Страница 31 из 48
— Мне еще на ум пало, к чему такому человеку в мою конуру пихаться, — моргая глазами в вывороченных красных веках, рассказывала Сычиха. — Утресь ушел…
— Угостите, кавалер, — раздался над ухом хрипловатый женский голос. — Какой вы невнимательный!
Ступин медленно поднял голову и увидел возле столика накрашенную девицу в розовом платье, отороченном грязными, неряшливо заштопанными кружевами. Рот девицы был ярко подведен помадой.
«Мамзелька» сказала, что ее звать Жанетта, и протянула Ступину руку с наманикюренными пальцами. Под маникюром темнели каемки грязи.
— Убери лапы!.. Пей!
Исподлобья взглянув на «мамзельку», Ступин увидел тусклые, тупые глаза и подумал, что эта дура как раз подойдет для дела.
— У тебя «крыша» есть?
— Мы здеся принимаем, — Жанетта показала пальцем на боковую дверь. — Там кабинетики… Сейчас желаете?
Ступин отрицательно покачал головой.
Девица было огорчилась, но потом лицо ее озарила догадка.
— На всю ночь ежели, тоже можно… Я тут недалечко живу… Кавалеры мною завсегда довольные.
— Пойдем.
Ступин вынул из кармана пачку денег. Не считая, отделил от нее добрую четверть и кинул Жанетте.
Минут пятнадцать они брели по темному переулку, потом уткнулись в какую-то лестницу, прошли по скрипучей деревянной галерейке и оказались в длинной, как гроб, комнате, освещенной коптящей керосиновой лампой.
Жанетта закрыла дверь на крючок и провела Ступина за кособокий древний шкаф, где была кровать, покрытая лоскутным одеялом.
Пересилив чувство брезгливости, Ступин расстегнул крючки на тугом воротничке френча.
Проснулся он от внутреннего толчка. Что-то подсказало ему не шевелиться, не делать ни единого движения.
Сквозь смеженные веки Ступин увидел, что Жанетта обшаривает карманы френча. Оглядываясь на клиента, она вытащила пачку денег, метнулась к пузатому комоду и сунула их в глубь ящика.
Затем достала портмоне с документами.
Ступин прыжком оказался на ногах, схватил «мамзельку» за руку и умело вывернул назад.
— Ах ты, сучка!.. Кто тебя научил по карманам лазить? Кто?
Он с такой силой ударил «мамзельку» под подбородок, что она охнула и мешком осела на пол.
Ступин торопливо оделся, вынул из комода украденные деньги и поставил пистолет на боевой взвод. Прошел к выходу, прислушался и ударом ноги распахнул дверь.
Ветхая, с покосившимися столбиками, галерея была пуста. Ступин с облегчением перевел дух и шагнул из комнаты.
Жанетта подняла голову и хрипло крикнула вслед:
— Попомнишь ты меня, кавалерчик! Приварила я тебе подарочек, никуда не денешься!
Взяли Ступина на Брянском вокзале. В толчее подошли двое.
— Спокойно.
Полковник не сопротивлялся. Послушно позволил себя обыскать и, заложив руки за спину, пошел между чекистами.
С момента ареста Щепкина «делопроизводитель губсовнархоза» не появлялся на работе.
Острое ощущение близкой опасности не покидало Епимаха Дурова. Самое лучшее было уехать из Москвы, затеряться, пересидеть опасность. Но встречи и разговоры со Ступиным удерживали от такого шага.
— «Дядя Кокка», как видите, держится, — говорил полковник при каждом удобном случае.
Епимах понимал, что Ступин утешает самого себя, но решительность и выдержка новоявленного вожака заговора ему нравились.
От полковника Хартулари прибыл связной. Войсковой старшина Раздолин привез нужные деньги — два миллиона рублей.
— Алферову ни одной копейки, — распорядился Ступин.
— Нужен мне Алферов как дырка в голове, — зло ответил кассир. — Ему только жрать в два горла… Да и не увидит он меня сейчас.
Даже полковнику Ступину Ауров не сказал адрес своей «ухороночки».
О ней знал только Крохин, которого Епимах сделал собственными глазами и ушами. Заставлял с утра до вечера мотаться по городу, вынюхивать, узнавать, держать связи, выполнять поручения.
Назначенный срок приближался с каждым прожитым днем.
И тут вдруг грянула чекистская облава. Узнав, что арестованы Алферов и Миллер, взятые вместе с Сучковым «ударники» в Кунцевской школе, Ауров решил проверить, знает ли Чека о «делопроизводителе Тихомирове».
Под вечер он отправился на Кадашевскую набережную.
Не доходя квартала, он присел на уличную скамейку и неприметно осмотрелся. Мимо прогуливалось несколько парочек, расхаживал милиционер, в темной подворотне копошились беспризорники, занятые собственными делами.
«Вроде спокойно», — решил Ауров и не спеша направился к знакомому двору. Возле кособоких ворот, от которых остался один остов, он замедлил шаги. Сделав вид, что развязался шнурок на ботинке, Ауров нагнулся и неприметно оглядел мощенный булыжником двор.
Он был безлюден и тих. Именно это и заставило Аурова насторожиться. Обычно жильцы, набитые в крохотные комнатенки, закутки и клетушки, не упускали случая подышать перед сном вольным воздухом. Сегодня же никого не было на дворе. Исчезла даже компания вездесущего Васьки Зюзика, до полночи околачивавшегося возле ворот или делившего возле голубятни фарт после очередного «дела».
Завязав шнурок, неприметный прохожий не спеша пошел мимо ворот и завернул за ближний угол.
Порывшись в брезентовом портфеле, Ауров достал конверт, положил в него чистый лист бумаги и написал собственный адрес.
Затем подозвал одного из беспризорников.
— Заработать хочешь?.. Вот держи. Отнесешь записку по этому адресу.
Ауров сунул в грязную руку несколько скомканных десяток.
— Принесешь ответ, получишь еще столько же. Я буду ждать здесь… Чтобы быстро. Одна нога здесь, другая там!
Обрадованный неожиданным заработком, беспризорник помчался по улице.
Ауров поднялся, наискось пересек улицу и остановился в подъезде недалеко от ворот знакомого ему дома. Когда из ворот вместо беспризорника вышли двое молодых мужчин, все стало ясно.
Епимах скорым шагом пошел в противоположную сторону. Долго петлял по улицам и переулкам, пока убедился, что за ним никто не идет. Только после этого направился к Палихе, к деревянному домику, с двором, заросшим сиренью.
Задержанный чекистами беспризорник был похож на серого зверька. В ватнике, из прорех которого вываливалась вата, перепоясанный веревкой, босой и тощий, он сидел, неприручаемо посверкивая глазами из-под свалявшихся лохм.
— Хрусты дал, — скупо цедил он, — сказал — отнеси…
— Какой он из себя? — спросил Нифонтов, жалостливо разглядывая худолицего грязного парнишку.
— Обыкновенный… Голова с ухами, на двух ногах ходит.
— И пятки сзади… Тебя по-хорошему спрашивают.
— Отпустите, дяденька,… Что я такое сделал?
— Беляк это был… Может, ты тоже за деникинцев?
— Не, беляки мамку убили… В Ярославле, когда мятеж там был.
— Ну вот… А ты, выходит, им помогать взялся.
— Разве я знал?.. Да я бы тогда ему, гаду, горло перегрыз.
— Отец где?
— Не знаю… В семнадцатом году с красным отрядом воевать ушел. Сгинул, наверное, где-то. Сестренка, та в гулящие подалась… Хлеба бы дали… Два дня не жрал.
Нифонтов вытащил из кармана горбушку. Взвесил на ладони собственный суточный рацион и решительно отломил половину.
Беспризорник схватил хлеб и, наклонив голову, принялся обкусывать его то с одного бока, то с другого.
— Не торопись… Звать тебя как?
— Сычуг… Кличка это… Я, гражданин начальник, в шпане состою.
— Знаю, что не в благородном пансионе занимаешься… Фамилия у тебя должна быть, как у всех людей. Имя… У тебя ведь тоже голова с ухами и на двух ногах ходишь.
— А бить меня не будете?
— Зачем тебя бить?
Беспризорник поморгал, видно решая для себя какой-то важный вопрос, и сказал, что фамилия Кирьяков, звать его Федором, а по отчеству он Степанович.