Поднебесная

Гай Гэвриел Кей

Поднебесная

Сибилле, с любовью

Глядя в зеркало из бронзы, можно исправить свою внешность;

глядя в зеркало истории, можно понять взлет и падение государства;

глядя в зеркало из хороших друзей, можно отличить добро от зла.

Часть первая

Глава 1

Среди десяти тысяч звуков в Синане, среди нефрита, золота и вихрей пыли, он часто проводил ночи без сна в компании друзей или пил вино с пряностями в Северном квартале вместе с куртизанками.

Они слушали игру на флейте, или на пипе[1] и читали стихи, испытывали друг друга насмешками и цитатами, иногда уединялись в комнаты с надушенными, шелковыми женщинами, а потом нетвердой походкой отправлялись домой, после того как барабаны на рассвете извещали о конце комендантского часа, и спали весь день вместо того, чтобы учиться.

Здесь, в горах, в одиночестве, в холодном чистом воздухе у вод Куала Нора, далеко к западу от столицы и даже за границами империи, Тай с наступлением темноты ложился на узкую кровать под первыми сверкающими звездами и просыпался на восходе солнца.

Весной и летом его будили птицы. Это было место, где тысячи и тысячи птиц шумно вили гнезда: орлики и бакланы, дикие гуси и журавли. Гуси заставляли его вспоминать далеких друзей. Дикие гуси были символом отсутствия: в поэзии и в жизни. Журавли – совсем другое дело. Они символизировали верность.

Зимой здесь стоял свирепый холод, просто дух захватывало. Северный ветер, когда он дул, нападал на тебя снаружи, и проникал даже сквозь стены домика. Тай спал под несколькими слоями меха и овечьих шкур, и птицы не будили его на рассвете из покрытых льдом мест гнездовий на дальнем конце озера.

Зато призраки были рядом в любое время года – и в лунные ночи, и в темные, как только садилось солнце.

Теперь Тай узнавал некоторые из их голосов. Злые голоса, и растерянные голоса, и те, в чьих тонких, протяжных воплях звучала только боль.

Они его не пугали, больше не пугали. Хотя сначала он думал, что умрет от ужаса, в те первые ночи наедине с мертвецами.

Он смотрел в окно, не закрытое ставнями, в весеннюю, летнюю, или осеннюю ночь, но никогда не выходил из дома. Под луной или под звездами, мир у озера принадлежал призракам. По крайней мере, к такому пониманию он пришел.

Он с самого начала установил для себя распорядок, чтобы справиться с одиночеством, страхом, и огромностью места, где находился. Святые и отшельники в своих горах и лесах, вероятно, намеренно поступали иначе, проживая дни подобно подхваченным ветром листьям. У них не было ни воли, ни желаний, но Тай обладал иным характером, и он вовсе не был святым.

Он действительно начинал каждый день молитвой за отца. Официальный период траура еще не закончился, и возложенная им самим на себя миссия у этого далекого озера была напрямую связана с уважением к памяти отца.

После молитв, которые, как он полагал, также возносят его братья в том доме, где все они родились, Тай обычно выходил на горный луг (зелень разных оттенков пестрела полевыми цветами, или под ногами хрустели снег и лед) и, если не было бури, выполнял свои каньлиньские упражнения. Без меча, потом с одним мечом, потом с обоими.

Он смотрел на холодные воды озера с маленьким островком посередине, потом вверх, на потрясающие горы вокруг, громоздящиеся друг на друга. За северными вершинами земля на протяжении сотен ли[2] спускалась под уклон, к длинным дюнам смертоносных пустынь, которые с двух сторон огибали дороги Шелкового пути, приносящие столько богатства двору, империи Катая. Его народу.

Зимой он кормил и поил свою маленькую, лохматую лошадку в сарае, пристроенном к его хижине. Когда становилось теплее и снова появлялась трава, он отпускал ее пастись на весь день. Она была спокойная, не убегала. Впрочем, бежать ей было некуда.

После упражнений Тай старался впустить в себя тишину, стряхнуть хаос жизни, амбиции и устремления, стать достойным возложенного на себя труда.

А потом брался за дело – погребение мертвых.

Он никогда, с самого приезда сюда, не делал никаких попыток отделить катайских солдат от тагурских. Их останки, черепа и белые кости, перемешались, разбросанные и наваленные грудами. Плоть ушла в землю или досталась животным и стервятникам, уже давно, или – в случае погибших во время самой последней кампании – не так давно.

Тот последний конфликт закончился победой Катая, хоть она и досталась большой кровью. Сорок тысяч погибло в одном-единственном сражении, почти одинаковое количество катайских и тагурских воинов.

Его отец был на той войне. Генерал, после получивший в награду гордый титул Командующего левым флангом на Усмиренном западе. Сын Неба достойно наградил его за победу: личная аудиенция в Зале великолепия во дворце Да-Мин, когда он вернулся с востока, пурпурный пояс, слова похвалы, обращенные лично к нему, подарок из нефрита, полученный из рук императора всего через одного посредника.

Нельзя отрицать, в результате того, что произошло у этого озера, семья Шень получила большую выгоду. Мать Тая и Вторая мать вместе курили благовония и зажигали свечи в благодарность предкам и богам.

Но для генерала Шэнь Гао воспоминание о здешнем сражении, до самой его смерти, случившейся два года назад, служило источником одновременно гордости и печали, и эти чувства были с ним всегда.

Слишком много людей отдали жизнь за озеро на границе пустынного края, который не могла бы удержать ни одна из империй.

Потом был подписан договор, скрепленный изысканными заверениями и обрядами, и впервые катайскую принцессу отдали в жены тагурскому принцу, о чем тоже говорилось в договоре.

В юности услышав это число – сорок тысяч погибших, – Тай не мог даже представить себе такое количество мертвецов. Теперь уже мог.

Озеро и луг лежали между одинокими крепостями, и за ними наблюдали обе империи на расстоянии многих дней пути отсюда, с юга – Тагур, с востока – Катай. Сейчас здесь всегда стояла тишина, не считая воя ветра, криков птиц в соответствующее время года и призраков.

Генерал Шэнь говорил о печали и чувстве вины только с младшими сыновьями (и никогда – с самым старшим). Такие чувства у главнокомандующего могли счесть постыдными, даже предательскими: отрицанием мудрости императора, который правит по велению богов и никогда не ошибается, не может ошибаться, иначе его трону и империи грозит опасность.

Но Шэнь Гао высказывал эти мысли, и не раз, после того как ушел в отставку и удалился в семейное поместье на берегу текущей на юг речки, недалеко от реки Вай. Обычно – выпив вина в тихий день, когда листья или цветки лотоса падали в воду и уносились вниз по течению. И память об этих словах была главной причиной того, что его второй сын оказался в период траура здесь, а не дома.

Иные могли бы возразить, что тихая печаль генерала была ошибочной и неуместной. Что битва здесь являлась необходимой для дела защиты империи. Важно помнить, что не всегда армии Катая торжествовали над тагурами. Правители Тагура на своем далеком, полностью защищенном плато были непомерно амбициозными. Победа и жестокость доставались обеим сторонам на протяжении ста пятидесяти лет сражений у Куала Нора, за перевалом Железные Ворота, который сам по себе был самой дальней крепостью империи.

«Тысяча ли лунного света, льющегося к востоку от Железных Ворот», – так написал Сыма Цянь, Изгнанный Бессмертный. Это не было правдой в буквальном смысле, но любой человек, когда-либо побывавший в крепости у Железных Ворот, понимал, что имел в виду поэт.

1

Четырехструнный щипковый музыкальный инструмент наподобие лютни. – Прим. ред.

2

Единица измерения расстояния. В древности составляла 300 или 360 шагов, современное общепринятое значение – 500 метров. – Прим. ред.