Страница 39 из 49
«Ничего даром не дается, за все нужно платить!» — подумал Шесталов, исподлобья рассматривая усталую, заметно постаревшую обвиняемую.
Та грузно опустилась на стул, вытащила из рукава носовой платок, ссутулилась, сложив руки на коленях. Виновато отвела взгляд, насторожилась.
Шесталов открыл стоявший под ногами портфель, не торопясь достал прошитые грубыми суровыми нитками две объемистые папки с документами и положил перед собой на стол.
— Ну, Клавдия Петровна, вот и все! Сегодня встречаемся в последний раз. Прочитайте ваше дело, а потом будет суд.
— Такое большое дело против нас двоих? — удивленно и испуганно спросила Носова, уставившись расширенными глазами на папки. — Что же мы за такие преступники, чтобы против нас такое большое дело?! — Она всхлипнула, промокнула платком слезы. — Что мы вам плохого сделали, что про нас так много написали?
— Лично мне ничего. Старался установить истину.
— Какая же на бумаге истина, правда, она на людях. Небось злые люди набрехали, а вы все писали…
— Сейчас придет защитник, и вы с ним прочитаете все дело. По закону вам предоставляется право защищаться, заявлять ходатайства, представлять доказательства своей невиновности.
Носова завороженно, не отрываясь, смотрела на папки. «Нашли или нет?» — сверлил голову вопрос.
— А можно мне дело почитать сейчас? Ну, до защитника?
Следователь подумал, посмотрел в окно.
— В этом я не вижу процессуального нарушения, — и подвинул в ее сторону первый том.
Не скрывая волнения, Клава торопливо подскочила к столу, взяла папку, положила на колени и развернула обложку. Впервые в жизни она держала в руках уголовное дело. Да еще какое — по обвинению ее в совершении преступления. Она со страхом и волнением смотрела на неведомые ранее пугающие протоколы.
«Постановление о возбуждении дела», — прочитала она. — «…вступив в преступный сговор… в крупных размерах…»
— В какой сговор?… Никакого сговора между нами не было. Одна принесла бутылку «Старки», другая… и пошло. А сговора не было. В каких же крупных размерах? Что у нас, тыщи?
Следователь что-то писал, не отвечая на вопросы.
Когда арестовали, первое, что ей захотелось, — умереть, закрыть глаза и умереть, ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать. Все ушло далеко, далеко… На допросах следователь несколько раз спрашивал о деньгах. Говорила, что нет денег. Вроде отстал.
Носова внимательно читала следственные протоколы. Раньше, когда Шесталов записывал в них быстрым неразборчивым почерком ее показания, они казались простыми линованными листами бумаги. Сейчас, подшитые в папку, пронумерованные, официально названные, они были совсем другими, угрожающими. Вот протокол ее показаний. «Ничего не признавала. В суде спросят: почему не рассказывала правду? Что ответишь? Говорят, за это добавляют… Ничего, главное — были бы деньги…»
«Так, а это что? Рапорт инспектора Андреева. Пишет: торгуют разбавленным коньяком».
— Каким же разбавленным? Что он пишет?! Градусы одни и те же! — громко возмущалась Носова.
Шесталов все так же молча писал что-то на листе бумаги.
«Что я плохого сделала этому Андрееву? С работы бы сняли, штраф бы какой наложили, а то рапорт, дело! А это что? Акт контрольной закупки. Ой, купили у Лельки сто грамм коньяка, незаметно вынесли из буфета — и на экспертизу. А это что за протокол? Допрос нашего директора. Работала Носова хорошо. Конечно, неплохо. Целый день на работе. Предупреждения делали… Когда делали? Нужно было контроль осуществлять, может, и не дошли бы до такой жизни. А они — предупреждения… А вот допрос Лельки! Что она там наговорила? — И вновь зашевелила губами, прочитывая строчки протокола. — Правильно, что не сознается, молодец!»
Она внимательно прочитывала следственные документы, водя пальцем по строчкам. Когда слово не понимала, показывала Шесталову, тот зачитывал его вслух, и Клава, шевеля губами, читала дальше.
«А это что? Ой, батюшки, допрос Носова Виктора Степановича, Витюхи, ее благоверного! Что он там наговорил? Поди, сдуру что и сболтнул! Нет, все пока верно. Да, живем третий год. Лишних денег не было, зарплату отдавал жене. Держи карман шире! А водку на что покупал? С родственниками жены не дружил. Да кто с тобой дружить-то будет?! Выпьет, такую чушь понесет, слушать тошно. Мать в прошлое лето: «Витенька, покушай, Витенька, попей!» Одних яиц утром по десять штук съедал. Хоть бы гвоздь в доме забил, силищу некуда девать. Вот здесь молодец. Жена домой грелок не приносила! Одна была для лечения, других не видел. Те, что нашли при обыске, принадлежат жене. Вот зараза, так и знала — подведет, не поддержит. Не мог что-нибудь сказать!»
Она задумалась, стала лихорадочно придумывать оправдания, но ничего путного в голову не приходило. Стало обидно оттого, что она будет осуждена, а он в это время новый костюм наденет и с какой-нибудь задрыгой в кино пойдет. «Копила к празднику на свои, кровные». Клава платочком вытерла глаза, шмыгнула носом.
«Чем занималась жена? Не знаю», — продолжала она читать. — Знает, все знает! Откуда деньги взяли для кооперативной квартиры, за какие гроши вещи купили? На его зарплату? Не знает! Нашел ответ! Не мог сказать — накопили. Не пили, не ели, все копили. Мог сказать: родственники помогали. Тоже мне муж — объелся груш! Разведусь я с ним. Ой, следователь спрашивает о деньгах. Нет денег. Нет. Вот молодец! Значит, деньги целы! — И она облегченно выдохнула. — Только бы поменьше дали. Отбуду, с копейкой не пропаду!»
И как-то сразу в следственной камере стало светлей, на душе веселей. Клава украдкой взглянула на следователя. Тот, но поднимая головы, внимательно читал какую-то бумагу.
«Молодой еще, чтобы такую ответственную работу ему поручать, — со злорадством подумала она. — А все-таки Витюха неплохой. Может, и не нужно его терять, пока под стражей. Не плюй в колодец — пригодится… Да откуда он знал, сколько у меня денег и где они?! Не дура, знала, где прятать. А деньги ему доверять нельзя».
— Евгений Александрович, я вот читаю дело и все думаю, думаю. Жизнь прожила честно, в милицию не попадала. Так не лучше было бы просто остановить нас, ну а… Ведь тюрьма — это срамота какая.
Следователь оторвался от бумаг, не торопясь достал пачку сигарет, выбрал одну, покрутил, размягчая табак, сказал, подумав:
— Полагаю, что предупреждать вас было бессмысленно. Ну как вам объяснить… Один умный человек говорил: «Сначала конфетка, потом конфетка с ромом, потом ром с конфеткой, потом…» Мы все взвесили. Знаете, есть заболевания, лечить которые можно только решительными действиями, например, чуму или холеру. У вас же слишком запущенная болезнь. Вот и решили провести операцию, хирургическое вмешательство…
— Ну что же мы вам плохого сделали, что у нас, тыщи? — закричала она.
Следователь промолчал, вновь уткнувшись в бумаги. Клава раскрыла дело на несколько листов вперед.
«А это что? Протокол обыска у Поповой?» Торопливо открыла следующий лист и увидела приклеенную фотографию.
«Подушка! Деньги в целлофане! Кольца, цепочки! Значит, нашли, забрали, обобрали!..»
И следственный изолятор огласился истошным криком. Она бессильно уронила голову на колени, закрыла лицо руками, неразборчиво заголосила. Так в деревнях кричат по без времени погибшему, когда ничего не изменишь, не поправишь, не вернешь.
Жорж СИМЕНОН
МЕГРЭ В МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТАХ[11]
Расследование по делу об ограблении небольшого кабачка привело комиссара Мегрэ к меблированным комнатам мадемуазель Клеман, в которых проживал один из предполагаемых преступников — Паулюс. Его розыск ничего не дал, и тогда Мегрэ оставляет наблюдать за меблированными комнатами инспектора Жанвье. И вот поздним вечером неизвестно откуда раздавшийся выстрел тяжело ранил Жанвье, и к делу об ограблении кабачка прибавилось еще одно. Перед Мегрэ встали вопросы: кто стрелял и зачем? Чтобы найти ответ на них, он поселяется временно в меблированных комнатах и вскоре обнаруживает Паулюса под кроватью мадемуазель Клеман. Но он ли стрелял в Жанвье?…
Таково краткое содержание предыдущих глав.
11
Окончание. Начало в предыдущем выпуске «Искателя».