Страница 26 из 49
Все в управлении знали, что генерал в молодые годы был штурманом, ходил «в загранку». Видно, с той поры осталось в нем пристрастие к четкости и порядку, удивительный лаконизм, так полюбившийся всем сотрудникам. И легкий налет франтоватости, какого-то едва уловимого морского шика, которому многие стремились подражать.
— Так зачем же вы ко мне пришли? Обсудить теоретические вопросы? Судя по всему, вы для себя их давно решили. Значит, хотите получить от меня разрешение самому заняться этим делом?
Корнилов кивнул.
— А вы, подполковник, сегодняшнюю сводку видели?
— Я уже проводил в своем управлении оперативку.
— Ленинградцев хвалят и хвалят на всех совещаниях… И за то, что преступность среди подростков снижается, и за связь со школой, и за опорные пункты. А в те минуты, когда вы сводку читаете, у вас не создается впечатление, что нас перехваливают?
— Нет, Владимир Степанович.
Генерал удивленно хмыкнул и покачал головой.
— Однако с самокритикой в уголовном розыске явно не все в порядке. — Потом подумал и сказал: — Игорь Васильевич, я разрешаю лично вам заняться мшинским делом. Три дня… Но не скрою, у меня уже не первый раз появляются сомнения: а не слишком ли часто вы берете на себя конкретные операции, вместо того, чтобы решать вопросы общего руководства? Вы ведь заместитель начальника управления розыска. Ваш опыт и знания надо более рационально использовать…
Корнилов вспыхнул. Сказал тихо:
— Я обдумаю ваше замечание, товарищ генерал. Разрешите идти?
Владимир Степанович добродушно рассмеялся:
— До чего у вас в уголовном розыске народ обидчивый? Это что, Игорь Васильевич, профессиональная болезнь? Идите, идите! И можете ничего не обдумывать — я ведь знаю, что вы потом без ложной скромности скажете мне: я сыщик, у меня это получается лучше, чем общее руководство, прошу вас… и так далее.
Генерал говорил это так весело и добродушно, что и Корнилов не выдержал, улыбнулся.
Придя к себе в кабинет, Игорь Васильевич позвонил в Лугу, попросил начальника уголовного розыска Шакутина срочно прислать в управление подробную справку по делу об убийстве Тельмана Алексеева. Потом зашел к Белянчикову.
Юрий Евгеньевич сидел читал какие-то бумаги. На столе у него лежал новенький стартовый пистолет и небольшой изящный наган с ручкой, отделанной перламутром.
— Ого! — удивился Игорь Васильевич. — Целый арсенал. Откуда?
— Вчерашние грабители. Я тебе и хотел рассказать после оперативки…
— Я ходил по начальству.
— У Владимира Степановича был? Ну что? Разрешил заняться мшинским делом?
— Разрешил. Дал три дня, — Корнилов вздохнул. Лицо его сделалось замкнутым. — Короче говоря, это дело я доведу до конца, — сказал он. — Или, как ты считаешь, до середины.
— Шакутину звонить?
— Нет, не надо. Я уже позвонил. — Корнилов взял со стола наган. — Что-то я такой модели не припомню.
— Вот-вот! Даже ты не припомнишь, а тут и припоминать нечего, ведь это пугач. Но сделан-то как! — оживился Юрий Евгеньевич. — И представь себе старушку, когда из кустов на нее с таким шутильником парни выходят! Везут папеньки своим деткам из заграничных вояжей!
— Быстро ты вышел на грабителей.
Белянчиков сказал с ненавистью:
— Да разве это грабители — сопляки! Обе потерпевшие рассказали, что у парней пистолеты… А мальчишки молодые — от куда у них настоящее оружие? Вот мы и опросили во всем районе ребят, дворников, не видели ли у кого пугачи, стартовые пистолеты… — И добавил без перехода: — Упорный ты, Игорь Васильевич. Всегда на своем поставишь.
— Осуждаешь? — поинтересовался Корнилов.
Юрий Евгеньевич пожал плечами. Несколько мгновений сидел молча, сосредоточенно разглядывая бумаги, разложенные на столе. Потом сказал: — Як обеду закончу оформление. Могу подключиться.
— Не-е-ет! — покачал головой Игорь Васильевич. — Когда берешься за дело, надо иметь представление, ради чего. А для тебя уже все ясно. Ты считаешь, что дело пора в архив. — И добавил: — Бесплодными-то, Юра, истины от равнодушия людей становятся.
18
Первое, с чего начал Игорь Васильевич, — съездил на улицу Герцена, в Союз художников, расспросил об Алексееве. Здесь, однако, о личной жизни Тельмана Николаевича не знали почти ничего.
— Кажется, женат, — сказал секретарь правления. И, пожав плечами, словно извиняясь за свою неосведомленность, грустно добавил: — А про отца ничего на знаю. Алексеев работягой был, в Союзе редко появлялся. Не то что иные… — Он неопределенно кивнул на дверь и пренебрежительно усмехнулся: — Пробивальщики. — Он замолчал и некоторое время сидел задумавшись. Потом сказал строго: — Тельман вкалывал… Несколько лет на Севере пропадал. С весны до поздней осени. Да вы, наверное, знаете — мы в прошлом году его персональную выставку устраивали. В газетах о ней много писали.
Потом Корнилов зашел в отдел кадров, полистал личное дело Алексеева. Кроме пожелтевшего листка по учету кадров да старой характеристики, там ничего не было. И в анкете и в характеристике значилось, что отец Тельмана Николаевича Алексеева — Николай Ильич Зотов — пропал без вести в годы оккупации…
«Неужели Алексеев только сейчас узнал о том, что отец жив? — подумал Игорь Васильевич. Это было похоже на правду. Судя по свидетельству жителей Владычкина, сын никогда к леснику не приезжал. Никто даже не знал о его существовании! Никто, кроме старухи Кашиной. Да и она слышала лишь о том, что когда-то у Зотова был сын… Был!»
А тринадцатого января 1971 года Тельман Алексеев, писавший в листке по учету кадров, что его отец пропал без вести, поспешно собрался, схватил лыжи и сел в поезд, отправившись на свидание к отцу! «И был убит!» — сверлила навязчивая мысль, но Корнилов сказал себе: «Не торопись! Разберись по порядку…»
Кто кого разыскал? Сын отца или отец сына? Это важно? Очень важно.
Прямо из отдела кадров союза Корнилов позвонил в городское справочное бюро. Попросил выяснить, не разыскивал ли кто-нибудь за последний месяц Алексеева Тельмана Николаевича.
Ему ответили через пятнадцать минут. Да, адрес Алексеева запрашивали в начале января…
Корнилов попросил у прокурора разрешение еще раз осмотреть квартиру Алексеева. Он уже уверился в том, что найдет там письмо или телеграмму от отца. Ведь в карманах убитого ничего подобного не обнаружили.
В квартире Алексеева царило запустение. Вид после обыска был такой, словно хозяин второпях собирался куда-то уезжать и никак не мог найти что-то очень нужное ему в дорогу: вещи лежали в беспорядке, ящики у письменного стола выдвинуты. Повсюду лежали книги, какие-то папки.
Игорь Васильевич представил вдруг, как возвращается из командировки жена Алексеева, и сокрушенно покачал головой. Понятые, снова приглашенные им, сидели, тихо переговариваясь о каких-то своих делах.
Прежде всего Корнилов не торопясь, дотошно осмотрел костюмы и пальто. Ничего интересного он там не нашел, кроме небольшого блокнота с беглыми зарисовками. Игорь Васильевич перелистал его страница за страницей — никаких записей: головы девушек, ребят, контуры каких-то причудливых пейзажей…
Книги. Теперь следовало внимательно перелистать книги. Художник мог сунуть письмо в книгу. Книг было много, и Игорь Васильевич начал с тех, что лежали на письменном столе. Его поразило обилие богато иллюстрированных книг по истории средневековья. Все они были часто переложены закладками, но писем среди этих закладок не было. Но зато уже в первой из книг, взятых с дивана, Корнилов нашел свернутый вдвое тетрадный листок в косую линейку. Это было письмо.
«Здравствуйте, Тельман Николаевич. Пишет Вам отец Николай Ильич Зотов. Сколькие годы прошли, а мы не свиделись, не судьба. Я уже старик, скоро время мое придет. Хотел бы повидать Вас, просить прощения, коли виновен в чем. Живу я на кордоне Каменка, за деревней Владычкино, от Мшинской двенадцать верст. Лесникую. Хоть и возраст мой вышел, а пенсии нет, не заработал. Но живу исправно. Грибы, ягоды. И места у нас красивше не найти. Хотел бы только повидать тебя, сынок, слов нет как хотел. Может, напишете старику?