Страница 39 из 48
Чего-то мы выпивали, ели не спеша, иногда Ангел принимался мурлыкать свою любимую песенку «…Една целувка ми дай», а я размышлял о том, что жена гинеколога, наверное, в чем-то главном не лучше «златарей», «лишивших ее наследства», потом мне вспомнился профессор Обнорский, расплатившийся звездой за остатки семейного благополучия, и совсем уж некстати представились мне дымно-желтые подсолнухи-пальмы с картины, и я устало подумал, что не в силах вобрать в себя, понять и осмыслить весь, этот калейдоскоп людей и поступков, плохих и хороших, и таких невообразимо, невероятно разных, натуго перетянутых, скрученных, переплетенных незримыми нитями, и никогда, никто, пока мир стоять будет, не сможет распутать всех узлов, которыми люди сознательно или невольно связались друг с другом…
Глава 34. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ВОР ЛЕХА ДЕДУШКИН ПО КЛИЧКЕ «БАТОН»
На столе лежали объедки, пустые бутылки. Что-то липкое разлилось по клеенке. Угарный смрад старых окурков и невыветрившегося табачного дыма.
Стоят часы. Нет времени. Небо как саван. Прохожих мало, наверное, сейчас утро.
Здесь тяжело дышать, все замкнуто, закрыто, тесно, как в гробу. Надо на улицу идти, на волю. Скоро день настанет, скоро откроются магазины, кафе, можно будет опохмелиться, мандраж мой уймется маленько, успокоюсь.
Деньги надо взять с собой, неизвестно, попаду ли я сюда опять, отсюда меня Зосина мамуська как раз в уголовку сдаст с рук на руки.
Пистолет — вот моя надежда последняя.
Вышел на улицу, и сразу заморосил мелкий поганый дождик. Недалеко от метро увидел на столбе часы — пятнадцать минут шестого. Скоро трамваи пойдут. Поеду-ка я в центр. А что там делать? И, вообще, почему я из дома ушел? Я что-то хотел сделать, а сейчас уже не помню…
На трамвайной остановке ждали несколько человек. Я попросил у какого-то работяги закурить. Он достал из кармана пачку «Памира»:
— Угощайся, заграничная марка — «Горный воздух».
— Спасибо…
Горячий горький дым потек в легкие, слюна накипела во рту, стало дышать чуть полегче. Работяга посмотрел на меня сочувственно:
— Да-а, парень, видать, ты вчера тяжелый был…
Мне было рот открыть больно, ничего я не ответил, отошел в сторону. На стене висело какое-то большое заметное объявление. Ноги, как свинцовые, волочились, пока я шел к нему… В половину газетного листа объявление с фотоснимком. Красные буквы.
Господи, проснуться бы скорее — это же ведь все продолжается ужасный сон о неродившемся сыне, который был я — умерший. Это же мое лицо на снимке, только я здесь помоложе и слегка улыбаюсь. Проснуться бы! Сил нет!
ОБЕЗВРЕДИТЬ ПРЕСТУПНИКА!
Красные буквы вопили со стены, они бесновались, прыгали, орали, голосили истошно, они собирали весь народ на улице, тыкали в меня своими закорючками и хвостиками — вот он!
ОБЕЗВРЕДИТЬ ПРЕСТУПНИКА!
И серая фотография сбоку — я, в белом костюме и красивом галстуке, улыбаюсь — это я в Сочи снимался.
Черные буквы, поменьше красных, острые, ядовитые, деловые, как приговор, впивались в меня, они притягивали меня к стене с объявлением, они звали людей с трамвайной остановки — читайте, вот же он, чего вы стоите, хватайте его!
«ТОВАРИЩИ!»
Я оглянулся на людей, они стояли спокойные, курили, ждали трамвая, они не знали, не слышали еще, что плакат вопит, просит их схватить меня.
«Товарищи!
За совершение краж разыскивается неоднократно судимый вор-рецидивист Алексей Семенович Дедушкин 1928 года рождения.
Приметы Дедушкина: среднего роста, плотный, коренастый, волосы темные с сильной проседью. Глаза большие, темно-карие. Имеет татуировки: на кисти левой руки «Л Е Ш А», на правой руке изображение змеи вокруг ножа и двух голубей на веточке, на левом плече изображение женщины в кругу, на груди изображение церкви и двух ангелов.
Если вам известно местонахождение преступника, просим сообщить об Этом милиции. Преступник вооружен, и от своевременности его задержания зависит безопасность честных граждан.
Подошел трамвай. Люди уселись в него, и вагон со звоном и грохотом укатил.
Нет, не сон. Это Тихонов мне доказывает, что воровать нельзя. Будь ты проклят, несчастный джинн из бутылки!
Он рассматривает меня под лупой своей дурацкой нищенской честности, проклятой честности нищих, обворованных мною дураков. Но когда он поймает все лучи в фокус, он сожжет меня. Хорошо бы его убить.
Убить. Расколоть вдребезги бутылку, из которой я его выпустил. Мне же старая лешачиха сказала, что у человека семь отверстий в голове — надо сделать ему еще одно.
Теперь мне конец. Не сегодня-завтра меня опознают и возьмут. Со всех стен будут орать эти плакаты — вот он, вот, ВОР, ВОР, возьмите его, и все они — товарищи потерпевшие — с радостью постараются навести на меня уголовку.
Что делать? Куда я сейчас?
А может быть, пойти на Петровку и сдаться?
Ну нет, Тихонов так легко меня не одолеет. Лягавый волка не возьмет. Я за себя поборюсь. У меня ведь пока еще «пушка» есть, в кармане греется.
Надо попробовать прорваться через аэропорт. Надо лететь в Тбилиси, чемоданы туда уже пришли, через Зурика Манагадзе распихать вещички. У меня еще почти все деньги из сберкассы. Не могут же висеть эти плакаты вечно — если пересидеть где-то в глуши, новые повесят, а эти снимут, может быть, как-то забудется…
И бился судорожно мой истерзанный запуганный мозг, что-то еще пытался сообразить, что-то ловкое смикитить, ведь всегда он меня выручал, лазейку незаметную находил, а сейчас в сердце уже не было надежды, и я знал — всей этой мерзкой истории приходит конец…
Глава 35. СПИРАЛЬ ВРЕМЕНИ ИНСПЕКТОРА СТАНИСЛАВА ТИХОНОВА
— Возьми оружие, — сказал Шарапов. — На всякий случай.
— Хорошо. А кобуру я у тебя оставлю, пусть пистолет в кармане лежит — надежней…
Он кивнул. Я встал, расстегнул брючный ремень и стал стягивать кобуру. Ремень застрял в петле кобуры, и она не пролезала, я дергал сильнее, и от этого движения были неловкие, суетливые, будто меня обезоруживали. Наконец, кобура слезла, я расстегнул ее и достал пистолет, тяжелый, теплый, тускло-мерцающий «ПМ». Передернул затвор, достал обойму, заглянул в ствол, потом положил в карман. Протянул Шарапову кобуру и вспомнил, как много лет назад здесь же он, вручая мне оружие, сказал: «Чтобы добыть этот «ПМ», бандиты убили милиционера Мохова. Но, вот видишь, мы его назад вернули. Носи его теперь ты, и помни всегда, что у тебя в кармане лежит жизнь и смерть человеческая. И сколько носить будешь, твердо помни: без дела не обнажать, без славы не применять…»
Шарапов отворил дверцу сейфа, отпер нижнее отделение и, положив кобуру, повернулся ко мне:
— Вот тут она и будет лежать до твоего возвращения…
Я шел по бесконечному коридору, серому, с размазанными желтыми пятнами электрических ламп, мимо нескончаемой шеренги совершенно одинаковых дверей с разными номерами, слабо скрипел под ногами пахнущий свежей мастикой паркет, и меня почему-то не покидало ощущение, что со всем этим я расстаюсь надолго. Спустился в дребезжащем лифте в вестибюль, где зимой и летом прохладно и сумрачно, и вышел во двор, где появились первые пронзительно зеленые травинки.
Постовой у ворот козырнул, и я вспомнил, как мы с Шараповым стояли зимней ночью здесь, у ворот Петровки, когда я привез из Кромска полицая и бандита Ерыгина-Лагунова, и не было сил сделать последние сто шагов, и мы стояли, привалившись к решетке, и курили, вернее, курил Шарапов, а я так — сигарету портил, а постовой смотрел на нас с недоумением — чего это мы среди ночи на морозе растабары развели здесь, а Шарапов негромко сказал тогда: «Я рад за тебя, сынок, если бы ты этого не сделал, тебе дальше жить было бы тяжело». Господи, как давно это было — три с лишним года назад, и тогда это было самым трудным моим делом, потому что было оно непостижимо запутано, и во сне и наяву, стоило мне на мгновенье прикрыть глаза, как возникало видение распростертой на снегу молодой женщины, только что убитой снайперской пулей, но снежинки уже не таяли у нее на ресницах, и мертвые глаза ее смотрели на меня вопросительно и требовательно: «Почему? Отомсти!»…