Страница 50 из 64
– Не должен, но делает это, – ответила Розали. Сердце ее разрывалось от сострадания.
Холодно посмотрев на браконьера, Рэнд сказал Гильому:
– Отпусти его.
И как только тот разжал железные тиски, крестьянин, посмотрев на Рэнда, бросился наутек, словно за ним гнался сам дьявол.
Повернувшись, Рэнд увидел Розали, стоящую у полуоткрытой стеклянной двери.
– Рэнд, я хотела бы поговорить с тобой, – промолвила она, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно.
– Позднее, – как-то безразлично ответил он. – Сейчас я еду верхом.
– Алмаз уже оседлан, месье, – с неожиданной заботой в голосе подсказал Гильом.
Мирель попыталась мягко увлечь девушку к чайному столу.
– Мне нужно поговорить с ним, – сказала Розали, чувствуя сильное душевное волнение.
– Я не думаю, что он будет сейчас слушать вас, – ответила горничная.
– Черт! – Розали окинула чайный стол отсутствующим взглядом. – Я все равно не знаю, что сказать ему. Ах, да, надо было спросить, когда он вернется…
– Может, выпьете вина, мадемуазель? – осторожно произнесла Мирель.
– Да, пожалуй, только не разбавляй его, – ответила Розали и нахмурилась.
Наступил вечер, пришло время ужина, а Рэнда вес не было.
Тишина в замке сделалась столь напряженной, что Гильом, не выдержав, оседлал гнедую кобылу и поехал в деревню. Он вернулся часам к одиннадцати, пропахший табаком и пивом и чрезвычайно довольный. Ясно было, что он провел время в весьма приятной компании.
– Какой чудесный вечер, – сказал он, развязной походкой входя в гостиную. – Тепло и…
– Гильом! Как ты можешь пить и веселиться, зная, что мадемуазель беспокоится о месье…
– С ним все в порядке. Советую вам обеим отдохнуть, – улыбаясь, ответил он.
– Ты нашел его? – спросила Розали.
– Да, я видел его в деревенском кабачке…
– За игорным столом?
– И со стаканом доброго вина.
Розали побледнела.
– А что еще может делать человек в теплую летнюю ночь в местной таверне? – резонно заметил Гильом. – Я и сам не прочь пропустить стаканчик. У них там такое отличное…
Розали нахмурилась. Разве мог Гильом знать, что Рэнд избегал употреблять вино, не желая терять контроль над собой? Случай с браконьером произвел на Рэнда явно неприятное впечатление, но Розали не думала, что он примет это так близко к сердцу.
– Ты говорил с ним? – спокойно спросила она.
Гильом покачал головой.
– Значит, ты не знаешь, когда он вернется… Я, пожалуй, пойду спать, Мирель.
– Да, – тихо ответила девушка, идя вслед за ней.
Розали сняла платье и облачилась в простую белую ночную рубашку. Она попыталась читать, но ничто не шло ей на ум.
– Рэнд, – шептала она, глядя на пламя свечи. – Ты так горд и независим, что я теряюсь. Ты сказал, что заботишься и считаешься со мной, а сам уехал, даже не попросив моей помощи. Ты сказал, что тебе нужна моя любовь, моя зависимость от тебя. Я могу дать тебе и это, и многое другое. И пока ты не поймешь, что именно я могу успокоить и утешить тебя, я буду только игрушкой в твоих руках.
Розали до боли сжала пальцы. Казалось, время остановилось, как вдруг наконец послышались шаги. Она вскочила с постели и босиком подошла к двери. В конце коридора, в комнате, где была портретная галерея, горел свет. Розали вышла из спальни и неслышно двинулась по коридору. Открыв дверь, она увидела Рэнда в кресле, напротив портрета Элен, с бутылкой бренди в руках. Волосы его тускло блестели в свете лампы.
Он обернулся на звук шагов и равнодушно, как на манекен, посмотрел на Розали. Таким он был, наверное, когда много и сильно пил, – мрачным, замкнутым, с потухшим взором.
– Убирайся, – сказал он низким хриплым голосом.
Как больно могут ранить слова! Розали почувствовала, что они обожгли ее, словно удар хлыста. Она стояла беспомощная, растерянная, предлагая помощь, о которой никто ее не просил.
Несколько месяцев назад Розали Беллью выбежала бы из комнаты быстрее испуганного зайца, но сейчас сердитый взгляд его темных глаз, конечно, испугал ее, но она поборола страх.
– Если ты и дальше будешь сидеть вот так, то ничего не изменится, – сказала она. – Сидеть и пить…
Рэнд качнул бутылкой и произнес тоном взрослого, обращающегося к ребенку:
– Мне это помогает, я чувствую себя лучше, так что уходи…
– Я вижу, как это помогает тебе, – горько прервала его Розали.
– Ты ничего не понимаешь и не можешь судить об этом.
– Нет, я кое-что понимаю. Например, то, что ты долгое время пытаешься уйти от вины, – возразила она. – Предпочитая оставаться один на один со своей бедой.
Голос Розали был тих и нежен.
– Почему ты держишь это в себе?
– Грехи отцов, – мрачно начал Рэнд и отпил, из бутылки, – в крови нашей.
– Кроме не правильно понятой вины, в твоей крови только одно – твоя подавленность.
Розали подошла ближе.
– И здесь нет твоей вины, Рэнд, – дета не должны отвечать за грехи их родителей…
– Знаю. Но я должен отвечать за свои грехи. – Он помолчал. – А знаешь ли ты, что я делаю то же самое?
Он взглянул на портрет матери.
– Можешь ли ты понять, что я чувствую, зная, что во мне течет ее кровь! Она была вероломной, неспособной говорить правду, так же как ты не способна солгать. Она была настолько бессердечна, что ты и представить себе не можешь. Боже мой, ты не поймешь всего этого! А рядом с ней был отец-пропойца…
– Замолчи! – прервала его Розали, разрываясь между гневом и состраданием. – Не говори так больше! И не думай об этом. Я не нахожу в тебе ни ее черт, ни черт твоего отца…
Она села на ручку кресла и, повернув к себе лицо Рэнда, внимательно посмотрела на него.
– Я верила, что ты будешь заботиться обо мне, и ты заботился. Но есть и другие люди, которые зависят от тебя, верят тебе. Не надо опускаться до жалости к самому себе, это на тебя не похоже.
Поставив бутылку на стол, Рэнд взял ее за запястья и с силой отвел ее руки от своего лица, но Розали не сдавалась и нечаянно соскользнула к нему на колени. Почувствовав тепло ее тела, Рэнд прекратил борьбу.
– Она давно превратилась в воспоминание. Как может она теперь влиять на тебя? Это такой чудесный дом и великолепное место. Когда солнечный свет переполняет его, не смотри в темные углы в поисках теней, которых здесь и нет вовсе, освободись от этого, позволь ей уйти.
Ее последние слова, казалось, что-то затронули в нем, и Рэнд взглянул на Розали так, словно впервые увидел ее.
Он хотел было что-то сказать, но раздумал и только тряхнул головой.
– Почему ты чувствуешь себя виноватым, если тебе не в чем винить себя?
– – Рози, – хрипло произнес он. – Я не хочу сейчас говорить ни о чем, и о прошлом в том числе. Иди в свою комнату, пожалуйста.
Розали посмотрела ему в глаза.
– Может быть, я не права, но мне кажется, ты не хочешь потерять меня, боишься, что я уйду, если узнаю о. тебе что-то плохое. Пойми, ты действительно можешь потерять меня из-за своего молчания. Скажи мне, что ты сделал? О, Рэнд, не может же это быть столь ужасным!
Выпитое вино и усталость подействовали на Рэнда как яд, приведя его в состояние полного расстройства, какого он давно уже не испытывал. Он чувствовал себя настолько виноватым, испорченным и погрязшим в грехе, что даже сидеть с ней в одной комнате представлялось ему преступлением, а уж тем более держать ее в своих объятиях. Хотя, наверное, никакая сила не смогла бы оторвать его сейчас от Розали.
– Пожалуйста, Рэнд, – прошептала она, прикоснувшись к его резко очерченным скулам.
Тогда он с силой сжал ее за талию так, что она едва могла дышать. Она чувствовала запах бренди и аромат его кожи, когда он, наклонившись ближе, зарылся лицом в ее длинные шелковые волосы.
Розали слышала, как он заговорил, скоро и неразборчиво бормоча слова, смысла которых она совсем не понимала.
Вцепившись в складки ее платья, он все говорил и говорил и не мог остановиться. Слишком долго Рэнд носил в себе эту тяжесть, это бесчестье своего прошлого, этот позор бесстыдных "подвигов", совершенных им в Лондоне, и он безжалостно обнажил перед ней свою душу.