Перехватчики

«А раз к нам прилетали, значит, и мы можем» — эту фразу Шатунова, высказанную в порыве вдохновения, я все время помнил.

— Я старше тебя на целых два месяца, — сказал я теперь Шатунову полушутя, полусерьезно, — а значит, и надумать мог раньше тебя.

— Это верно, — ответил он и, помедлив немного, отложил газету в сторону: — Читай.

В своем письме Шатунов просил послать его в космос в очередном спутнике или ракете.

Рассказывая о себе, он не забыл написать, что у него маленький рост и конструкторам не пришлось бы думать о создании большого контейнера.

«Я понимаю, у вас, вероятно, нет еще достаточно надежного приспособления, с помощью которого можно возвратиться на Землю, но это меня не пугает. Ради науки я готов на любой риск. Можете располагать мною полностью. Люди шли на смерть, чтобы закрыть своим телом амбразуру пулемета, направить горящий самолет в цистерны с горючим, но разве полет в космос с человеком на борту менее важное дело для нашей страны?..»

Письмо было длинным, и я понял, что Шатунов начал писать его до сегодняшнего сообщения ТАСС; да, он, конечно, давно это надумал, а собака Лайка на борту спутника подхлестнула его.

Когда я дочитал письмо до последних строчек, Михаил внимательно посмотрел мне в глаза:

— Может, передумал?

— Нет, не передумал. Но письмо, по-моему, надо начинать не с этого. Надо найти для них какие-то более убеждающие слова, чтобы они поняли, что мы именно те люди, которые им нужны, и от своего ни за что не отступимся. Если откажут, напишем в Совет Министров, наконец, Председателю Совета…

На составление письма у нас ушло несколько дней. Мы без конца переделывали его, выбрасывали одно и вставляли другое, насыщали фактами из своей недолгой и небогатой событиями жизни.

Мы написали, что полностью овладели новейшими самолетами, знакомы с электронным оборудованием, летаем на всех высотах и скоростях, днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях. Следим за литературой по вопросам космонавтики и астрономии.

О своем намерении мы решили никому до поры до времени не говорить, но спустя несколько дней об этом узнали все. Каким-то образом наше письмо попало в редакцию центральной военной газеты и было опубликовано на ее страницах.

Я помню, как Шатунов возмутился тогда и даже послал телеграмму в редакцию, он не любил быть предметом всеобщего внимания, а я ничего не предпринимал, хотя чувствовал себя перед товарищами неловко — все-таки, вероятно, было в этом письме что-то мальчишеское.

Товарищи стали называть нас «космонавтами».

Ну а от жен нам, конечно, попало: зачем сделали все, не посоветовавшись с ними. Тут уж пришлось признать себя виновными и извиняться.

— А что скажет командир звена старший лейтенант Простин? — услышал я над своей головой голос Истомина.

Опять!!!

Я нерешительно поднялся со стула, и все поняли, что я снова прослушал вопрос командира эскадрильи.

— Что с вами, Простин? Вы больны? — спросил присутствовавший на подготовке врач Александрович и сделал пометку в своем блокноте.

Сидевший сбоку Лобанов вздохнул:

— Летчик как лошадь: все знает, только сказать не может.

Товарищи засмеялись.

— Просто задумался, — сказал я.

— Нельзя ли для этого выбрать другое время? — Истомин подошел ко мне вплотную. — Я спрашивал, как надо действовать при появлении продольной раскачки.

— Уменьшить скорость.

— А если ручкой?

— В такт не попадешь и этим только усугубишь раскачку.

— Все правильно.

Перед тем как пойти на обед, я все-таки забежал домой.

У Люси были гости: Верочка Стрункина с сынишкой — ровесником нашей Ирочки — и Жанна Шатунова. Дети сидели под столом и играли в кубики. А женщины, как я сразу догадался, обсуждали вопросы, связанные с появлением в скором будущем колхозного санатория.

Председатель дал Люсе право подобрать штаты медработников. И Люся с горячностью взялась за дело.

— Ты будешь главным врачом, — говорила она Верочке. — Лучше и не отказывайся. У тебя самый большой из всех нас опыт работы. Я была на первом курсе, а ты уже кончала институт. Ты несколько лет работала полковым врачом и несколько лет в военном госпитале.

«Что она говорит? — думал я. — Ведь главным врачом она должна быть сама — так решили колхозники. Зачем эта ложная скромность?»

— А ты, Жанночка, как и договорились, берешь на себя спортивно-массовую работу. Тебе надо съездить в какой-нибудь санаторий и посмотреть, как там поставлено это дело.

— Вы думаете, я справлюсь? — она была польщена доверием. Ее щеки чуть зарумянились.

— Два притопа, три прихлопа — у тебя это пойдет.

— Но меня же критиковали на диспуте «Учись понимать прекрасное».

— Но ты же почти исправилась. Кстати, ту голую красотку с бюстом кариатиды, что висит рядом с перовским «Рыболовом», я бы на твоем месте тоже сняла.

— Странно. Мужчинам она нравится.

— Не все то золото, что блестит. Да, так о чем мы говорили?

— О моей поездке. До открытия еще целый месяц. На все это время я могу уехать на практику.

— Вряд ли тебя Миша отпустит, — усмехнулся я, подумав о том, что из Жанны может получиться неплохой массовик. Она чудесно играет на рояле, танцует.

— Мы с ним договоримся. Люся посмотрела на часы:

— Что-то задерживается Галя.

И тотчас же в дверь постучали. Я пошел открыть.

Пришли Галина Косичкина и Лиза Самарская. Они тоже были врачами по специальности и тоже нигде не работали.

Люся стала рассказывать им о том, как ее посетил председатель колхоза, и предложила женщинам работать сменными врачами в колхозном санатории.

Все были страшно взволнованы и наперебой говорили, как они развернут работу.

— Имейте в виду, денег с колхозников мы брать не будем, — сказала Верочка Стрункина. — Все будет построено на общественных началах. Одним словом, как при коммунизме.

— Нам главное — не сидеть сложа руки, — сказала Косичкина. — И чтобы стаж шел.

— Это все будет.

Я хотел спросить у Люси, какую же роль она оставила себе, но при посторонних об этом неудобно было говорить. Уходить же они, как видно, скоро не собирались, и тогда я пошел в столовую, решив после обеда еще забежать домой. Но сделать это так и не удалось, потому что пришлось срочно идти на аэродром — опять повалил снег.

Домой я попал только вечером, а до вечера все время думал о Люсе и о ее будущей работе.

— Ну, поздравляю тебя, — сказал я ей, едва она открыла мне дверь.

— Спасибо. С чем ты меня поздравляешь? — она подставила губы для поцелуя.

— Какую работу ты оставила себе? Надеюсь, теперь развернешься?

Люся усмехнулась, молча потерлась щекой о мой подбородок и юркнула в комнату.

Я снял куртку и пошел умываться.

«Чего-то она не договаривает, — думал я. — Но чего? Если бы была неприятность, то она не вела бы себя так. Ладно, ни о чем не буду спрашивать, сама скажет». Но едва зашел в комнату, как забыл об этом.

— Ну-ка говори, в чем дело, — я взял Люсины руки и посмотрел ей в глаза. Нет, по ее глазам я никогда ничего не мог узнать.

Люся снова усмехнулась и опустила голову:

— Пока никакую.

— То есть как это? — я отказывался понимать Люсю. Сжал ее щеки руками, почувствовав, как они пышут жаром.

— Очень просто.

— Почему? Что-нибудь случилось? Может быть, ты заболела? У тебя, кажется, температура.

— Случилось. Я хотела тебе сказать обо всем попозже, но ведь ты такой нетерпеливый. Еще спать не будешь.

— Но что же?

— Ты не волнуйся. Просто в скором времени у нашей Иринки будет братик. Вот и всё. — Люся внимательно посмотрела мне в лицо. — Ну что же ты не радуешься?

«В самом деле, почему я не радуюсь?» — спросил я себя. Мне нужно было взять Люсю на руки, волчком закружиться по комнате или начать целовать ее, а я стоял и хлопал глазами. Ну конечно, все это для меня слишком неожиданно.

Я прижал Люсю к груди:

— Я рад, очень рад, только дай мне немного привыкнуть к этой мысли.