Страница 63 из 68
Рассказ походил на пьяную болтовню, я расхохоталась (когда они ушли), как давно уже не смеялась.
Они сочли это предзнаменованием. Для них все было предзнаменованием — от стаи ворон до собственного чиха. Наверно, жизнь с провидцем из Эльфийской Страны научила меня так прозаически относиться к предсказаниям. Я надеялась, что Томас посмеется тоже.
Я подхватила поднос с разогретым бульоном и понесла наверх.
Дверь была распахнута, я с удивлением расслышала голоса. Входить туда кому бы то ни было без моего ведома строжайше запрещалось. Там был не один Томас, бормочущий так, как он иногда бормотал в бреду — я отчетливо слышала и женский голос,
Я поставила поднос на подоконник и приготовилась учинить разнос, в которых поднаторела за двадцать один год супружеской жизни с Рифмачом — но меня остановил странный аромат. Я не сразу узнала его, а когда узнала, не поверила: свежий ветерок ранней весны, запах сырой земли и быстро текущей воды, и благоухание цветущих садов.
Я стояла ни жива, ни мертва и не могла заставить себя распахнуть дверь. Весенний запах шел из комнаты Томаса, оттуда же слышались голоса.
Я узнала его голос, слабый, но более уверенный, чем за все последние недели.
— Если бы я был мертвым, то чувствовал бы себя лучше, чем сейчас. Если это сон, то ты, наверное, превратишься в розу или, скажем, в стул. Поэтому буду радоваться пока тому, что есть. Я уже забыл, как ты прекрасна.
— Вот, — в голосе слышалось свежее тепло весны.
— Чувствуешь, Томас? Я — не сон.
— Нет. Не сон. А ты понимаешь, что я женатый человек?
— Я знаю, что вы обещали друг другу перед деревенским приходом. Но смерть все равно разлучит вас.
— Почему ты пришла? — голос его звучал хрипло.
— У меня больше нет… больше нет песен.
— О Честный Томас, разве ты забыл мое обещание? Я пришла помочь тебе.
Послышался сдавленный стон.
— Все хорошо, — сказала она, и голос ее звучал так утешающе, что даже я почти смягчилась. — Осталось недолго. Еще чуть-чуть, мой любимый..
— Помоги мне…
— Да. сейчас…
Он стонал так, как никогда не позволял себе, если я была рядом. Я прижала костяшки пальцев к губам.
— Уже скоро, — шептала она, — окончится твой срок. Окончатся ожидание и печаль, и ты пойдешь по прекрасной дороге, которую сам для себя выбрал. Тихонько, тихонько, Рифмач мой, все будет так, как я сказала.
— Я не могу…
— Все хорошо. Я с тобой. Держись за меня… Вот так… Еще чуть-чуть…
Больше я не могла этого вынести. Я распахнула дверь в комнату. Ослепительно прекрасная женщина сидела на кровати и обнимала Томаса. Его лицо исказилось от боли, тонкие кисти рук судорожно метались. Он словно потемнел и стал меньше, полускрытый ее длинными золотистыми волосами; осунувшееся лицо прижимается к ее зеленому плащу.
Женщина повернулась ко мне и улыбнулась. Потом бережно опустила его на подушки.
По крайней мере, так это выглядело. Но я видела, что другая рука ее согнута в локте, что складки зеленого плаща обрисовывают призрачную мужскую фигуру рядом с ней. Потом они исчезли. Запах цветущих яблонь еще миг висел в воздухе.
А холодное и безжизненное тело моего мужа осталось мне.
Я разглядывала его лицо, знакомое до малейших подробностей, замершее в восковой неподвижности смерти.
Все правильно. Должны же они были оставить что-то взамен?»
Я рада, что знаю об этом. Скорбь моя не стала меньше, но я все равно рада. Я рада, что она пришла на помощь, как пришла бы и я, если б могла; пришла снова любить его, как пришла бы любая из тех, кого он любил раньше..
Моя любовь пребудет с ним до самой моей смерти. И, может, мы еще встретимся с ним в каком-нибудь краю за смертной рекой. А может быть, он был сужден мне всего на трижды семь лет. Не знаю.
Наверное, он бродит сейчас под цветущими яблонями в старом-старом саду. Наверное, играет для эльфов.
И, наверное, поет.
Елеазар Мелетинский,
доктор филологических наук
ЗОЛОТЫЕ ОКОВЫ МИФА
«Это произведение — ярчайший пример тот, как наш современник представляет себе сознание средневекового человека, заполненное мифологическими представлениями, не менее реальными, чем кров и еда» — писал о романе Э. Кашнер критик Л. Харт.
То есть автор статьи проводит четкий водораздел между «детьми и отцами» именно по линии мифотворчества как основы миропонимания.
Наш авторы (Л. Сараскина, Вик. Ерофеев, В. Розин) уже пытались ответить на вопрос, способен ли человек XX века создать новую мифологию. Свою версию предлагает нашим читателям директор Института высших гуманитарных исследований при Российском гуманитарном университете.
Мифы рождаются по общей схеме. Из древних мифов выросли волшебная сказка и героический эпос. На архвической стадии эпос глубоко мифологичен. Затем история вторгается в эпос. И появляются эпические произведения, повествующие о реальных событиях: Троянская война древних греков, битва на Косовом поле у сербов, Реконкиста в Испании. Но даже если предание возникло на основе исторического факта, все равно последний постепенно обрастает мифическими элементами и стилизуется по достаточно однотипным моделям. Исторические персонажи — короли и князья — занимают места мифических героев, враги — уже не чудовища, а иноплеменники: половцы, татары, мавры.
Возьмите легенды о самозванцах, они отражают реальность, но последняя оказывается подчиненной мифическому содержанию. Миф как бы становится жизнью. Ведь сами исторические события того же Смутного времени возникали, опираясь на миф.
Новые мифы рождаются каждый день. Но одни из них, индивидуальные, будут значимы лишь для конкретного человека или узкого круга лиц. Так, детально сконструированная мифология мира Средиземья, которую создал Толкин в своем «Властелине колец», продолжает жить среди его почитателей, но не выходит за рамки их круга. Другие, в создании которых принимало участие большое количество людей, могут оказаться устойчивыми. Но об этом мы поговорим чуть позже.
А ПОКА ВЕРНЕМСЯ к «классическому» мифотворчеству. Существуют стандарты мифологического мышления. В известной степени мировосприятие здесь Не различает общее и конфетное, начало и конец, пространство и время, коллективное и индивидуальное. Ассоциация легко превращается в тождество. Одни исследователи, как Леви Брюль, считали мифологию иррациональной, алогичной по своей природе. Другие, например, Клод Леви Стросс, оценивают мифологичное мышление как архаично-громоздкое, но тем не менее рациональное. Оно работает с помощью медиации (не путать с медитацией), когда противоречия между полюсами уничтожаются тем, что находится промежуточный вариант. Или другой термин «бриколяж» — игра в бильярд «от борта». Это косвенная рациональность, когда между точкой отсчета и результатом какого-то действия лежит промежуточное звено, нами не учитываемое, но прямо воздействующее на поведение человека. Дело не а том, что люди оказываются верными мифу, а в том, что они мыслят, частично опираясь на него.
В массовом сознании архаические формы мышления позволяют с легкостью поверить в образ врага, в идеальное прошлое. И этого не избежать. Нельзя отказаться от мифологизма напрочь и ввести какую-то рациональную альтернативу. Ведь любое абсолютизирование рациональности, даже в науке, уже содержит элемент мифологизма. Более того, ритуально-мифологическое поведение играет очень большую роль в укреплении общества.
В ЧЕМ ИСТОРИЧЕСКАЯ суть мифа? Человек должен представлять себе окружающий мир таким образом, чтобы найти себе осмысленное, естественное и уютное место. Он видит вокруг себя элементы стихии, хаоса. Но челоаеку массовому трудно смотреть в лицо хаосу. Поэтому миф стремится представить целостную, гармоничную картину мира. В определенном смысле мифология — колыбель человеческой культуры, предшественница литературы, религии, научных воззрений.