Страница 238 из 351
Она была не красива, не симпатична и мила, нет! Она была именно прекрасна! Такие существа рождаются раз в несколько десятков лет — в ней было всё так совершенно, что казалось, будто это не живое, а картина на холсте, нарисованная гениальным художником.
Её огромные синие глаза смотрели с лица совершенной формы, и как будто спрашивали: «Хочешь меня?» Пухлые красные губы обещали множество удовольствий, стройное тело, на котором не было ни одного прыщика, ни одной морщинки или лишней складки, восхищали взор любого, кто это видел. Женщины, при взгляде на Данрику, теряли речь, краснели и бледнели, а потом ночами тихо плакали в подушку, понимая, что таким совершенством им не стать никогда. Мужчины, глядя на девушку млели, заикались, блеяли, и придя домой набрасывались на своих не первой свежести подруг, истязая их сексуальными порывами, видя перед собой не привычную женщину, а вот эту невероятную красоту, сошедшее с небес существо высшей расы.
Данрика была послом Аштарата. Прибыв ко двору короля Викантии, она произвела во дворце фурор — все послы, обычно, были убелённые сединами интриганы, выторговывающие какие-то уступки или соглашения у Аританога третьего, а эта женщина, казалось бы, не могла иметь никакого отношения к дипломатическому корпусу — однако, имела.
Аританог тоже обратил на неё внимание — да и как не обратить — даже в Викантии, где обнажённое тело было в порядке вещей, а женщины ходили в очень, очень смелых нарядах, Данрика выделялась так, как будто зашла с нудистского пляжа на городской — и ведь ей было чего показать! Великолепная фигура, лишённая растительности и морщин, а кроме того — её кожа была совершенно белой, белой как мел — в отличие от смуглых южанок. Одно это уже притягивало взоры мужчин, падких на экзотику — так белые мужчины мечтают переспать с негритянкой, чтобы потом горделиво говорить в кругу друзей — «А я вчера провёл ночь с одной мулаткой, вы знаете — это что-то особенное!» — и наслаждаться их завистливыми взглядами, заталкивая поглубже в мозг воспоминание о том, что от той на самом-то деле пахло селёдкой, а пот её был каким-то едким и специфическим, как будто спал с мускусной крысой…
Император был очень, очень падким на женщин и на экзотику, это великолепно знала Мать Даранисса, посылая к его двору свою четвероюродную правнучатую племянницу Данрику. Но кроме того, он был в высшей степени осторожным — попытки десяти мятежей и восемнадцать покушений, научили его очень настороженно относиться ко всем новым людям в своём окружении, особенно после того, как молодая жена одного из родовитых дворян викантийского общества, благодарно нырнувшая в его постель и ублажавшая императора со всем пылом южного темперамента, попыталась воткнуть ему в сердце нож для разрезания фруктов.
Благо что нож оказался из тонкого серебра и согнулся при ударе о рёбра — впрочем, успев выпустить добрую горсть крови из жирной груди владыки Викантии. Девушку допросить не успели — для чего она попыталась это совершить — охранник отсёк ей голову, вбежав на жалобные крики императора.
Её муж и её родственники тоже ничего не смогли сказать — даже когда им надрезали кожу на поясе и содрали вверх, до шеи, завязав над головой как страшный кровавый цветок. Их имущество перешло в казну императора, но он был недоволен, так как не знал, кто и зачем нацелил эту девицу на него.
Тут не могло быть двух мнений — женщину подвергли ментальной обработке и отправили, как самонаводящуюся стрелу, чтобы убить Аританога. В связи с такими событиями, он не менее месяца присматривался к послу Аштарат, снедаемый желаниями и распаляемый её улыбками и игривыми позами. Наконец, в очередной раз, на пире по случаю Праздника летнего солнцестояния, посмотрев, как она сидит за столом, как бы невзначай согнув колене совершенную мраморную ногу и совершенно «случайно» поглаживая напрягшийся сосок груди, император решил — хватит! Если я не трахну эту бабу — или с ума сойду, или перестану быть мужчиной — органы от переприлива крови лопнут, как перезрелый плод под копытом лошади!
Он прислал Данрике приглашение, в котором недвусмысленно предлагал ей прийти вечерней порой обсудить нюансы взаимоотношений между Викантий и Аштаратом, а также разделить вечернюю трапезу — полюбоваться закатом и ночным небом — так император в изысканных выражениях сообщил, что ей предстоит стоять на четвереньках, глядя на садящееся в море солнце или лежать на спине, на террасе, глядя на ночное небо, пока он пыхтит, пытаясь ввести свой вялый отросток, возбудить который могут только множественные приёмы специальных лекарств (это тоже донесли шпионы, которыми Даранисса наводнила Викантию).
Чувствовать возбуждение при виде красивой женщины — это одно, а вот заставить своё тело работать, если ты его изнуряешь тяжёлыми обедами и алкогольно-наркотическими дурманами — это совсем другое.
Данрика была магом. Очень, очень сильным магом — которые встречаются нечасто даже на Аштарате, славящимся своими менталистами. Она была из того же роду, что и Даранисса, и была почти равна ей по силе — именно почти, иначе сама бы захватила трон этой паучихи и низвергла бы на положение рабыни.
Увы, низвергнута была она, а не Даранисса, и мозг магини, как и мозги всех приближённых к трону Аштарата, подчинялся Великой Матери.
Данрика была направлена с одной целью — простой и ясной — захватить мозг императора и управлять им так, как нужно хозяйке. Зачем захватывать страны и тратить своих воинов, средства, когда можно это сделать просто захватив мозг главного в этой стране? Можно издавать те указы, которые тебе нужно, творить в этой стране всё, что тебе захочется и никто, никто не будет подозревать, что все эти казни, жертвоприношения, были организованы по приказу из совсем другой страны.
Это ли не высшее наслаждение — оставаться в тени, дёргая за ниточки могущественнейших властителей мира? Что толку в пустом поклонении какому-то истукану, когда кто-то, стоящий за его спиной в любой момент может опрокинуть его на землю и попрать ногами!
Вся штука заключалась в том, что Данрика никак не могла подобраться к императору ближе, чем на семь метров — а это было слишком далеко для ментального захвата. Неизвестно почему, но наибольшая эффективность захвата получалась с расстояния не более полуметра от объекта, а лучше всего выходило, когда захватывающий налагал руки на свою жертву — брал её за голову. Что оставалось магине? Только позволить толстому борову забраться на своё мраморное тело…и не только «на», но и «в».
На столике у стены, на золотом подносе со сценами совокуплений и жертвоприношений, появился свиток, запечатанный печатью Великой Матери и Данрика осторожно, будто брала в руки ядовитого паука, взяла пергамент и развернула.
Там стояло одно слово: «Торопись!»
Магиня в ярости скомкала пергамент и выругалась площадной бранью. Её прекрасное лицо исказилось, как у Медузы Горгоны и она представила себе, как отрезает груди у Дараниссы потом сажает ту на кол…последнее, что она увидела в своём мозге, накрытом волной безумной боли, отключившей разум, как выключателем — струйки крови, текущие по стройным ногам Великой матери, дёргающейся на колу в бессильной попытке освободиться или скорее умереть.
Очнулась она минут через сорок и выругала себя за несдержанность — каждая мысль о том, чтобы причинить вред Дараниссе сопровождалась безумной болью, и Данрика подозревала, что одно из таких мечтаний может закончиться её гибелью — каждый последующий приступ боли был всё более и более длительным, а пробуждение далёким.
Вот и сейчас, она пролежала в обмороке не менее получаса, так что времени чтобы подготовиться к постельным утехам с императором оставалось всё меньше.
Данрика думала иногда — зачем Даранисса оставила ей эту возможность — мечтать о том, как она убьёт, растерзает свою хозяйку, и пришла к выводу — это было сделано специально, чтобы рабыня знала, что с ней происходит, мечтала об освобождении, но ничего не могла сделать, умирая от боли. Это ли не наслаждение, представлять, как рабыня мучается в судорожных болевых спазмах, не имея возможности что-то изменить? Дарника понимала её, так как сама была точно такой же и не упустила бы возможности помучить свою рабыню — что она частенько и делала.