Страница 32 из 183
Он взял в руки большой молот и принялся ковать форму из безликой массы, что поблескивала на его наковальне. Ему еще не ведомо было, что он собирается выковать. А руки все знали наперед, споро и сноровисто вращали крицу, ворочали щипцами, колотили то слева, то справа. То был не наконечник копья, не топор, не лемех, не резак. Похоже, это было какое-то колесо, колесо с множеством зубцов, заостренных на концах, словно в собачьей пасти.
Зачарованный, Шеф смотрел, как диковина эта рождается после его ударов. Где-то в глубине души он сознавал, что сделать подобное невозможно. Ни один кузнец не сможет выковать такой предмет на своей наковальне. И тем не менее он знал, видел, как можно сделать такое колесо — выковать отдельно зубцы, а потом приплавить их к колесу, которое заготовил загодя. Но только к чему эта вещь пригодна? Может, если крутануть одно колесо снизу вверх, а другое колесо — иначе, вровень с землей, да так, чтобы зубцы на одном колесе сцеплялись бы с зубцами другого, то одно колесо начнет вращать второе.
Ну а дальше-mo что из этого? А то, что все это как-то связано вон с той громадной штуковиной, в два человеческих роста, которая стоит у стены и сейчас едва проступает из мрака.
Неожиданно, словно бы внутренним видением, ощутил он некое присутствие, чей-то прикованный к себе взор. То были существа необъятных размеров, под стать этой зале. Он не смог бы толком разглядеть их, да и не решался надолго отвести взгляд от наковальни, но присутствие их ощущал каждой частичкой своего существа. Они стояли друг рядом с другом и не спускали с него глаз. Даже обсуждали его. То были боги Торвина, боги Пути.
Ближе всех к нему громоздилась могучая фигура, немерено разросшийся Вига-Бранд. Выпуклые бицепсы перекатывались под рубахой с короткими рукавами. Должно быть, Тор, подумал Шеф. На лице его застыла брезгливая, враждебная, недовольная гримаса. А дальше виднеется другой бог — востроглазый, остролицый, пальцы подоткнуты под серебряную перевязь, и вот он про себя, втихомолку, явно любуется Шефом, словно бы присмотрел он себе на торгах жеребца, чистокровного, породистого, которого недотепа хозяин отдает по бросовой цене.
«Этот точно со мной заодно, — подумал Шеф. — Или он решил себе, что это я с ним — заодно…»
Сзади стояли еще двое богов: один был самый из них высокий, а последний, самый дальний, опирался на копье с трехзубчатым наконечником.
Шеф продолжал делать открытия. Оказывается, у него надрезаны поджилки. Если он и перемещался по кузнице, то не с помощью ног: они волочились за ним, как раздвоенный хвост. Весь свой вес он переносил на руки и, переставляя их, двигался от одного предмета к другому: от высоких стульев к вязанкам дров, и дальше к скамьям, которыми — как казалось, вне всякого порядка — была заставлена зала, хотя вскоре он понял, что на самом деле все было подчинено единственной цели: облегчить ему передвижение по ходу работы. Впрочем, он мог даже и подняться на ноги, использовать их как опоры, но сухожилий не было, ноги от бедер до икр были неуправляемыми кусками материи. И беспрестанная тупая боль свербила ему колени.
Сквозь дымчатую хмарь залы проступили очертания еще одной фигуры, не огромной, как фигуры богов, а совсем крохотной, словно то был муравей или мышь, что вытаращила свои глазки из щели между деревянными панелями. Да это же Торвин! Хотя нет, не Торвин. Это небольшой, щуплый человечек с продолговатым лицом и пронзительным взором. И то и другое подчеркивалось редкими длинными волосами, спадающими с высокого темени. Однако одет этот человек был подобно Торвину — весь в белом, с ожерельем из ягод рябины. Схожи они были также выражением лиц: глубоко вдумчивым, внимательным, но здесь была и какая-то осторожность, страх.
— Кто ты такой, юноша? Уж не пришелец ли ты из царства людей, забредший во дворец Велунда? Как ты здесь оказался и каким образом отыскал ты Путь?
Шеф потряс головой, делая вид, что желает только уклониться от сыплющихся в глаза искр. Он бросил колесо в лохань с водой и принялся за следующую часть работы. Три быстрых, легких удара, переворот, снова три раза опускается молот, и какой-то раскаленный предмет летит в ледяную воду, а на его месте немедленно оказывается другой. Шеф понятия не имел, чем он сейчас занимается, но занятие это переполняло его возбуждением, диким, необузданным восторгом, какой может испытать узник, узнавший о дне своего побега и не спешащий поделиться этой радостью с тюремщиком.
Вдруг он видит, как к нему направляется один из исполинов — тот, с копьем, который ростом выше всех прочих. Человек-мышь тоже увидал его и поспешно нырнул во тьму. Теперь от него осталось только бледное-пребледное пятнышко.
Палец толщиной со ствол ясеня вздернул вверх подбородок Шефа. Сверху на него взирал один глаз, посаженный на лицо, что напоминало лезвие топора: прямой нос, выступающий подбородок, борода клинышком, косые скулы. После знакомства с таким лицом можно было с чувством облегчения разглядывать физиономию Ивара — как нечто, по крайней мере, постижимое, выражающее вполне человеческие страсти, то есть злобу, ненависть, жестокосердие. Не то с этим лицом: если бы кому-то удалось прознать, что за мысли теснятся в этой голове, он бы до конца дней своих повредился рассудком.
И тем не менее лик этот выражал не одну неукротимую злобу, но и глубокую задумчивость.
— Тебе придется много дорог обойти, клопик, — проговорил он. — Хотя начал ты недурно. Молись, чтобы я не скоро тебя призвал!
— Но почему ты должен призвать меня к себе, Высочайший? — произнес Шеф, втайне поражаясь собственной дерзости.
Лицо сложилось в ухмылку. Будто отделилась от ледника и рухнула в пропасть льдина.
— Не спрашивай, — ответил он.
Палец опустился, и, подгребая молот, наковальню, горн, скамьи, ведра, могучая длань вмиг смела их в небытие — и самого кузнеца вместе с ними, — как стряхивают с одеяла скорлупу от семечек. Шеф взмыл в воздух, совершил кувырок, другой, третий; сорвался и полетел в сторону фартук. Последнее, что осталось у него в памяти, это бледное пятнышко, напоминающее чье-то лицо…
Спустя мгновение он уже валялся на траве, на той самой пустоши под английским небом. Однако солнца больше не было и в помине; вместо него легли на его тело холодные, жуткие тени.
А где Годива? Кажется, она тихонько поднялась, а потом…
Вмиг отойдя ото сна, Шеф уже на ногах. Чуя присутствие врага, бешено блуждает взгляд. В кустах напротив какая-то возня, глухие удары, надрывный женский крик, которому мешает вырваться наложенная на уста ладонь и рука, сковавшая гортань.
Шеф бросается на этот звук, и тут же из густых дебрей выступают воины, ожидавшие сего мига в засаде. Как десница судьбы, они сжимают его в мертвое кольцо. А в глаза ему смотрит не кто иной, как гаддгедлар Муиртайг. Через лицо его пробежал синевато-багровый рубец, который сейчас морщится от выражения едкой, сдавленной и удовлетворенной ненависти.
— Считай, что побег удался, паренек, — сказал он. — Зря ты остановился, бежал бы себе и бежал. Тебе захотелось полакомить свой колышек иваровской девкой? Горячий кол голове покоя не даст. Ничего, мы тебе его сейчас остудим.
В приливе глухой тоски он сделал попытку ринуться к кустам, откуда доносились вопли Годивы. Стальные объятия легли ему на плечи. Они ее уже поймали? Как они умудрились их обнаружить? Не могли же они пойти по их следу!
Глумливое хихиканье прозвенело над гомоном гаддгедларов. Корчась от боли в лапах викингов, Шеф все же узнал его. То был смех англичанина. Смех его единоутробного братца.