Гром и молния

Вот и сейчас. Скрадывая эту бледную немочь, которая ушла из кубриков в каптерку, чтобы от входа не было видно света в окнах, я трагически задумался – как мельчает молодежь! А вот мы – в свое время, конечно…

Что делали мы в свое время – я не додумал. Пришла пора действовать. Судя по бормотанию, слышимому из-под двери, звяканью пузырей и тонкому хихиканью, в каптерке были «лос трес бандитос» и Васек Трубачев, тьфу ты! Сталин, конечно! И кто кого совратил дисциплину хулиганить, я не знал.

А значит – «мстя» моя будет страшна. Я достал свой «вальтер» и загнал пулю в ствол… Ну, сейчас я вас пугану, гаденыши! До приятного и теплого ощущения в штанах!

«Из чего там потолок?.. – пытался вспомнить я, примеряясь, как мне лучше вышибить дверь. – Не было бы рикошета… Ну, давай, Тур, мочи гадов!»

«Ба-бах!» Хлипкая дверная защелка не могла, конечно, удержать ярость и боевой порыв сына бога! Дверь, сметенная могучим ударом, распахнулась настежь! О-го-го! Я силен! Я бы плавно перетек в каптерку, наводя ужас на насильников над положениями Устава, но – проклятая дверь! У-у-у! Она, ударившись об косяк, резко пошла назад, попав мне прямо по носу…

От неожиданности и боли я выстрелил немного раньше, чем планировал. Но – попал хорошо! Опыт не пропьешь!

Попал я в потолок. Точнее – в фарфоровый ролик, удерживающий витой шнур электропроводки. Вот сейчас я точно понял, что евроремонт и скрытая проводка – это есть хорошо. Потому что на поле боя стало плохо!

Чертов ролик привел к тому, что почти что выигранную битву под Ватерлоо я чуть не проиграл. Долбаная пуля все-таки срикошетила, ударила в батарею парового отопления, расколола чугунную трубу, отскочила – и разбила две водочные бутылки.

Сидевших за столиком бандитос и Васька снесло на пол. Они попадали, как битые влет вальдшнепы. Поле боя и так было за мной, но последнюю точку поставил все же Петрович… А я было про него забыл. А зря… Герой-танкист – он и в авиации герой! Лучше бы я его отправил куда-нибудь подальше. Воевать с Японией, например. Но это еще было впереди. А сейчас битый жизнью и опытный боец Петрович стремительной танковой атакой залетел в каптерку на мой выстрел с автоматом в руках и дал очередь в потолок, сопровождая все это простым, но очень убедительным ревом: «Лежать, су-уки! Всех порву! Граната!»

Все бы было тихо-мирно… Но с гранатой Петрович палку, честно говоря, перегнул! Непривычные к танковым атакам, летуны, «взбледнувшие» от осевшего на них мела потолочной побелки, завизжали и сиганули в окно. Я обмер. У меня даже нос перестал болеть. Со страхом выглянув в окно второго, к счастью, этажа, я увидел барахтающихся на газоне нарушителей дисциплины.

Тут в коридоре раздался грохот, и в одних трусах и сапогах, но с «тэтэшником» в руках в каптерку ворвались «лос капитанос» – доны Извольский и Кузьмичев. За ними подпрыгивал мой Вася. Хорошо, что у них не оказалось гранат! Это, я вам скажу, было просто счастье!

– Старшина! Вяжи гадов и тащи их на допрос. Товарищи офицеры, а где ваши штанишки с помочами, а? – ядовитым голосом обратился я к капитанам, пряча нос от их ошалевших взглядов. – А ну, привести себя в порядок! Бе-егом, марш! И успокойте там народ! Отбой ведь!

С топотом бегущего по просторам прерий стада мустангов капитаны и Вася убежали прочь. Я потрогал нос и приготовился к «экстренному потрошению» захваченных в плен бледнолицых. Но тут в коридоре вновь раздался грохот сапог. Веселая ночка… Интересно – какое будет утро?..

Теперь в каптерку ворвался местный летеха с красной повязкой «Помощник дежурного» на рукаве. Его тылы прикрывал солдатик из караула. То, как он крутил стволом своего автомата, привело меня в ужас.

– Эй-эй, боец! Убери ты свою пушку от греха! Еще нам тут Курской битвы не хватало!

Лейтенант обернулся, мигнул, и солдатик выскочил за дверь.

– Что это было, товарищ майор? – подозрительно осведомился лейтенант. – Что за пальба по ночам?

– Да так… ничего особенного. Учебные стрельбы, лейтенант. Все под контролем! – Хоть это я сказал с уверенностью в голосе, червь сомнения меня все же точил. – Автомат упал с гвоздя. А был на боевом взводе, вот и грохотнул очередь. Все живы-здоровы. Иди, иди! Мы тут сами разберемся…

– Да-а-а? – с сомнением протянул летеха, но послушался. Он понимал – что с нас возьмешь? Не сегодня-завтра нам лететь на фронт. Да и наша эскадрилья вызывала толику уважения.

Лейтенант исчез, зато на сцене появились арестанты…

А они на самом деле были «бледнолицыми». От испуга. Точнее, на Васе Сталине, например, лица вообще не было. Лучше всех было Юрке Лесных. Этот гад успел нажраться до такого состояния, что лишь улыбался, щурясь, и пытался облобызать своего конвоира. Рядом, стараясь свести глаза к носу и периодически икая, мотылялся Серега Парикянц. Получалось у него это плохо. Я имею в виду – свести глаза вместе. Зато икал Серега просто замечательно!

Вот вы, дорогие читатели, наверное, скажете: что-то ты, брат, много говоришь о водке и пьянках. А что делать? Нет, я понимаю, что здесь, в этом времени, пьют, и пьют крепко. Да и война еще, смерть рядом… А в авиации вообще всегда пили много. Помните, безголосый Крючков в какой-то комедии хрипел веселую песню про трех танкистов? «Три танкиста, три веселых друга!»

Ага! А летуны переделали эту песню и орали ее на пьянках примерно так:

Ну, восемьсот – не восемьсот, но что-то близкое к этому. Люди в этом времени здоровее, генофонд лучше. Хрустальных рюмок, коньячных бокалов, конусов под мартини нет. Все пьют из граненых стаканов. Если пьют культурно, интеллигентно, то наливают по спичечному коробку. Лежа на ребре, коробок показывает уровень, равный примерно граммам 50, а стоя вертикально – 100. Это если культурно. А если как душа просит, то могут и всклень. Меня как-то подловили. И вспоминать не хочу. Вот поэтому я и работаю «под прикрытием». Под коньячным прикрытием. Типа – командир пьет только хороший армянский коньяк! И не пьет даже – дегустирует, вдумчиво наслаждается! Неожиданно это дало мне лишние бонусы и прибавило авторитета за столом. Я стал слыть ценителем, точно знающим меру и никогда не теряющим голову от пьянки командиром.

Что-то я заболтался… Что же мне с этими гадами делать?

За что мне такое наказанье?

«За что, о боже мой? За что, за что, о боже мой?» Поняв, что уже напеваю какую-то оперетку, я сурово сжал зубы. Сквозь зубы я и задал свой первый вопрос:

– Ну, граждане бандиты, хулиганы и алкоголики! Перед расстрелом вам предоставляется последнее слово. Кто будет говорить? – Не поняв серьезности момента, честный служака Петрович саданул стволом автомата тощего гада, Серегу Черкасова.

Худой Черкасов вырабатывал в себе «военную косточку», смотрел хмуро и старался говорить басом. Вырабатывал, стало быть, еще и «низкий командный голос».

– А чё, товарищ майор? А мы ничё… Сидели тихо-мирно, никому не мешали…

– А чего сидели-то, родной? – ласково спросил я.

– Решили отметить освобождение города Орел от немецко-фашистских захватчиков, товарищ майор!

Тут мне уже не хватило воздуха.

– Молча-а-ать! Смирно! Орел освобожден в начале августа, а сейчас уже двадцать пятое число, считай – месяц прошел! – Я постарался взять себя в руки. – Значится, так, ребяты! Как вы ко мне пришли – так и уе… уйдете отсюда. Я многое могу понять и простить, но подобного… Нам через три недели на фронт, такой балласт мне даром не нужен. Служите, ребяты, в тылу. Пусть на вас ассенизаторы свои телеги возят. Устал я от вас. Ремни с оружием снять! Старшина, прими. Отведи их, Петрович, в кубрик, к чертям собачьим. Не хочу я на них время тратить. Без толку это… пошли, пошли. Полковник, а вы куда? Вы ляжете прямо тут, на полу. Вопросы?

– Виктор… – начал канючить полковник Сталин.

– Я тебе не Виктор, млять! Я тебе командир боевой эскадрильи майор Туровцев! Совсем с этим отребьем зенки залил! Не будешь тут спать – пошел на хрен! Петрович, проводи!