Страница 45 из 68
— Конечно, — сказал я. — А почему бы и нет?
— Экий самонадеянный смертный мне попался, — она приласкала меня. — За это я превращу тебя в лесной орех. Хоть какая-то польза будет на оставшееся время.
— Раз моя госпожа думает, что это лучшее, чем я могу служить ей… Раз она совсем совсем уверена… Могу я тогда стать единственным в мире музыкальным орехом?
— Нет, — прошептала она, — не можешь… — и мы перестали говорить об этом.
Может, меня охраняло кольцо королевы, а может, что-то другое отвлекло его, но как бы там ни было, лорд Охотник не показывался при дворе. Королева молчала, и я, по дурости своей, начал подшучивать над этим.
— Не иначе, кто-нибудь узнал имя Охотника, — сказал я однажды. — Может, хорошенькая нимфа заперла его где-нибудь?
Королева шлепнула меня по щеке, легко, но звонко. В этот момент мы нагие лежали в постели, где могли оставаться часами, без всякого желания покидать ее.
— Кончай-ка, — сказала она, — эту болтовню об именах.
В этот момент я неожиданно отчетливо увидел Элсбет, такую, какой она была в тот день, когда мы поссорились из-за имен Дивного Народа. Память мгновенно растеклась по телу острой болью.
Здесь не считали дни. Только по моим волосам, отросшим до плеч, я мог понять, что дней прошло немало. Однако ни королева, ни ее окружение нисколько не менялись. Живя здесь, с ними, я буду стариться, блекнуть, умирать у них на глазах. Впервые эта мысль ужаснула меня.
— Госпожа, — я сжал ее прохладные, сухие руки в своих. — Посмотри на меня.
Ее глаза, зеленые, как листья, обратились ко мне и выразили удовольствие тем, что увидели.
— Я смотрю, Томас.
— Госпожа, тот ли я, кого ты целовала под Эйлдонским Деревом? Или годы сжигают мою красоту, и в конце концов ты вышвырнешь меня из-за этого вон?
— Никогда, — она поцеловала меня в глаза. — Ты прекрасен и будешь таким еще многие годы. По моей воле Эльфийская Страна не состарит тебя.
Я вздрогнул под ее руками. Даже в этом мое тело зависело от ее воли.
— Пока ты служишь мне, Томас, не бойся утратить свою красоту.
Я поцеловал ее руки.
— А если однажды я не удовлетворю тебя, — пробормотал я, — ты превратишь меня в урода или просто спустишь на меня борзую старость?
Она подергала меня за волосы и погладила по лицу — словно бабочка порхнула возле щеки.
— Скажи-ка мне, когда ты первый раз обнаружил, что твоя красота притягивает женщин?
Я не смог удержаться от улыбки при воспоминании.
— А… Я тогда был очень молод. В общем, в то время мы все начали интересоваться девчонками. Мои друзья всегда жаловались, а я никогда не знал забот.
— И ты пользовался своими преимуществами?
— М-м-м…
— Вид у тебя, как у кота после сливок. И кто она была?
Лежа на спине с закрытыми глазами, я рассказал ей о Карей Мэг, кухарке, и о Лиззи в сыроварне, и о дочери лудильщика из Инвераллоха.
Комната тонула в полутьме; в горле у меня пересохло. Возле постели горели две свечи, в их свете кожа королевы вспыхивала матовым сиянием.
— Продолжай, — сказала она.
— Как? Еще?
— О, ты ведь устал. Бедный Томас, тебе надо подкрепиться.
Виноград из Бордо и корнуольское печенье, а потом поцелуи и еще поцелуи, и вдруг королева отпрянула от меня.
— Нет, нет, — игриво, но твердо сказала она, — еще одна старая любовь, а потом уже снова ко мне.
Я злился, что мои былые привязанности превращают в забаву, в игрушки, но что ей моя злость!
— О чем же тебе еще рассказать? Какую любовь мне еще вспомнить?
— Последнюю. Ту, о которой, ты вспомнил, когда подумал о времени.
— Это ты.
— Нет. Ты знаешь, о ком я говорю.
— А… Девчонка, сельская девчонка. Да ничего особенного. Просто последняя, как ты сказала. А вот предпоследняя… это было сокровище.
Вместо Элсбет я подсунул ей Лилиас Драммонд: изгиб губ, родинку на шее, все те отчаянные штучки, которые мы с ней проделывали, и что я обо всем этом думал. Ну, может, прибавил, чего Лилиас и сама не знала.
Казалось, мои истории насыщают ее пересохший родник так же, как и мое тело.
Наверное, я слишком задумался и незаметно уснул, а может, даже и во сне продолжал болтать.
Когда я проснулся, на дворе стояла глухая ночь. Королевы и след простыл. Во рту пересохло, горло саднило от разговоров. Я протянул руку за кубком, который всегда стоял возле кровати, и вздрогнул от ощущения легкости на пальце.
Кольцо королевы исчезло.
Сердце у меня колотилось. Я был один.
— Госпожа, — сказал я громко. Голос мой жалко прозвучал в темной молчаливой комнате. — Госпожа!
Я задержал дыхание. Ни звука, ни дуновения.
— ГОСПОЖА!
Она не пришла, ее здесь не было. Я крепко ухватился за полированный завиток на спинке кровати. Не надо мне кричать таким сорванным, беспомощным голосом. Это голос ребенка, потерявшегося и несчастного.
Я не ребенок. Я сдернул с кровати простыни, швырнул их на пол и принялся трясти, а уши все ждали звука, которого, как я уже знал, не будет. Я пробирался к двери, спотыкаясь обо что-то, чего здесь раньше никогда не было. Я перебирал руками по стене, пока не нашел дверную ручку — бронзовую голову сатира, сработанную горными гномами, потянул на себя тяжеленную дверь и шагнул в зал.
Эльфийские звезды сияли через высокое окно, тени от колонн рассекали пол черными провалами. Там тоже никого не было. Я услышал болезненный тоскливый стон. Он мог исходить только от меня. Я стиснул зубы и задержал дыхание — на миг, еще на миг — надо было во что бы то ни стало овладеть собой.
— Они ушли, — произнес рядом со мной безжизненный голос. — Все ушли. Сегодня Ночь Танцев.
Я даже не повернул головы, там бы все равно обнаружилась лишь пустота. Я и так знал, кто это.
Как ни глупо, я на всякий случай откинул волосы за спину и пригладил их. Я был совершенно раздет и дрожал от холода.
— Нас не взяли, — сказал мой слуга. — Меня они давно уже не берут. Пойдемте, сэр, вы должны лечь.
О, я должен лечь, думал я, и хохотал про себя, а потом смех собрался в какой-то молот у меня в груди, он рвался из горла и вбивал меня в землю. Я услышал свой собственный крик, почувствовал резкие толчки в легких. Я сжался в клубок, вцепился сам в себя, пережидая истерический припадок.
— О, сэр, — встревоженно заговорил мой слуга, — пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не плачьте.
Я почувствовал у себя на плече маленькую руку, теплую и чуть-чуть влажную. Это участливое прикосновение взорвало меня. Я вскочил и бешено замахнулся, чтобы отшвырнуть его прочь.
— Простите! — завизжал мой слуга, и голос у него оказался таким же жалким, как и у меня. — Все хорошо… я не буду больше… простите, пожалуйста, простите…
Только это и могло меня пронять.
Я поднял обе руки умиротворяющим жестом и кивнул, показывая, что все в порядке. Дыхание у меня еще не восстановилось, живот ныл, и я опять дрожал от холода.
— Пойдемте, сэр, — кротко проговорил бестелесный голос. Но, видно, его тоже потрясло происшедшее, и он ушел, не взяв ничего, что показывало бы мне путь. Я ждал, безгласный и терпеливый, как скот, пока, наконец, он не вернулся со свечой.
— Нам нельзя тратить настоящий огонь, — сообщил он, — но сегодня никто не заметит.
Мои комнаты тоже тонули во мраке. Однако со свечой сразу стало уютно. Сначала я отправился в свой гардероб и взял длинный шерстяной халат, чтобы согреться. Хотелось пить, но кувшин был пуст.
— Там ничего нет, сэр, — сказал слуга. Я не знал, что он все еще здесь. — Но вы не беспокойтесь, завтра все опять будет в порядке.
В небе над садом висели огромные, словно игрушечные, звезды. Я взял арфу, единственную вещь, которую на самом деле ощущал своей. И поскольку говорить я не мог, я пропел свой вызов.