое возможно. Так?
— Должен признать, что — да; у меня ведь все здесь в полном порядке, петли смазаны, пол натерт, комнаты… — Хюссель наткнулся на нетерпеливый взгляд майстера инквизитора и запнулся, поспешно договорив: — В том смысле, что при желании… чисто в теории… можно и такое.