Страница 45 из 48
— Мне нужна твоя кровь, — сказал Призрак.
— Ты убьешь меня, — простонал старик. — Если я умру, что со мною будет?
— Умрешь, забудешь все.
— Буду низвергнут в ад…
— Тело истлеет, и ты забудешь.
— Тело — да, но душа — нет. Душа бессмертна.
В мозгу у него зазвенел смех.
— Душа? А что это такое? Туманное понятие. Не обоснованное научно, идеализированное представление. Дуализм тела и души? Глупости. Эта теория давно отринута, о ней не беспокойся. В конце концов речь идет для тебя о теле, об этой жалкой оболочке, источенной немощами и старостью. Решай сам.
— Я сделаю все, чего ты хочешь, господин, — смиренно сказал старик.
— И дашь мне крови?
— Да.
Легкий укол, и прозрачный шприц наполнился темной жидкостью.
— Так! — удовлетворенно прозвучал голос. — Вот видишь, а я у тебя не прошу ничего, кроме позволения служить тебе семь месяцев. Ну разве я не добрый? Скажи сам.
Старик долго еще стоял на коленях перед опустевшим углом, не сводя взгляда с двойной пентаграммы на стене. И когда видение исчезло, он знал, что это не было сном.
2
Дворец вонзался в сумерки острыми башенками. Тень от него падала на беспорядочно разбросанные, кое-как построенные дома и домишки, где грязь, бедность, алчность и распутство раскрывали свои недолговечные цветы. Святой орден умел выбрать себе место. Эти серые, покрытые холодным потом стены излучали страх. Люди избегали приближаться к ним.
В узких кривых переулках мелькала сгорбившаяся фигура. Все время оглядывалась. На тихий стук приоткрылась маленькая дверца.
Страж кивнул головой и поднял фонарь. Они шли по длинным коридорам, звук шагов падал в пустоту и пробуждал гулкое эхо. В тесной келье стояли стол, два кресла, на стене чернело распятие. У стола человек в черно-белой рясе. Под сверкающими глазами темные круги. Он без улыбки обернулся к вошедшему.
— Именем Иисуса, — прошептал посетитель. Голос не повиновался ему.
Монах указал на кресло и коротко произнес:
— Аминь.
Посетитель заикался и беспокойно ерзал на месте. Большое гусиное перо в руке монаха шевелилось, когда он записывал сказанное.
— Я мыслю о спасении его души, — говорил худощавый юноша и грязными пальцами разглаживал край плаща.
— Понимаю.
Взгляды их встретились, но юноша быстро опустил глаза перед холодным пламенем в глазах монаха. Доминиканец улыбнулся, словно желая смягчить отрывистость слов. По лицу его паутиной разбежались тени.
— Кто ты, сын мой?
— Алоиз Вагнер, бакалавр здешнего университета…
Глаза монаха устремились куда-то вдаль.
— …и послушный сын матери-церкви, ваша святость, — добавил посетитель.
— Итак, в чем дело?
Юноша приоткрыл рот, как пойманная рыба, и тотчас же снова закрыл. Монах был вынужден повторить вопрос.
— Я служу у ученого доктора Фауста, ваша святость.
— Об ученом докторе Фаусте сведения у нас не из лучших, — произнес монах, покачав головой. — Он смеется над чистилищем, над учением святых отцов, сомневается в непорочном зачатии, позволяет себе насмешки… Знаю, знаю, — быстро добавил он, приподняв руку, словно отвечая на невысказанное возражение. — Это выдающийся ученый, но его знания подозрительно блестящи — не по-человечески. А это ведет к гордыне и к отрицанию ведущей роли церкви. Кроме того, он не ходит в храм и сторонится людей: нет ли в этом чего-то нежелательного? Что ты об этом думаешь, бакалавр?
— Конечно, так, ваша святость, но…
— Но что? — приподнял брови монах.
— Меня тревожит другое.
— Что же?
Посетитель огляделся.
— Мы здесь одни, — произнес монах.
Посетитель наклонился через стол и прошептал:
— За последний месяц у доктора отросли волосы.
Лысина Фауста была любимым предметом шуток всего города, и инквизитор это знал. Но он даже не улыбнулся.
— Должно быть, доктор натирался какой-нибудь дьявольской настойкой.
— Теперь у него короткие жесткие волосы, — продолжал Вагнер, — но он изменился не только в этом. Он держится как молодой, пополнел и… — он запнулся. — Ему нравятся женщины.
Доминиканец быстро перекрестился, чтобы скрыть улыбку.
— Утлый сосуд человек, — прошептал он.
Бакалавр откашлялся.
— По ночам у него в лаборатории слышатся странные звуки. Он говорит вслух…
— Сам с собой?
— Нет, словно отвечает кому-то или спрашивает его.
— А этот кто-то, — медленно произнес монах и бородкой пера пощекотал Вагнеру кончик носа, — этот кто-то молчит? Значит, это наверняка не женщина.
— Нет, господин. — Бакалавр явно был в отчаянии.
— Тогда кто же?
— Не знаю. Говорит или отвечает только доктор. А потом некоторое время ничего не слышно. И снова только его голос.
— Гм, — покачал головой монах. — А что он говорит?
— Плохо было слышно… что-то о молодости и крови… и об аде.
— Так он не уверен в существовании ада? — холодно спросил монах. — Или, как многие другие, ищет его уже здесь, на земле?
— Н-не знаю, нельзя было расслышать.
— Почему же ты пришел?
Вагнер съежился.
— Я верный сын церкви, ваша святость. Я ближайший ученик доктора Фауста и многому от него научился. Но я никогда не одобрял его еретических мыслей, терпел и страдал молча. Вот уже десять лет, как я сдал бакалаврский экзамен, а кошелек у меня пуст. Я хотел бы служить церкви на более высоком месте. Думаю, что заменил бы и доктора Фауста, если бы церковь решила…
— Понимаю, — произнес монах, и в лице у него появилась жесткость. — То, что ты сказал, это важное подозрение.
— Это ради спасения его души…
— Связь с демонами и иными слугами сатаны, — продолжал доминиканец, — есть тяжкий проступок против бога и церкви. Обдумай свои слова, прежде чем я позову писца.
— Я уже все обдумал.
3
— Проснись, — произнес Фауст. — Проснись и забудь. — Он провел рукою по лбу спящего. Бледные веки дрогнули, по худому лицу пробежал трепет.
— Где… я? — пробормотал Вагнер, обводя взглядом лабораторию, колбы, реторты.
Толстый палец больно потыкал его в плечо. Он вскрикнул. Румяное лицо учителя улыбалось, но в глазах улыбки не было.
— Убирайся! — прошипел доктор. — Убирайся и не показывайся мне на глаза! И не пускайся больше на свои хитрости. Я обо всем узнаю и везде тебя разыщу. — Он грозно нахмурился.
Бакалавр медленно вставал с кресла. Дверь распахнулась, и мощный пинок придал телу легкость перышка. Он очутился на мусорной мостовой перед домом — в ссадинах, окровавленный, слыша смех окружающих.
— Ты больше не ученик доктора Фауста. У кого язык доносчика, тот недостоин тайных знаний. Убирайся!
Преследуемый мальчишками, несчастный убежал.
— Ты совершил ошибку. Теперь он пойдет и расскажет им.
Фауст махнул толстой рукой, поросшей черными волосами.
— Он ничего не скажет. Этот дурак, трусливый и жадный дурак. На донос у него не хватит храбрости. Этого урока ему довольно, сюда он теперь явится не скоро. Отцы-инквизиторы не похвалили бы его, узнай, что он проболтался.
— Ты отважен.
За последнее время доктор сильно изменился. Лицо у него округлилось и от избытка крепких напитков покрылось сетью лиловых жилок, живот и руки потолстели, голова покрылась густыми волосами. Голос погрубел, а в глазах появился недобрый блеск.
— Я не знал, что ты умеешь гипнотизировать, — добавил Призрак.
— Что это такое?
— Искусственный сон, в который ты погрузил своего помощника.
— Ах, это! — махнул рукой Фауст. Он указал на блестящий кристалл на столике перед креслом. — Это делает камень. Венецианцы гранят их, а потом заявляют, что привезли из северных стран. Потому-то и требуют за них такие нехристианские деньги. Хитрость в том, что камень отшлифован и собирает лучи света в одну точку. Глаза утомляются, и человек засыпает. Во сне он расскажет все, что знает, и запомнит все, что я ему прикажу. Это замечательная вещица. Мне подарил ее один богатый еврей, которого я вылечил от тяжелой болезни.