Колесо Фортуны

Все уже разошлись по домам, за исключением двух охранников, которые должны были сторожить, не смыкая глаз. Я удивился, почему они меня не прогнали. Должно быть, сидели где-нибудь поблизости и курили, а то и спали.

При этой мысли я почувствовал праведный гнев двенадцати летнего. Не то чтобы действительно была серьезная опасность вторжения, не говоря уже о ворах, — даже воины осаге не осмелились бы пересечь священную черту, — но все же, когда тебе доверена честь стоять на часах у площадки, в ночь накануне Игры…

И тут я увидел Элвиса Медвежью Лапу, выходившего из леса.

Я не сразу узнал его: до него было пол полета стрелы и он казался призраком. В какой-то момент я подумал, что это один из стражей, но потом свет звезд упал ему на лицо, и я узнал его. Сам не зная почему, я шагнул назад, в глубокую тень деревьев, и притаился.

Он двигался быстро, почти бежал, пригибаясь, словно танцуя медвежий танец. Без малейшего колебания он перешагнул известковую священную черту и нырнул в проход между ближайшими рядами игральных столов. Святотатство было столь чудовищным, что у меня перехватило дыхание, а зрение затуманилось. Когда же я вновь смог дышать и смотреть, Элвис Медвежья Лапа исчез.

Не знаю, почему я не позвал охранников; эта мысль даже не пришла мне в голову. Вместо этого я стоял как вкопанный довольно долгое время, вглядываясь в ряды столов и окружающее меня поле и пытаясь понять, куда он девался и что задумал.

Я уже почти решил, что потерял его из виду, что он покинул площадку так же подло, как и пробрался на нее, но тут я наконец догадался заглянуть под игральный стол чероки, в середине переднего ряда прямо перед платформой. Я подоспел как раз вовремя, чтобы засечь, как он выскакивает.

Он выскочил не слишком высоко. Все, что мне удалось разглядеть, была половина его головы, мелькнувшая на фоне белого стола, и руки, которые поднялись и исчезли под белым полотном.

Теперь мое сердце пыталось проделать дырку в груди, а кровь ревела в ушах, словно топочущий бизон. Парализованный ужасом, я ждал, что сейчас ударит молния, или земля разверзнется, или произойдет нечто столь же жуткое. Однако ничего не случилось, хотя теперь я отчетливо видел, что Элвис Медвежья Лапа творит нечто настолько богохульное, что мой разум отказывался в это верить. Мгновение спустя он уже нырнул обратно и скрылся из виду, а потом, почти моментально, возник между столами и, пригибаясь, побежал тем же путем, что и пришел, под кроны деревьев. За все время он не издал ни звука.

Прошло некоторое время, прежде чем я опомнился. В конце концов мои ноги обрели способность двигаться, и я побрел дальше, в город, к хижине родителей. Когда я туда добрался, огонь не горел, и я полез на свое место как можно тише, однако мать меня ждала, она разбудила отца, и они вдвоем задали мне хорошую трепку. Впрочем, в данных обстоятельствах я этого почти не заметил.

Рано утром я отправился к хижине деда. Даже после того, как родители разрешили мне лечь, я почти не спал. Ног под собой я не чувствовал, а свет резал глаза.

— Проклятие, чуч, —сказал дед, — что с тобой случилось? Ты говоришь так, словно всю ночь ехал верхом и до нитки промок.

И тогда я рассказал ему об Элвисе Медвежьей Лапе и о том, что он делал. Я так и так собирался ему об этом рассказать, только не знал, когда это сделать.

—  Дойюка? — сказал он, когда я окончил. — Ты уверен?

— Нет, — честно ответил я. — То есть я знаю, что видел его и что он пробрался на площадку и что-тотам делал среди столов. Делал ли он то, о чем я подумал, — было темно, а я находился далеко. И, — добавил я, — мне даже не хочется в это верить.

— Хэх. — Его старое морщинистое лицо было, как всегда, непроницаемо, но в его позе появилось нечто странное. Он совершал быстрые, проворные движения руками. — Ты кому-нибудь говорил? — спросил он.

— Нет.

— Хорошо. — Он обратил ко мне свои слепые глаза и подарил беззубую улыбку. — Ты всегда был разумным мальчиком, чуч.Жалко, что не многие другие этим отличаются.

Я спросил:

— Что ты собираешься делать, эдуда?

Он казался удивленным.

— Делать? Как, разве ты не знаешь, что я должен сегодня делать, чуч? Там, на сцене, перед всем Народом.

— Я имею в виду Элвиса Медвежью Лапу, — сказал я чуточку нетерпеливо. — Ты расскажешь Вождю и другим старейшинам? Они остановят Игру или… Я всплеснул руками. — Или что?

— О нет, нет. Не могу этого сделать, чуч.Теперь уже поздно, — сказал он. — Пусть все идет своим чередом. В конце концов… — Он пожал плечами. — Идем. Пора выходить на площадку.

Мы пошли в том направлении. Люди валом валили из города и из лагерей, словно роящиеся пчелы, все шагали в сторону площадки. Деда Девять Убийц узнавали и почтительно расступались, так что, несмотря на окружающую нас толпу, мы шли свободно.

— Кстати, — сказал дед, когда мы проходили мимо дома Совета, — ты забываешь о моем положении. После восхода солнца в день Игры я не имею права говорить об Игре или игроках с кем-либо, даже с Вождем. Если я попробую рассказать твою историю, то окажусь в дерьме почти так же глубоко, как ты сам знаешь кто. Строго говоря, мне не следовало говорить об этом даже с тобой. —Он положил руку мне на плечо.

— Но какого черта…

Мне показалось очень странным придерживаться строгого выполнения правил, когда Элвис Медвежья Лапа, грубо говоря, помочился на всех и вся. Но вслух я этого не сказал.

Дед сжал мое плечо.

— Не волнуйся об этом, чуч, — тихо сказал он. — Такие проблемы, как правило, сами собой улаживаются.

На площадке Игры мы остановились и подождали у священной черты, пока два молодых помощника подойдут, чтобы проводить его к большой платформе. Я смотрел, как они осторожно ведут его, и благодарил судьбу за то, что мне нельзя быть сейчас с ним. Тем, кто оказался за чертой, уже не разрешается выходить, есть и пить до окончания Игры.

К тому времени вся окружающая территория была запружена людьми вплоть до священной черты — или, точнее, чуть не доходя до нее; большинство людей благоразумно предпочитали отступить от черты на расстояние в две тетивы лука в сторону опушки леса. Лес тоже кишел народом; там были детишки всех возрастов, встречались и взрослые, рассевшиеся на ветвях, словно стая огромных странных птиц.

Большинство людей сидели на земле или на всевозможных сиденьях, захваченных из дома; стоять считалось дурным тоном, поскольку это могло заслонить вид другим. Почти все расселись кучками, держась вместе с семьями и друзьями, и возле каждой группы стояли корзины с едой и питьем, потому что требование воздержания не распространялось на людей, следящих за Игрой из-за черты, и было бы неразумно не устроить по этому поводу маленький пикник. Было много смеха и разговоров, все угощали друг друга и передавали тыквенные сосуды с водой; вообще-то шум стоял невообразимый, если бы кто-то потрудился обратить на это внимание.

Дядя Кеннеди и его семейство припасли мне местечко у южного угла площадки, достаточно близко, чтобы все видеть и слышать. Я уселся, принял из рук тети Дианы кусок жареной индюшачьей ножки, кое-как устроил на жесткой земле свой костлявый мальчишеский зад и внимательно огляделся вокруг.

Посмотреть было на что. На игровой площадке игроки уже стояли на своих местах позади длинных столов, лицом к платформе и к восходящему солнцу. Впереди и в центре, естественно, стоял стол Народа-Хозяина, а рядом с ним — семь игроков, представляющих семь кланов народа чероки. Элвис Медвежья Лапа тоже стоял там, прямой, словно натянутая тетива. Я не мог разобрать выражения его лица, но все игроки выглядели одинаково серьезными и невозмутимыми в соответствии с этикетом Игры.

Слева от них стояли игроки семинолов в своих ярких лоскутных куртках, с другой стороны — игроки кланов племени крик. За ними располагались столы чоктау и чикасау.