Страница 15 из 32
Люля пришла со спектакля, мы ужинали, и я подсунул дневник папане. Шевеля губами, он молча прочел что надо, сделал себе новый бутерброд с сыром и спросил:
— А здоровый девятиклассник?
— Обычный, — сказал я.
— Что у вас там? — спросила Люля.
Папаня сделал мне глазами, показывать ли ей дневник, я кивнул, и он положил дневник перед Люлей. Она быстро пробежала глазами директоров выговор и вызов ее на педсовет и, после паузы, почти шепотом произнесла:
— Слышишь, дед? Твой внук избил ни в чем не повинного девятиклассника. Подбил мальчику глаз. Я родила негодяя! — крикнула она. — Он плохо учится!
— Я исправил две тройки, — сказал я.
— Неважно, — сказала она.
— Ну почему же? — сказал дед. — Это само по себе важно.
— Никаких рыбалок! Никакой поездки с нами в Сибирь! Избил, видите ли, невинного человека!
— Он оскорбил меня, — сказал я.
— Чем?! Чем он тебя мог оскорбить?!
— Это моя личная тайна, — сказал я. — А в Сибирь… Разве я просился туда с вами? А с другой стороны — разве можно меня, такого, оставлять без вашего присмотра?
— Никаких подледных ловов! — крикнула Люля. — Боже мой! Мне идти на педсовет! Какой позор! И это — сын актрисы и солидного инженера!
— Что же выходит? — спросил дед. — Если мальчику запретить рыбалку, он больше драться не будет? А если позволить — так обязательно будет, так что ли?
— Вы что, все против меня?! — тихо спросила Люля.
— Нет, отчего же, это безобразие с его стороны, — сказал папаня, тихонечко уходя в другую комнату.
Мне вдруг стало жалко мою Люлю. Ей, похоже, на самом деле было плохо оттого, что я отлупил человека, даже если он и гад. А то, что он действительно такой, она не знала и знать не могла. Ей казалось, что это я у нее плохой. Особенно мне вдруг стало за нее нехорошо, потому что ей придется идти на этот педсовет и услышать много горьких слов в мой адрес, а уж она-то здесь была вовсе ни при чем.
Вдруг она сделала такое, от чего я совершенно обомлел. Она встала, наклонилась ко мне и шепнула мне на ухо заговорщицки, будто не мне, а какому-то абсолютно другому человеку:
— Слушай. А ты подговори деда, чтобы он пошел на педсовет, ладно? Он, а не я.
— Ладно, — смекнул я и тоже заговорщицки шепнул ей: — А на рыбалку мне можно ездить, а?
— Ладно, — шепнула она. — Поезжай, если только уговоришь деда пойти на педсовет. — И тут же крикнула, уходя: — Сумасшедший дом! Сын бандитом растет. Муж — растяпа. Дед на своей рыбалке помешан!
— Вулкан! — сказал ей вслед дед. — Актриса!.. Ну, что? Едем на рыбалку?
— Может и едем, — сказал я. — Но при одном условии.
— Если я вместо Люли пойду на педсовет, где тебя будут чистить?
— Ты слышал, да?
— Просто догадался. Опыт, брат. Целая жизнь. Я ведь уже старый. Ты когда-нибудь думал, что я у тебя уже старый?
Вопрос был какой-то странный, неуютный, я пожал плечами и сказал:
— Ерунда, ничего ты не старый, вон как по льду шастаешь, молодым завидно.
— Старый, — сказал он. — Ну, хватит. Ладно, схожу я на этот твой педсовет. Мне что? Это Люле неприятно, а меня, может, даже развлечет: послушаю, что там о тебе скажут.
— Странно все-таки, дед, — сказал я. — Все взрослые мной недовольны, а ты вроде бы нет, доволен. Или я не прав?
— Похоже, прав. Конечно, ничего хорошего в твоей драке нет, тем более — в школе, но я догадываюсь, что не за здорово живешь ты полез в драку, да еще с таким лбом, наверное, веская причина была. Да и возникла сразу — потому и в школе.
— Да, дед, ты мудро все угадал, так оно и было. Я драться вовсе и не собирался. Только я не буду тебе говорить, что к чему, ладно?
— Конечно. Я и так тебе верю. Я думаю, и Люля тебя поняла бы, если бы ты попал в струю, ну, в лучший момент. А кричит она потому, что ей на педсовете сделают выговор — ей, а не тебе. А так бы она все поняла.
— Знаешь, дед, — сказал я. — Летом или весной ты ведь возьмешь меня на обычную рыбалку?
— Ну, дай бог, доживем…
— Вот я и думаю. Может, нам в какое-нибудь путешествие с тобой отправиться, а? На недельку.
— Каким образом?
— А на лодке. Купим с тобой резиновую лодку, двухместную, заберемся в верховья какой-нибудь речки и дунем по течению вниз. Красота, а, дед? Костерок вечером, соловьи поют! А, дед? Поедем?
— Да неплохо бы. — Он грустно почему-то улыбнулся. — Дожить надо, да и лодка — проблема.
— Осилим, — весело сказал я. — Доживем.
19
— Ну-ка, посмотри назад! Видишь? — спросил Гошаня. — Видишь девулю?
Я ворвался в класс со звонком и плюхнулся сразу на парту, так что никаких новостей не знал. Мы теперь сидели с Гошаней вместе: Таняпка Беленькая, по-моему, влюбилась в Вадика Абашидзе и пересела к нему, а Гошаня — ко мне. Ей, видите ли, плохо с нашей парты видно, что там написано на доске, у нее, знаете ли, что-то там такое поменялось со зрением. Чушь собачья!
— Видишь, какая? — шепнул Гошаня. — Новенькая. В первый раз. Из Воскресенска приехала. Ее брат в «Химике» играл, в шайбу, — я спросил. Теперь, наверное, в СКА будет. Симпатичная, да? Ишь, глазищи какие!
Наверное, потому, что я предположил, что не так-то мне будет в Сибири легко и просто, я сам подошел на переменке к новенькой. Все, шушукаясь и глядя на нее, повалили из класса, а она осталась, и я к ней подошел.
— Ну, здравствуй, — сказал я. — Давай знакомиться. Алеша Волков. — И я протянул ей руку. Она пожала мою довольно крепко и сказала:
— Давай. Я — Ириша. Румянцева. По прозвищу Стрекоза.
— Почему «стрекоза»?
— Не знаю. Забыла. Я с первого класса Стрекоза. Привыкла.
— Стесняешься наших?
— Да не очень. Конечно, непривычно как-то. Все чужие.
— Это временно, — сказал я. — Пообвыкнешь.
— Ну, само собой. Как, трудно было драться с девятиклассником?
— Батюшки! Уже знаешь?! — удивился я.
— Да, с утра только об этом и говорили. Все вокруг. Ты мне покажи потом этого девятиклассника: все-таки интересно. Ладно?
Я засмеялся и кивнул, и тут же вошла наша Евгения Максимовна.
— Ну, как тебе, Ириша, наш класс? — спросила она.
— Еще никак. Не знаю, — сказала, улыбаясь, Ириша, и я увидел, что она очень симпатичная, глазищи — во!
— Ну, а как тебе наш Волков, не кусается? — спросила Евгения Максимовна.
— Ну что вы! Он смирный. Сам подошел познакомиться — понимает, что мне, новенькой, нелегко.
— Чудесно, — сказала Евгения Максимовна. — Значит, у него еще не все потеряно.
— В каком смысле?! — Ириша сделала сверхогромные от удивления глаза, но одним, умница, успела подмигнуть мне, что ей, мол, все ясно.
— Позже узнаешь, — сказала Евгения Максимовна. — Он у нас — герой со знаком минус.
— Как интересно! — сказала Ириша, тут же прозвенел звонок, и Евгения Максимовна, уходя, шепнула мне:
— Молодец!.. Да, не забывай про педсовет. Маме сказал?
— Сказал. Она не может. Дед придет, к сожалению, — схитрил я.
— Почему «к сожалению»?
— Строгий очень.
— Так тебе и надо, — сказала Евгения Максимовна.
После уроков сразу же наша новенькая, Ириша Румянцева, выкинула номер. Это грубовато сказано, скорее, она вроде как поразила меня, хотя это тоже неточно.
Прозвенел последний звонок, и, раньше чем все вскочили, она громко сказала:
— Одну минуту! Девочки! Ребята!
Все, естественно, притихли.
— Я хочу к вам обратиться с речью. Да нет — с… ну, не знаю с чем. Можно?
Все заорали «давай» и тут же опять стихли.
— Я хотела сказать, ну, в общем… — И она покраснела.
— Да ты не стесняйся, детка! — Алик Зуев громко захохотал.
На него цикнули.
Ириша опять заговорила и, точно, почти поразила меня, но не поступком (хотя это был вроде и поступок, поведение), а, так сказать, ходом своей мысли, соображением. И, главное, она выглядела не веселой выскочкой или жутко общительной девчонкой, а даже как бы наоборот: очень смущалась, краснела…