Страница 3 из 49
— Коюнлы, Коюнлы, — машинально шептал Абдулла, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Он прищурил глаза, вглядываясь в пространство между небом и землей.
Звезды здесь, казалось, светились ярче, быть может, оттого, что воздух был чище. Мелкую песчаную пыль, постоянно висящую над барханами, осаживали озерца с прозрачной соленой водой. Из-за облачка выплыла луна. И в ее колеблющемся свете Абдулла увидел три сгустка черноты, три темных пятна с размытыми очертаниями, что медленно проплыли над самой кромкой горизонта. И исчезли за ней один за другим.
Абдулла встал, всматриваясь. Но больше ничего не увидел. Пошатнувшись от усталости, закрыл заслезившиеся глаза. Поплыли, наслаиваясь, радужные круги, ноющая боль тугим обручем стиснула контуженую голову. Круги росли, пульсировали в такт головной боли. И вдруг перед ним возникло румяное лицо молодого бойца в летном шлеме на фоне нарядного парашютного купола. И надпись: «Вступайте в Осоавиахим!»
Плакат, засиженный мухами, висел на серой, давно не беленной стене аульного сельсовета. Старый чабан Кичи-ага, вернувшись с отгонных пастбищ, долго рассматривал его, удивленно цокая языком. Завидев Абдуллу, позвал:
— Иди сюда, сынок. Ты в Ашхабаде учился, расскажи, зачем это?
Абдулла рассказал.
— На все воля аллаха, — удовлетворенно сказал Кичи-ага. — Надо же, придумали. С неба спускаться, как ангелы.
«Парашютисты», — вяло подумал Абдулла, снова присаживаясь. Боль не отступала, не проходила свинцовая усталость.
«Парашютисты», — полыхнуло в воспаленном мозгу. И он вспомнил: недели три назад на южные колодцы приезжал лейтенант из НКВД. Собирая чабанов, проводил беседу о бдительности. Он еще подумал тогда: «Что в пустыне может случиться?» Фронт грохотал в сотнях километров отсюда. У Сталинграда, на Кавказе…
«Зачем они здесь?» — размышлял Абдулла. Радужные круги перед глазами завертелись, раздваиваясь, путая мысли, и он открыл глаза. Пустыня молчала, ничего не изменилось вокруг. Может, это все привиделось, послышалось. В песках всякое бывает. Особенно в таких местах, как Коюнлы. Он сам однажды, как наяву, видел безбрежное озеро, лодки на нем. Но то было днем, жара тогда стояла страшная. А сейчас ночь.
Может, это сон, одни из тех, тяжелых, что приходят к нему почти каждую ночь? И надо только проснуться? Пустыня молчала. Молнией метнулся вниз варан. Ночь — время охоты.
«Что им надо в песках?» — мучительно думал Абдулла и не находил ответа. Порой он впадал в полузабытье, закрывая глаза. Усталость проходила медленно, клонило ко сну. И, словно во сне, проносились обрывочные картины.
Глухой полустанок в Каракумах, где несколько часов простоял на запасном пути их санитарный поезд. А мимо, грохоча, проносились на запад, к Каспию, и дальше на Кавказ эшелоны. Платформы, покрытые брезентом, под которым угадывались орудия, танки, автомобили.
Голос учителя на уроке географии: «Через Туркмению проходит единственная железная дорога, связывающая Среднюю Азию с Кавказом».
Абдулла закончил семь классов, курсы трактористов в Ашхабаде и считался в ауле образованным человеком. Таких пока было немного. «Железная дорога, — догадывался он. — А может, железнодорожный мост в Чарджоу, единственный на Амударье. Отсюда по прямой километров триста. Знали, где высаживаться: Коюнлы — место безлюднейшее».
Он сам пошел сюда, в окрестности Коюнлы, без спроса, вспомнив совет отца: «Если в Аксу трава плохая, идти надо на север до Коюнлы, а там сворачивать к колодцу Порсы. Воды в нем немного, но на отару хватит. Зато трава всегда, даже в сухостой, есть».
«Делать-то что?» — билась безвыходно мысль. Время шло. Абдулла почти физически ощущал его неумолимый бег. Серело небо на востоке, предвещая утреннюю зарю, а он все сидел на бархане, поджав ноги, неотрывно глядя в одну точку на горизонте. Туда, где увидел парашютистов.
Одиночество, которое никогда не угнетало его, древнее и привычное, как сама профессия чабана, теперь становилось нестерпимым. Люди были далеко.
Первое желание — предупредить. Бросить все и, не мешкая, не теряя ни минуты, идти. Но куда? До аула, на границе песков, там, где был телефон, километров двести. Ему и в неделю не добраться. До южных колодцев, где можно застать транспорт — полуторку с продуктами из района, или, на худой конец, разжиться конем у верблюжатников, идти не менее трех суток. И то без отары…
«Делать-то что?»
В иссушенном быстрым бегом горле першило. И Абдулла потянулся к фляге, висевшей на поясе в чехле, скроенном матерью из обрывка старого шинельного сукна. Помятая, исцарапанная солдатская алюминиевая фляга напоминала ему недавние фронтовые дни. Ее он сберег, привез с собой.
Отвинтил крышку, поднес ко рту. Весомо болтнулась вода. Но пить не стал, передумал, придя наконец к окончательному решению. Он пойдет за парашютистами. Будет преследовать их, не выпуская из виду. А там… Дальше пока не виделось и не придумывалось.
Бережно вложив флягу в чехол, Абдулла, притормаживая пятками, съехал с бархана и быстро зашагал по такыру.
Свою отару чабан догнал на рассвете. Над дальней барханной грядой показалось солнце, брызнув ослепительными, сразу жаркими лучами, залив пространство пустыни устойчивым светом. Темно-серый песок зажелтел, глаза невольно сощурились, и Абдулла сбежал с наветренной, открытой стороны гряды в распадок. Здесь идти было труднее, но невесомые, почти прозрачные тени причудливо изогнутых саксауловых деревцев создавали ощущение прохлады. Теперь солнечные лучи били ему в спину, жгли даже через плотную, задубевшую от соли ткань гимнастерки. И Абдулла невольно подумал, что в такой одежде ему не выдержать долгого пути по пустыне.
Перевалив через сглаженный ветром бархан, голый, как череп святого, он увидел отару. Овцы разбрелись по кустарнику, лениво пощипывали редкие щетинистые кустики пожухлой, выгоревшей до пшеничной желтизны травы. Поскрипывали под овечьими копытцами сухие шары верблюжьей колючки.
Из-под раскидистого саксаула, ветви которого почти стелились по песку, молча выметнулся огромный серо-грязный пес, с разбегу ткнулся в колени, чуть не сбив с ног. Абдулла присел, запустил руку в лохматую шерсть на собачьей голове, потрепал. Пес взвизгнул от неожиданной ласки, лизнув рукав гимнастерки. Соскучился.
Абдулла поднялся. Мелькнула мысль: а не взять ли Эльбарса с собой? Нет, не выдержит собака того, что ему предстоит. Позвал:
— Реджеп!
— Я здесь, дядя Абдулла.
Парнишка неслышно подошел сзади. Стоял, опершись на толстый, суковатый, отполированный десятками загрубелых ладоней до блеска чабанский посох. В полудетских руках он выглядел тяжелым и большим. В агатово-черных глубоких глазах подростка застыло недоуменное удивление: Абдулла выглядел так, как будто за ним гнались. Не было на чабане привычного снаряжения — кошмы, брезента, посоха.
— Овец поил? — строго спросил Абдулла.
— Да, — звонко откликнулся чолук.[2]
Абдулла посмотрел на своего помощника, и теплое чувство шевельнулось в груди. Небольшого росточка, ладно сбитый, с широкими плечами и сухими узкими бедрами, Реджеп в свои четырнадцать лет был истинным кумли — человеком песков. Три года, проведенные в пустыне, научили парнишку не бояться ее. Он не заблудится, по мельчайшим приметам найдет дорогу. Степенен, выдержан. Спросить ведь хочет: что случилось? Весь любопытством светится, а молчит как камень.
— Костер ночью жег?
— Нет, к колодцу спешил, чтобы до утра напоить. Как договорились.
— Молодец.
Почему он молодец, Реджеп не понял, но спросить опять не решился. Надо будет, дядя Абдулла скажет. Сила мужчины в выдержке. Во всем.
— Поставь чай. Только смотри разведи костер без дыма, как я учил.
И опять немой вопрос в глазах у парнишки остался без ответа. Абдулла разыскал старого ишака у колодца. Осел стоял, понуро опустив голову. Реджеп разнуздал его, но вьюков — двух мешков с продовольствием и одеждой снять еще не успел. Чабан развязал мешки. Стянул с себя гимнастерку, надел вместо нее легкую бязевую рубашку, завязал у горла тесемки. Затем достал из вьюка отцовский старый домотканый халат — серый со светлыми полосами. Накинул на себя. Теперь он будет служить ему и палаткой, и постелью, и одеялом. Расстелил на песке платок-кушак, потянулся к мешку с продуктами. Что взять с собой? Наломал небольшими кусками черствую лепешку, полосой выложил на платке. Достал крошечный кулек с колотым сахаром, развернул. Поколебавшись, отсыпал треть себе, остальное положил на место. Реджепу расти — сахар детскому организму нужен.
2
Чолук — подпасок.