Страница 47 из 48
— Здравия желаем, товарищ Михайлов! — отрубали бородатые фронтовики: они узнавали в нем агитатора- большевика, известного им еще по германскому фронту, где он вел пропаганду среди солдат.
— Доброго здоровья, Михаил Василич, — говорили красноармейцы, под водительством Фрунзе разбившие Колчака.
— Салям, Фрунзе! — восклицали туркмены. Они приехали сюда по призыву командующего, с которым успели сдружиться за время его работы в Средней Азия.
А те из бойцов, что видели Фрунзе впервые, просто глядели на него.
Он был невысокого роста, но крепкий и ловко сидел в седле. На нем была простая солдатская шинель и высокая мерлушковая папаха, чуть сдвинутая набекрень. Холодный ветер зажег румянец на его щеках, окаймленных мягкой каштановой бородой. Добрые глаза улыбались.
— Товарищи, — говорил он бойцам, — я обещал Ленину, что к зиме Крым будет советским.
— Даешь Крым! — кричали бойцы.
Крик этот катился над седой и мохнатой степью, над серой полосой воды и достигал укрепленных твердынь Крыма.
Весь день объезжал Фрунзе полки. Он увидел, что бойцы слабо вооружены и плохо одеты, но дисциплинированны и рвутся в бой. Вечером он вернулся в штаб, разостлал на столе карту Крымского полуострова и сказал адъютанту:
— Пожалуйста, устройте так, чтобы мне не мешали.
Это была не такая карта, по которой учатся в школе: на ней было в точности изображено все, что находится на соответствующем участке земли, вплоть до отдельного дерева, небольшого болотца или одинокой мельницы, затерявшейся в степи, вплоть до мостика через ручей, оврага, какого-нибудь безыменного холма, который, к примеру, назывался «высота 106».
Но Фрунзе видел больше, чем было изображено даже на этой обстоятельной и подробной карте.
Омываемая двумя морями, лежала перед ним древняя Таврида. Выло похоже, что когда-то она плотно прилегала к материку, но какой-то морской исполин вышел из Черного моря, рванул ее к себе и почти совсем оторвал. Только в одном месте соединялась она с материком широким, но коротким Перекопским перешейком. Восточнее Перекопа протянулась Арабатская стрелка, похожая на длинный и узкий ремень, лопнувший от чрезмерного напряжения. Все пространство между перешейком и стрелкой было заполнено гнилыми водами Сиваша, которые омывали низменные, изодранные в клочья берега.
На юге полуостров был высок. Здесь громоздились горы, по склонам которых росли сосновые леса. В долинах между гор шумели листвой сады и виноградники. Прекрасные белые дворцы смотрелись в прозрачную синюю морскую воду.
Восток был богат рыбой и ценными рудами, лежавшими в недрах земли.
Обширные степи севера славились пшеницей.
Но враг захватил эту страну, и нужно было любой ценой выбить его оттуда. Нельзя было допустить, чтобы он оправился от поражения, нанесенного ему красными войсками в степях Северной Таврии… Придет весна, придут иностранные корабли, привезут Врангелю оружие, продовольствие и боеприпасы. Отдохнувший за зиму, он ринется на материк, черной чумой разольется по селам и городам Украины, и кто сосчитает жертвы, которые понесет народ!
Многотысячная Красная Армия стояла на топких берегах Гнилого моря, лицом к врагу. Между нею и Врангелем, поперек Перекопского перешейка и вдоль Сиваша, протянулись проволочные, бетонные и стальные укрепления, возведенные лучшими инженерами Европы. И потому, что жизнь каждого красноармейца была Фрунзе неизмеримо дороже собственной, он долго стоял над картой, обдумывая план генерального сражения.
Взгляд командующего остановился на Арабатской стрелке. Это была как бы дорога, проложенная среди волн Азовского и Гнилого морей и достигающая глубокого тыла врага. Фрунзе хорошо знал маневр, проделанный почти двести лет назад фельдмаршалом Ласси. Искусный полководец, обманув бдительность крымского хана, стоявшего главными своими силами у Перекопа, провел армию по стрелке и достиг полуострова. Фрунзе собирался повторить маневр Ласси. Но у противника флот, который встанет вдоль стрелки и расстреляет войска, идущие по открытой и узкой полоске земли. Нужно прикрыть армию собственным флотом. Командующий ждал известий из Таганрога.
Вошел адъютант. Он подал телеграмму, в которой сообщалось, что корабли Азовской флотилии вмерзли в лед Таганрогской бухты и принять участие в операции не могут.
Фрунзе стоял посреди ярко освещенной комнаты, в белые стены которой врезаны были черные квадраты окон, и рука его, державшая карандаш, непроизвольно чертила на полях карты: «Ленин… Ленин… Ленин…» Чуть насупившись, он обдумывал новый план.
А на земле была ночь, и холодный ветер низко бежал над равниной, шевеля обледеневшую траву. Укрывшись рваными шинелями, спали в степи бойцы. Черные села протянули к небу голые стропила крыш, солома с которых давно уже была скормлена лошадям и коровам. В пустых городах луна освещала белые от инея стекла окон, забитые досками витрины магазинов, окостеневший труп лошади посреди разбитой мостовой, каменный остов дома, все деревянные части которого были растащены на топливо. Вся страна спала беспокойным сном. Она была обескровлена войнами, истощена голодом, ослаблена сыпным тифом. Она победила четырнадцать иностранных держав, и ей снилось счастье.
Не спали часовые, оберегая сон страны. Не спал Фрунзе.
В этот час он думал об освобождении Крыма. Требовалось исключительное мужество, чтобы выполнить эту задачу. У Фрунзе было это мужество: он был большевиком.
Он выбрал самое узкое место Сиваша, как раз между Строгановкой и тем небольшим языком суши, который носит название Литовского полуострова, и провел между ними решительную линию: здесь пройдет основное направление удара. Противник сосредоточил главные свои силы у Турецкого вала, которым заперт вход в Крым со стороны Перекопского перешейка. Противник считает, что воды Сиваша служат ему естественной защитой: ведь у большевиков нет плавучих средств, чтобы перебросить войска через Сиваш. Но противник не знает, что большевики, когда надо, способны пешком перейти море.
Фрунзе закончил линию острой стрелкой, а впереди нарисовал еще несколько стрелок, бежавших по распластанному телу Крыма. Они походили на живые существа, проворные и настойчивые, которые устремлялись в тыл перекопских позиций противника.
Н еще две линии легли на карту. Быстрый карандаш командующего превратил их в широкие, почти треугольные стрелки. Острие одной стрелы смотрело в лоб Турецкого вала. Другая, лежавшая на Чонгарском полуострове, тоже была устремлена в сторону крымского берега.
Фрунзе еще раз взглянул на карту, приоткрыл дверь и приказал адъютанту созвать самых старых и опытных рыбаков Строгановки, которые хорошо знают норов Сиваша.
Они пришли утром. У них были обветренные, кирпичного цвета лица и седые с прозеленью бороды, похожие на клочковатую пену, какая закипает у каменистого берега. Тяжелые овчинные шубы залоснились от времени. От стариков пахло рыбой, махоркой и морозом.
Фрунзе спросил рыбаков, известны ли им броды через Сиваш и можно ли пройти здесь пешему человеку. Помедлив, один из стариков ответил, что, конечно, в сильный ветер вода сбегает и обнажается дно, тогда, если уж позарез нужно, люди проходят. Но другой напомнил про бочаги и речки и про то, что дно в Сиваше такое вязкое — ног не вытащишь.
Фрунзе спросил рыбаков, согласятся ли они в одну из ближайших ночей перевести на крымский берег войска. Старики опешили. Один из них растерянно спросил:
— Поди, стрелять будут?
— Война! — ответил Фрунзе. — На войне стреляют!
Старики молчали. Командующий стоял среди них, затянутый в защитное сукно и скрипучую кожу, спокойный м строгий. Нельзя было сказать, что он не спал уже не первую ночь.
— Что ж, ребята, — сказал один из рыбаков, — не вчера родились, можно и помереть…
— В случае чего старух наших не оставь, — добавил другой:
Лицо командующего просветлело, теплая улыбка засветилась в глазах, он резко шагнул вперед и пожал каждому руку. Пришли командиры частей, которым предстояло перейти Сиваш. Вместе с рыбаками они принялись обсуждать подробности переправы.