Страница 46 из 48
— Как вас понимать — похуже?
Хэкет медленно кивнул и откинулся на спинку кресла.
— Да, если это действительно случится, мне придется убить себя, а я думаю, что это уже началось: мне кажется, увеличивается радиус моего восприятия. Я говорил, что предел — пятнадцать-шестнадцать футов. Ну вот вчера я гулял в Центральном парке — это, знаете ли, очень удобное для меня место, много пустого пространства — и сел на скамейку у пруда. Через некоторое время подошел полицейский и постоял с минуту, глядя на воду. Я начал воспринимать его мысли и ничего в общем необычного в этом не усмотрел — он фантазировал, как один из сыновей майора Вагнера будет кататься здесь зимой на коньках и провалится в воду, а он его вытащит, и его тут же произведут в детективы первого разряда; чушь всякая… А потом он ушел, и до меня стало понемногу доходить, что он стоял далековато от моей скамьи… Я встал и измерил расстояние шагами — получилось восемнадцать футов, если не девятнадцать, ну а потом я кое-что сопоставил и понял, что круг моего восприятия расширился… Если и дальше так пойдет, скоро я буду слышать мысли на расстоянии в полмили, а вы понимаете, что никакой мозг этого долго не вынесет, и я умру. Вы представьте себе на минуту, что получится, если стоять, скажем, у клумб в Радио-сити и воспринимать каждую мысль в окружности радиусом полмили, тысяч сто человек получится, я думаю, и все до одного только и делают, что думают всякую чушь, потому что даже самый набитый дурак и тот думает, а от того, что он думает, у буйвола может шерсть встать…
Глаза Хэкета широко раскрылись, веки вздернулись, как резко поднятые оконные шторы, он обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед.
Доктор Кабат пристально смотрел на него, и его рука медленно тянулась к среднему ящику стола. В этом ящике слева он держал набор транквилизаторов — от совсем легких, чуть сильнее аспирина, до таких, что могли бы успокоить разъяренного быка, а справа — кастет. Никогда не знаешь заранее, что может понадобиться. Не успел он решить, выдвинуть ли ему ящик, как Хэкет вскочил и выбежал из кабинета. Кабат услышал, что он кричит в коридоре, и сам подбежал к двери. «Мадам! Мадам! Одну минуту… Что у вас в руках? Что это?» — вопил Хэкет.
Кабату не удалось догнать Хэкета в коридоре — его пациент уже стоял в холле у открытого лифта и разговаривал с кем-то, кто был внутри. Потом Хэкет повернулся и пошел обратно, и его тусклые глаза были глазами идущего на виселицу. Задев плечом Кабата, он вернулся в кабинет и тяжело опустился в кресло.
— Теперь как под гору покатилось, — пробормотал он, — быстрее и быстрее.
— А в чем дело, мистер Хэкет? — спросил Кабат.
Хэкет ответил не сразу. Он сидел, низко опустив голову.
— Я услышал мысль, — сказал он. — Как раз когда рассказывал вам, что люди все время думают. Какой-то неясный обрывок: «Если она не перестанет так сильно меня сжимать, я ее обмочу…» — и понял, что она исходит от животного, не от человека. Мысль пришла совсем по-новому — на высокой ноте, скрипучая, ворсистая, шероховатая и с острыми углами. Я был в ужасе, в ужасе! Пришлось напрячь все силы, и тогда я смог вскочить и выбежать в холл. Там я увидел женщину, у нее на руках было что-то маленькое и волосатое. — Он опять начал раскачиваться взад-вперед.
— Прекратите! — крикнул Кабат. — Опустите руки. Так что это было?
— Собака, — сказал Хэкет. — Маленькая собачка. Померанская. Я ведь чувствовал, доктор, что это будет быстро прогрессировать. Радиус увеличивается, а сейчас я и животных стал воспринимать. Если бы у меня еще оставалась капля здравого смысла, я бы немедленно бросился в окно. Я знаю, чем это кончится: я буду слышать мысли всех живых существ в мире — от рыбы на самом дне океана, которую еще и не видел никто, до обезьян, сидящих в спутниках на расстоянии в тысячу миль отсюда, и, боже мой, потом я буду слышать всю галактику, а потом дальше, еще дальше… — Он откинулся на спину кресла и закрыл глаза. Лицо его было совершенно белым.
— Не волнуйтесь раньше времени, — сказал доктор Кабат. — Ничего еще не случилось. Может быть, и не случится. Сейчас нам нужно заняться вашим теперешним состоянием, подумать, что мы можем сделать. Следует с чего-то начать.
— Шум, — продолжал Хэкет, будто не слыша, — можете вы себе представить, доктор, что это будет за шум. Живые существа всего мира, миллиарды и миллиарды живых существ, и все они кричат, а я их слышу. Вы можете представить хотя бы тысячную долю подобного шума, а?
— И не собираюсь, — сказал Кабат. — И вам не советую. Ограничимся реальностью и посмотрим, что в наших силах.
— Но вы ведь не думаете, что способны сделать что-либо радикальное, — тихо сказал Хэкет. — Когда я начал все это вам рассказывать, вы решили, что я шизофреник, возможно с параноидными тенденциями. Потом вы поняли, что я действительно обладаю способностью к внечувственному восприятию. Ну а сейчас у вас единственная четко сформулированная мысль — нужно поговорить обо мне с кем-то, кого зовут Гарднер Мэрфи.
— С вами удобно работать, — усмехнулся Кабат. — Не нужно ничего объяснять. Да, я хотел бы поговорить на эту тему с Гарднером Мэрфи. Он, я думаю, знает о внечувствительном восприятии больше, чем кто-либо в этой стране. Но у меня есть еще одна идея.
— Да, я хорошо поддаюсь гипнозу, — ответил на его мысль Хэкет. — Меня уже гипнотизировали раньше, просто так, знаете ли, для развлечения.
— Хорошо. В таком случае…
— Я знаю, — устало сказал Хэкет. — Вас дожидается другой пациент. Женщина. Ее проблема — фригидность. Она пытается читать номер «Форчун» за декабрь тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, но не может сосредоточиться, так как нашла способ разрешения своей проблемы. Это имеет отношение к вам…
Доктор Кабат поднял руку.
— Пожалуйста, не продолжайте. Я приму вас завтра в три часа, если вам это удобно.
— Если я дотяну до завтра, — ответил Хэкет. Он с трудом поднялся. Уходя, он посмотрел на ожидавшую пациентку. Это была огненно-рыжая женщина, тощая, с голодным взглядом. Ему вспомнилась работница службы социального обеспечения в Чикаго, девушка лет тридцати, пухленькая, с тупым безмятежным лицом — он сидел рядом с ней в автобусе, идущем на север, в Мичиган, и, послушав немного её мысли, вышел следом за ней на Гете-стрит, в основном потому, что не мог поверить услышанному. Она оказалась страстной, невероятно изобретательной и поистине ненасытной. С тех пор он ничему не удивлялся. Например, пожилой служитель в церкви вполне мог замышлять кровавое убийство, со смиренным видом прохаживаясь с тарелкой для пожертвований. Это казалось ему почти нормальным. Барнеби Хэкет не часто думал о ближнем своем как о благородном существе.
Читая газету и поглощая ленч, он с трудом постигал смысл строчек из-за обрывков мыслей в голове. Потом сел в машину и поехал в Конненктикут. Около Вестпорта есть водохранилище, рассеченное пополам дамбой. Хэкет остановил машину посреди дамбы и там, в благословенной тишине, уснул.
Хэкет был прав: загипнотизировать его не составило труда. Кабат не применял ничего радикального. Он погрузил Хэкета в неглубокий сон, потом перевел в глубокий. Затем вызвал у него временную потерю памяти, подготовил почву для постгипнотического внушения и, обучив приемам самогипноза, перешел к самому главному.
— Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса, — сказал он Хэкету. — На моем столе тикают часы. Вы не будете их слышать. Вы не будете слышать тиканья часов. Вы не будете слышать никаких звуков с улицы. Вы не будете слышать проходящий мимо нашего этажа лифт. Вы не будете слышать ничего, кроме моего голоса. Пока я не скажу вам, что вы можете слышать все остальное, вы будете слышать только мой голос. Вы больше не будете слышать ничего, совсем ничего. Я медленно сосчитаю до пяти, и на цифре пять вы уже не сможете слышать ничего, кроме моего голоса. Один, два, три, четыре, пять. Вы не слышите ничего, кроме моего голоса. Если вы слышите что-нибудь, кроме моего голоса, поднимите указательный палец правой руки.