Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 49

С автомобильной стоянки, расположенной по соседству с 09L/27R — под таким индексом знают пилоты то сооружение, которое мы привычно называем северной взлетно-посадочной полосой, — видно, как вдали, на горизонте появляется маленькая, сверкающая, белоснежная искорка. Эта падающая звезда, неспешно приближающаяся к земле, на самом деле не что иное, как «Боинг-747». Самолет находился в воздухе двенадцать часов. На рассвете он вылетел из Сингапура, пролетел над Бенгальским заливом, Дели, афганскими пустынями и Каспийским морем. Его курс пролегал над Румынией, Чехией и Южной Германией, и лишь над бурными коричнево-серыми водами у побережья Голландии огромный самолет начал снижаться. Происходило это постепенно и почти незаметно: мало кто из пассажиров обратил внимание на перемену тона шума двигателей. 747-й пролетел вверх по течению Темзы, миновал Лондон, повернул на север в районе Хаммерсмита (примерно в это время были выпущены закрылки), заложил вираж над Оксбриджем и вновь лег на прямой курс над Слау. Постепенно и с земли становится видно, что это не точка в небе и даже не просто самолет: к огромному двухпалубному фюзеляжу пристыкованы невероятно длинные крылья с подвешенными к ним, как сережки, четырьмя двигателями. Во время дождя облако водяной пыли образует за величественно снижающимся воздушным гигантом длинный шлейф. Под крылом — пригороды Слау. Три часа дня. На кухнях и коттеджах вскипели чайники, в гостиной работает телевизор. Звук выключен, и лишь по стенам мечутся зеленые и красноватые тени. Все, как всегда, все, как каждый день. А тем временем над Слау проносится самолет, который всего несколько часов назад перелетел Каспийское море. Каспийское море — Слау: самолет становится символом свободы перемещения в пространстве и покорения мира. Он несет в себе след всех тех стран и территорий, над которыми пролетел. Свойственная ему от рождения мобильность предлагает нам воображаемый противовес всем ощущениям, связанным с застоем, смирением и неподвижностью. Еще сегодня утром этот самолет пролетел над Малайским полуостровом — даже само это название, кажется, источает ароматы гуавы и сандала. А сейчас буквально в нескольких метрах над землей, от которой он был так долго оторван, самолет кажется неподвижным. Его нос задран вверх, и он словно задумывается на мгновение перед тем, как все его шестнадцать колес задних стоек шасси обрушатся на бетон полосы, выбив при этом из своего нутра столб дыма, дающий хоть какое-то представление о скорости и весе спустившейся с небес на землю рукотворной птицы.

С параллельной полосы взлетает направляющийся в Нью-Йорк А340. Где-то над водохранилищем Стэйнс он уберет шасси и сложит закрылки. Эти механизмы не понадобятся ему до тех пор, пока он не начнет снижаться над белыми дощатыми домиками в Лонг-Бич, находящимися в трех тысячах миль и восьми часах полета над морем и облаками. Сквозь марево, которое образуется от вырывающихся из прогреваемого двигателя струй раскаленного воздуха, видны колышущиеся силуэты других самолетов, дожидающихся очереди на взлет. Самолеты прокатываются по рулежным дорожкам, их буксируют от терминала на стояночную площадку — движение здесь, на территории аэропорта, очень плотное и лишь со стороны может показаться беспорядочным. Кили самолетов, украшенные самыми разными эмблемами авиакомпаний и государственными флагами, перемещаются в разных направлениях на фоне горизонта, как паруса во время регаты.

Вдоль стеклянно-стальной стены третьего терминала выстроились четыре гиганта. Судя по знакам различий, они прибыли сюда с разных концов света: из Канады, Бразилии, Пакистана и Кореи. Несколько часов они простоят в одной шеренге, почти касаясь друг друга кончиками крыльев, а затем каждый отправится в очередное путешествие по стратосферным ветрам. Вокруг каждого подрулившего к терминалу и вставшего под загрузку самолета начинает разыгрываться настоящая хореографическая композиция. Под брюхо лайнера подкатываются грузовики, к крыльям тянутся черные змеи топливных шлангов, гармошка крытого трапа присасывается резиновыми губами к фюзеляжу в районе двери. Открываются багажные люки, и из них извлекаются на свет потертые алюминиевые контейнеры, в которых сюда, в Лондон, вполне возможно, привезли свежие тропические фрукты, которые еще буквально день-два назад свисали с ветвей деревьев, или же овощи, росшие в далеких уединенных, спрятавшихся между гор долинах. Два человека в рабочих комбинезонах подкатывают к одному из моторов стремянку, снимают защитный кожух и приступают к тщательному обследованию этого потрясающего своей сложностью и упорядоченностью мира, состоящего из бесчисленных проводов и металлических трубок. Из одной из дверей фюзеляжа на землю опускают тюк с подушками и пледами. Пассажиры сходят по трапу, даже не подозревая, что за ними наблюдает человек, для которого этот самый обыкновенный английский день уже заиграл совершенно особыми, какими-то волшебными красками.

Пожалуй, в наиболее концентрированной форме притягательность аэропорта выражается в экранах мониторов, установленных над рядами стоек регистрации. На этих экранах высвечиваются номера и пункты назначения готовящихся к отлету рейсов и исходные точки маршрутов прибывающих в аэропорт самолетов. Мониторы и отображаемая на них информация лишены какого бы то ни было эстетического самосознания: их дизайн элементарен, цвета примитивны, а шрифты, используемые для набора текста, прямо заявляют о том, что используют их только для передачи информации, но ни в коей мере не для украшения чего бы то ни было. Именно эта простота и позволяет разгуляться воображению и эмоциям. Сердце начинает биться учащенно: Токио, Амстердам, Стамбул, Варшава, Сиэтл, Рио-де-Жанейро… Экраны несут в себе не меньшую поэтическую нагрузку, чем последняя строчка джойсовского «Улисса»: это не только указание на те географические точки, в которых автор создавал свой великий роман, но и в не меньшей степени символ абсолютно космополитичного духа, выраженного простой, но весьма эффектной композицией: «Триест — Цюрих — Париж». Этот постоянный призыв, доносящийся до нас с висящих под потолком мониторов, подкрепленный настойчивым мельканием той или иной строки или курсора, позволяет нам осознать, насколько, оказывается, легко можно изменить, казалось бы, уже окончательно устоявшуюся жизнь и что для этого достаточно всего-навсего шагнуть туда, в уходящий к трапу коридор, пройти по нему и оказаться в самолете, который буквально через несколько часов доставит тебя туда, где ты никогда не был, где тебя никто не знает. Как приятно осознавать в самый обычный день, в три часа пополудни, когда на тебя накатываются волны тоски и отчаянья, что для любого из нас всегда найдется самолет, который унесет тебя куда-то далеко — как писал Бодлер: «Куда угодно! Куда угодно!» — в Триест, Цюрих, Париж.

4

Бодлера привлекали не только те места, из которых люди отправляются в путешествие и куда приезжают. В не меньшей степени его восхищали машины, предназначенные для перемещения человека и предметов в пространстве. Особенно поражали его воображение большие корабли, способные пересечь океан. Он писал о «глубоком и полном таинственности очаровании долго разглядываемого корабля». Он любил приходить в парижский речной порт Сан-Николя, чтобы посмотреть на плоскодонные каботажные баржи. С еще большим удовольствием он ездил в Руан и в Нормандию, чтобы посмотреть на стоявшие у причалов и на рейдах большие морские корабли. Он искренне восхищался достижениями технической мысли человечества. Благодаря открытиям и техническим разработкам люди смогли заставить такие большие, тяжелые и самые разнообразные по форме предметы уверенно, элегантно и предсказуемо пересекать моря и океаны. Большое судно напоминало Бодлеру «огромное, могучее, тяжелое, но при этом проворное и стремительное создание, некое храброе и великодушное животное, терпеливо сносящее все неприятности, обрушивающиеся на него в силу стремления человека реализовать все свои амбиции и тщеславные устремления».