Страница 37 из 49
Но от этого спокойней не становилось, страх возрастал. Хотелось ускорить шаги, побежать, не останавливаясь.
За эти месяцы Клаве ежедневно встречались подозрительные, которых она боялась больше всего на свете. А два дня назад точно были они, двое с нахальными глазами. Думала, конец. Руки-ноги задрожали. А когда мимо прошла, один другому сказал: «Бабенка-то ничего…» — и нахально засмеялся.
От главного входа парка до кафе Клавдия могли дойти двумя путями. Первый — от входа налево, мимо фонтанов, домика рабочих, конторы, дирекции парка, аттракционов… Там три года назад и с Витюхой познакомилась. Как сейчас помнит: около «молота» собралось много здоровых мужчин, но не всякому удавалось до тысячи добить. Вышел тогда из толпы парень с засученными выше локтей рукавами, смерил взглядом размеченную планку, поплевал на ладони, отодвинулся назад да как ахнет! Ей он сразу понравился, молодой и сильный. В парке потом она его встретила. Сама подошла, пригласила на лодке покататься… А последний год выпивать стал. Правда, понемногу, но все равно противно.
Нет, она этот путь по парку не любила, хоть и короче он. Так можно встретить знакомых или работников парка. Остановят, расспрашивать начнут, как и что, разглядывать, что надела, что купила. Или просить будут. В прошлый раз Юлька-дворничиха на дороге встала, не пройдешь. «Гдей-то ты такую сумку кожаную отхватила? — И давай лапать. — Сколько отделений в сумке-то? Уж больно красива, и где только люди деньги берут?» И улыбнулась, змея, показав все свои белые зубы. Ядовитая баба, хоть и молодая!
Но страшнее всего — это начальству на глаза попасться. Сразу начинают про план расспрашивать, а то и к бухгалтеру вызовут, отделайся-ка попробуй! А не дай бог в конторе сумку попросят показать…
Нет, эта дорога по парку Клаву не устраивала. Она предпочитала ходить на работу другим путем, по главной аллее. Пусть подальше, зато спокойнее. Сразу от входа нужно идти по аллее выстроившихся в ровные колонны могучих тополей, кроны которых касались друг друга, образовав над головой зеленую крышу. Днем здесь было тихо, пахло скошенной травой и политыми из шлангов цветами.
За двадцать минут ходьбы она так измоталась мыслями о возможном задержании, что желала сейчас только одного — подставить лицо под холодную водопроводную струю. «Ну не психуй, потерпи немного, — уговаривала она себя. — Нет, нужно все бросать, сил больше нет продолжать это…»
Но тут она вспомнила, что и в прошлом году слово себе давала. А время прошло, вроде все позабылось. Пыталась с Витюхой посоветоваться, да какой он советчик! А весной позвонила директорша, предложила поработать лето. Как услышала, ноги подкосились, дух перехватило, но та не торопила, дала время подумать. Думала-думала и согласилась: коньяком-то можно и потихоньку баловать, когда обстановка позволяет…
А тут еще про Глашку Пупкову рассказали. Приехала в их деревню и давай воображать. Снег до колен, тропинка в деревне не дорога в Москве, а она в новых туфельках да в шубе каракулевой. Вся деревня глазела. Бабка Дуня хоть и стара, а тоже выползла, да возьми и скажи: «Глашкя, хворь, чай, так можно ухватить». Будет Глашка слушать, рукой махнула и пошла: мол, сами с усами, знаем, что делаем.
Глашкину шубу приходил смотреть из соседней деревни скорняк Василий Иванович, все не верили, что шуба стоит дороже деревенского дома. А Глашкин муж — очкарик — так всем открыто и сказал: «Хватит, пожила в бедноте, теперь пусть в каракуле походит, в жизни должна быть справедливость!» Ясное дело, достаток у Глашкиной матери небольшой, много ли на почтальоношное жалованье булок купишь… Конечно, она Глашке не чета, та вон какого мужа отхватила, институт закончила. Но она свое слово тоже скажет, еще посмотрим, кто чего стоит, еще увидим, кто больше подарков привезет, оденется лучше. Все кольца-цепочки наденет, шубу норковую купит, а то, глядишь, и на своей машине прикатит.
Клава вздрогнула: навстречу ей шли двое мужчин.
— Девушка, где здесь пельменная? — спросил один, добродушно улыбаясь.
— Вон там, за утлом, — испугавшись, со злостью бросила Клава и прибавила шагу. «Ну, кажись, осталось немного…»
Конец аллеи она считала самым опасным местом. Там на огромной клумбе благоухали розы, и около них всегда был народ. «Сидят тут, лодыри, цветы разглядывают. Неужели дома делать нечего?» — с ненавистью думала она.
Сумочка все тяжелела, Клаву трясло от страха. «Дармовые деньги даром не даются», — вспомнила она поговорку матери. «Ну, еще немного, потерпи…»
Взгляд упал на молодую женщину в ярко-красном платье. Женщина сидела на скамье, читала какую-то книжку, покачивая детскую коляску. Клава искоса посмотрела на нее. Женщина отложила книгу, наклонилась над коляской, сделала губы трубочкой и загугукала ребенку. И Клава позавидовала ей. Позавидовала потому, что она может вот так спокойно и беззаботно сидеть и гугукать со своим младенцем. Ей бы сейчас так ну хоть самую малость, а то носи, терзайся, мучайся…
«Ничего, потерплю, соберу деньги… Квартиру обставлю самой лучшей мебелью». Недавно она видела набор мебели — все предметы полированные. «А кровать какая! На такой привыкнешь — на другой не уснешь». Она вдруг представила себя рядом с полками, шифоньерами, вращающимся баром, удобными креслами. Пол покроет лаком, на пол ковер. С длинным ворсом, чтоб по полу, как по голубому полю, и обязательно босиком, а хочешь, лежи. Кровать застелет вишневым покрывалом, на окна легкий капроновый тюль, чтоб красиво и стирать легче. «А денег на это сколько нужно! Только бы доработать до осени…»
От этой мысли вновь перехватило дыхание, появилась слабость. Пришлось опять себя уговаривать. «Потерпи, зачем опасность себе придумываешь? Сколько раз ходила, нервничала, все проходило. Нужно пройти еще немного, а там все в порядке… Запах, запах… Кто в нем разбирается?!»
Она понимала, что много волнений и страха от частых проверок. Придут с проверкой, делают вид, что посетители, а потом контрольная, и давай промеривать, пересчитывать. Но она тоже не дура, все понимает, знает, как и что… А эти последние хороши! Принесли спиртомер, опустили в стакан, крепость проверили… Все в порядке. Какой получаем, такой и продаем… Осталось немного, вот кусты сирени, поворот и…
— Гражданочка, остановитесь, пожалуйста, — прервал ее размышления чей-то голос. Она сначала даже не поняла, что окликают именно ее. Вздрогнула и ускорила шаги.
— Извините, — повторил тот же человек с боковой аллеи.
Она оглянулась и увидела милиционера.
«Все!» — пронеслось в голове. Деревья, люди, цветы, сумка, милиционер смешались в одну цветную карусель. «Господи! Хорошо, что деньги спрятала!» А милиционер что-то говорил, приложив руку к козырьку. Слов она не слышала — кровь била в виски, шумела в ушах. Руками судорожно прижала сумку к груди. Невольная дрожь пробежала по телу, она остановилась, полная смутного надвигающегося ужаса. Сколько раз она мысленно представляла себе возможные случаи задержания, каких только не предусматривала ситуаций, как ни придумывала избежать милиции, а такого простого случая представить не могла. Ноги не слушались.
— Постовой я, сержант Зимин, — как сквозь сон донеслись до нее слова. — Мы с ног сбились. В отделение пришла гражданочка, заявила, что пропала у нее сумочка, а в ней документы и билет до Харькова, очень на вашу похожа. Начальник приказал поискать, может, кто подобрал случайно.
«Что он говорит, какая гражданочка, какая сумка?» И тут она поняла, что милиционер остановил ее случайно, просто сумка похожа на утерянную. «Леший бы побрал этого милиционера, а вместе с ним и ту женщину-растяпу!» Она хотела было проглотить застрявший в горле комок, слюны не было.
— Это моя сумка, никаких документов в ней нет, — произнесла Клава чужим голосом. Страх неожиданно пропал, уступив место ярости, страшной и непрощающей. «Ходят тут всякие, сумки теряют, людям спокойно пройти нельзя! Своими бы руками…»
— Извините, сумочка должна быть внутри подписана. Я прошу пройти на две-три минуты в отделение, там посмотрят, и все будет ясно.