Страница 7 из 49
От отца Абдулла знал, что пастбища на юг от Коюнлы заброшены. Травостой здесь совсем оскудел, и без того маловодные колодцы совершенно обмелели, воды в них за сутки набиралось путнику напиться, не больше. В 1928 году, спасаясь от преследования, забралась сюда басмаческая шайка Назар-батыра, но здесь ее окружили отдельный кавалерийский дивизион ОГПУ и два добровольческих отряда. После короткого боя банду разгромили и пленили. Прорвать цепь окружения удалось лишь нескольким нукерам во главе с Назар-батыром. Они ушли за рубеж. Отец воевал здесь. Абдулла до мельчайших подробностей помнил те редкие вечера, когда вся семья собиралась пить чай во дворе под сенью раскидистого урюка.
На топчане расстилали цветистые кошмы, мать ставила на очаг самый большой медный чайник, доставшийся еще от деда, расставляла самые красивые пиалы, которые берегли вот для таких случаев да для самых дорогих гостей.
Отец, выпив три-четыре пиалы, заметно мягчел, улыбался, разглаживались суровые складки у рта. Распустив кушак, оглядывал детей своих — Абдуллу и сестренок. Они со жгучим нетерпением ожидали очередного рассказа. Особенно любил он вспоминать о своем последнем бое.
— Отряд наш за Ата-кую поставили. Командир говорит: «Смотрите, чтобы ни одна живая душа мимо вас не прорвалась». Вскоре выстрелы раздались, пулемет заработал. А мы на месте стоим, даже кони от нетерпения пляшут. Вдруг смотрим, скачут на нас всадники, человек десять. Впереди Назар-батыр. Я его хорошо знал — сын нашего бая Карры. Прозвище ему недаром дали — высокий, широкоплечий. В борьбе гореш[8] ему равных в ауле не было. И приезжих батыров на землю кидал. Красивый был, только на щеке шрам от большой пендинки[9] лицо портил. Скачет он во весь опор, рвет уздой губы коню, в правой руке маузер. Я ему навстречу вынесся, рубанул с маху, Назар-батыр увернуться не успел. Да неудачно вышло, клинок плашмя по голове его ударил. Проскочил он мимо меня, обернулся, выстрелил. Прямо в бабку моему гнедому попал, захромал конь. А так бы не ушел от меня, — чуть хвастливо добавлял отец, разглаживая начинающую седеть бороду. — Сгинул где-то, больше о нем не слышал.
«Отец», — залилось сердце тоской и ненавистью к врагам. Шел и вспоминал. Рядом с отцом всплывали в памяти лица погибшего лейтенанта Спицына, сержанта Василия Копытина, умершего рядом с ним в госпитале от воспаления мозга. Попутчик по Ледовой дороге стал его лучшим другом. Старшина на льду, солдаты, бегущие с досками…
Закипала ярость в душе, комком подступала к горлу, подталкивала, торопила, холодила кровь. Здоровая рука машинально сжала рукоять узкого острого чабанского ножа. Хотелось очертя голову броситься вперед, передушить этих троих голыми руками. Зацепило нечаянно за куст израненную кисть, и Абдулла, стиснув зубы, переждал пронзившую руку боль. Кровь отхлынула от лица. Пошел медленнее, сдерживая себя. Собственная беспомощность угнетала.
Пустыня взбугрилась большими пологими лессовыми холмами, намытыми здесь древней Амударьей. Он пересек ее высохшее несколько веков назад русло, часто дыша, забрался на ближний холм и наконец увидел диверсантов. Они шли гуськом по длинной глинистой равнине, залитой ровным лунным светом, горбясь под раздутыми рюкзаками. Лишь у замыкающего на спине был прилажен плоский объемистый предмет, закрывавший полголовы. «Канистра с водой на всех, — догадался Абдулла. — Литров тридцать-сорок».
Отсюда он не различал одежду, вооружения, видел только облитые неверным светом темные движущиеся силуэты. Шли диверсанты размеренным, ровным, средним шагом. Берегли силы.
Абдулла подождал, отдыхая, пока они скроются из виду, и только потом двинулся вперед. Равнина простиралась километров на пятнадцать, и надо было увеличить расстояние, чтобы его не заметили.
Диверсанты расположились на привал в уютном, заросшем высоким саксаульником распадке. Развели небольшой бездымный костерок, уселись вокруг него. Видимо, разогревали консервы, кипятили чай. Блики огня плясали на причудливо изогнутых корявых стволах саксаула. Рюкзаки лежали поодаль. Рядом высилась канистра со свисающими широкими лямками.
Абдулла лежал под кустом на бархане метрах в трехстах и, чуть раздвинув ветки, наблюдал за тремя тенями у костра. Волнами подступала жажда, но он не решался тронуть флягу с последними глотками воды. Она на последний случай, когда не будет иного выхода, когда уже почти конец. О фляге надо забыть.
Сухие, воспаленные глаза Абдуллы невольно тянулись к канистре с водой, выделяя ее из всех предметов. Приникнуть бы к ней и пить, пить не открываясь, пока все тело не переполнится влагой.
Положение его становилось с каждой минутой все отчаяннее. Вода практически кончилась. До ближайшего колодца — Нарзы-кую, где была вода, часов шесть-семь ходу. Причем самым быстрым шагом.
Он спасет свою жизнь, но наверняка потеряет диверсантов. Полсуток ему не наверстать, дальше пойдут тяжелые пески, где они, сильные, здоровые, сразу получат преимущество в ходе перед ним. Да и куда они пойдут, он не знает, — то ли на восток к железнодорожному мосту, то ли затаятся в пустыне, где-нибудь у забытого колодца, чтобы выждать время, а потом заняться своим черным делом.
Абдулла сухо сглотнул. Отчаяние грызло душу. Он шел бы за ними до самой своей смерти, но что из этого толку? Даже если он два раза не промахнется, останется третий — схватку с ними ему не выдержать. Был бы третий патрон. Всего один патрон. Сейчас он отдал бы за него все, что у него есть, полжизни. За один-единственный патрон.
Время шло, а Абдулла не мог ничего придумать. Бешено колотилось сердце, лихорадочно проносились мысли, он уже почти решился стрелять и положиться на судьбу в поединке с третьим. Еще оставался нож и здоровая рука. Может, удастся сойтись вплотную, и там повезет. Хотя понимал — не повезет.
Абдулла проверил нож. Достал второй патрон, положил перед собой. И вздрогнул от неожиданности — мимо глаз молнией метнулась ящерица, догоняя какое-то насекомое. Ящерица отвлекла от приготовлений. Вспомнилось, как они зарываются в песок, скрываясь от преследования. Несколько мгновений, и поверхность чиста. Песок пористый, воздух сквозь него проходит, дышать можно.
А глаза неотрывно смотрели на канистру. Лишить бы воды диверсантов, тогда они у него в руках. Но как?
Неожиданная мысль обожгла мозг. А что, если? Нет, не сумеет. Но ящерица выдерживает.
Колебался Абдулла недолго, но другого выхода не было. Этот, пожалуй, единственный. Отложив берданку, он начал разгребать рассыпчатый песок, поглядывая время от времени на стоянку диверсантов. Только бы успеть, только бы успеть, покуда не снимутся они.
Наконец продолговатая яма была готова. Справа над головой нависала небольшая песчаная глыба. Абдулла боялся на нее дохнуть, чтобы не свалилась раньше намеченного времени.
Присев, он забросал толстым слоем песка ноги. Улегся на живот, здоровой рукой стал сдвигать выброшенный песок на спину, пока не ощутил на себе достаточную тяжесть. Теперь из-под песка торчали только голова, руки и ствол берданки. Абдулла положил шапку под подбородок, осторожно выдвинул берданку, приставил приклад к плечу, прицелился. Мушка легла на канистру. Он повел ее вниз к нижнему обрезу сосуда, чтобы вода вытекла из него полностью.
Подождал немного, унимая сердце, дрожь волнения в руках. Мушка замерла неподвижно, и тогда Абдулла плавно нажал на спуск.
Раскатом грома ударил в тишине выстрел. Абдулла почувствовал, что попал. Диверсанты вскинули головы, вскочили.
Он втянул винтовку под живот и резким движением подрезал полураскрытой горстью песчаную глыбу. Она мягко обрушилась на голову и, растекаясь, укрыла его полностью. И сразу над ним глухо ударила автоматная очередь. Одна, другая. Потом выстрелы смолкли…
8
Гореш — национальная борьба.
9
Пендинка — долго не заживающие, мокнущие язвы. После выздоровления остаются большие бугристые пятна-шрамы.