Страница 4 из 45
Я привык к этим песням, иногда даже специально спускался сюда, присаживался на вершину понравившейся дюны, устремлял взгляд поверх этого блеклого застывшего моря, в точку на той линии, где оно сходилось с насыщенно-синим небом, и просто слушал, без всяких мыслей, без всякой предвзятости. Иногда сами собой приходили раздумья, чаще пески создавали лишь настроение, и я уходил умиротворенный, но, странно, — не унылый, даже счастливый… и очистившийся. Будто находил в этой песне тысячелетней бесконечности если не прощение за что-то, то, по крайней мере, успокоение насчет незначительности каких-то былых своих поступков.
Хотя почему «каких-то»? За время моих многочисленных путешествий я не раз обагрял свой меч кровью. В основном это была кровь врагов — как благородных противников, так и негодяев, реже — кровь друзей: по ошибке или косвенно. Не за это ли я ждал прощения высших сил?
Странно, но что-то подсказывало, что нет.
И я даже знал — что.
В последнее время со мной происходят странные вещи; возможно, я схожу с ума или просто притащил с собой в Кэта проклятие какого-нибудь жреца, храм которого разрушил. С каждым днем это начинает меня беспокоить все сильнее и сильнее, и вот мои мысли уже постоянно возвращаются к нему — так колесо, двигаясь по окружности, продавливает колею и уже не может из нее выбраться, лишь с каждым оборотом глубже уходит в землю, — и я начинаю чувствовать, что это становится смыслом моей жизни. Вчера наступил момент, когда я больше не мог держать все в себе. И вот сейчас я шел, чтобы поделиться своими проблемами.
Я двигался неторопливо — пустыне претит скорость, и ты волей-неволей поддаешься ее настроениям — по старой, выложенной каменными плитами дороге. Плиты во многих местах потрескались, и в трещины набился песок, он же ручейками змеился по дороге, увлекаемый ветром, набивался через открытые борта моих сандалий, и, будь кожа моих стоп не такой загрубевшей, он вызывал бы неприятные ощущения.
Солнце белой монетой сияло слева, но прохладный северный ветер, веющий мне в спину, смягчал его жар, приятно освежал мое тело. Короткие блеклые шорты, белое полотно на голове, спускающееся до лопаток и перехваченное голубой лентой, черные очки — писк «песчаной моды» в Кэта, а я всегда слыл пижоном.
Перебравшись через бархан, наползший на дорогу, я оказался у спуска в широкую ложбину. Слева, словно кости огромного ящера, выбеленные солнцем, из песков поднималась полуразрушенная колоннада. Чуть далее белел слоновой костью круглый павильон. Дорога проходила в стороне от строений и скрывалась за выходом из ложбины. Там, я знал это, раскинулся невидимый отсюда оазис с виллой Андрахия Кинтариуса.
Последний раз я был у него позавчера; расставаясь, мы договорились о встрече на сегодня. Время конкретно не назначали, просто — после полудня; но он, как всегда, ждал меня — среди колонн я видел его невысокую фигуру в белой римской тоге. Меня всегда поражала эта его особенность — знать, когда придут гости, но, привычно скрыв эмоции под маской невозмутимости, я начал спускаться к древней постройке. Ноги проваливались в песок, окончательно замедляя движение.
Пробравшись мимо пары-тройки полуутонувших в барханах обломков колонн, я ступил на занесенные песком, потрескавшиеся ступени и поднялся на фундамент колоннады. Справа и слева тянулось по двойному ряду старых каменных, мраморных и алебастровых столбов, целых и осколков с неровными краями. Они составляли с пустыней единую композицию, подтверждая ее главный постулат: значение имеют лишь вечность и песок, все остальное исчезает…
Андрахий Кинтариус стоял спиной ко мне и глядел на обломок колонны, лежавший поперек колоннады. Солнечные лучи отражались от его лысины и, будто заблудившись, терялись в складках его тоги.
— Разрушение село с нами за один стол, — проговорил он, не оборачиваясь. — Это новый обломок. Он упал сегодня ночью, впервые за… я даже не знаю, за сколько лет. Сколько себя помню. Да и пески вели себя спокойнее — никто здесь не убирал, как ты понимаешь, но и песка было мало, а последние несколько дней пустыня будто решила наверстать упущенное. Тебе не показалось, что пески стали глубже и колоннада тонет? — Он повернул ко мне свое изрезанное морщинами лицо шестидесятипятилетнего мужчины, впрочем, сколько я его помню, он всегда выглядел так.
Я посмотрел налево, песок там действительно поглотил края ступеней и запустил щупальца между колоннами.
— Может, мы раньше просто не замечали этого? — предположил я.
Андрахий Кинтариус пожал плечами и перевел разговор:
— Ты, как всегда, без коня?
— Ты же знаешь, я люблю пешие прогулки по жаре. Да и куда мне торопиться? Спешка — удел Путешествий, в Кэта мы возвращаемся, чтобы забыть обо всем этом.
Кинтариус вновь отвернулся, на этот раз он смотрел на старую дорогу:
— Я никогда не покидал Кэта, ты знаешь. Приключения — не мой удел. Мой удел — раздумья. Но я люблю слушать ваши рассказы… Я знаю этику, рыцарь расскажет о своем Путешествии, если только сам захочет, расспрашивать его не принято, но прости маленькую слабость старика: я бы хотел услышать о твоем последнем. Ты ведь вернулся неделю назад…
— Восемь дней, — поправил я.
— Пусть будет так. Я терпеливо ждал все это время, теперь мое терпение закончилось, — он с улыбкой повернулся ко мне.
Его поступок действительно был неприличен, но я не обижался — друзьям, я имею в виду настоящих друзей, можно позволить многое — на то они и друзья.
— Ничего особенного, все как обычно: дворцы, хибары, храмы, золото, политика, женщины и много крови. Я лучше расскажу тебе, что произошло после моего возвращения.
Андрахий Кинтариус опустился на поваленную колонну и указал рукой куда-то перед собой. Я обошел его и обнаружил шахматную доску на мозаичном полу. Фигурки были расставлены так, как закончили мы позавчера; видимо, старик расставил их, пока ждал меня. Он наклонился вперед и сделал ход слоном, наверняка он тщательно продумал его за эти два дня. Мне же было не до шахмат, так что партию я априори проиграл. Тем не менее я опустился перед своим краем доски прямо на камни фундамента и прилежно задумался.
— Так что же стряслось с тобой? — спросил Андрахий. — Что могло произойти в таком спокойном месте, как Кэта, с ветераном Путешествий? За всю свою историю этот благословенный город не знал ни одного бедствия.
— Это не связано с Кэта; по крайней мере, я так думаю. Ты же видишь, я без меча, как и всегда во время возвращения. Мне кажется, я заболел.
— Ты?! — изумился Кинтариус. — Тебе тридцать восемь лет, ты в своем расцвете, ты силен как бык, глядишь как орел, в твоих волосах нет ни единой седой нити. Чем ты можешь быть болен?
— Головой, мой друг.
Несколько минут мы помолчали. Я сделал ход. Он ответил. Я взял ладьей его коня.
— Неужели Путешествия повредили твой рассудок?
— Не знаю, — честно ответил я.
Его ферзь, взяв пешку, встал на клетку, ранее контролируемую моей ладьей, и объявил шах.
— Так что же произошло?
— Мне снятся странные сны. — Я сделал рокировку.
— Всем снятся странные сны. А твоя беда в том, что ты действуешь стереотипно. Я отлично знаю, что ты любишь рокировки. — Он взял ладью незамеченным мною конем. Быстро оглядев доску, я снял королем этого наглого последнего коня.
— Да, но мне они снятся и наяву.
— Как это выглядит? — осведомился он, двигая слона. — Шах.
Я вернул короля назад, под защиту двух пешек.
— Как раздвоение личности. Мне кажется, что я не тот, кто я есть.
— Ложная память?
— Похоже на то. Иногда передо мной выплывают какие-то лица, и они кажутся мне хорошо знакомыми, я даже вспоминаю имя и характер этого человека; в такие моменты я почти забываю, кто я есть на самом деле, а потом тряхну головой, вернусь в нормальный мир и удивляюсь, откуда я все это взял. Его имя теперь для меня — бессмысленный набор звуков.
— Может, ты встречался с ними в одном из своих путешествий? — Андрахий закрыл слоном выход из-за пешек моему королю.