Страница 4 из 11
— Сказку, говорите? Хорошо, будет вам сказка страшная-престрашная. Про колобка.
Я обнял детей, стараясь не прижимать к груди, чтобы не поцарапались о брильянты орденов, прокашлялся и начал:
— Было это, дети, во времена столь незапамятные, что немногие старики и упомнят. И жил тогда то ли в Херсонской губернии, то ли в Полтавской отставной портупей-юнкер Назгулко. Надобно добавить, что, несмотря на военный чин, не служил тот почтеннейший муж ни одного дня и ни одной ночи, будучи записанным в полк во младенчестве. По указу же о вольностях вовсе перестал думать о славе русского оружия, занявшись хитроумной механикой в собственном поместье. И был у того господина Назгулко кучер…
— Злой, — уточнил Николай.
— Почему?
— Кучеры все злые, они лошадок бьют.
— Хорошо, пусть будет злой.
— Это не хорошо, а плохо.
— Мы его потом накажем.
— Тогда ладно, — согласился мальчуган. — А дальше-то что?
— А вот слушайте… И захотел тот кучер как-то пирогов с вишнею. Захотеть-то захотел, но откуда вишням зимой взяться? Делать нечего, приказал своей бабке колобок испечь, а не то в угол на горох поставит да розгами попотчует. Бабке деваться некуда, тесто замесила, колобка испекла и на открытое окошко студиться положила.
— Замелзнут… — глубокомысленно заметил Мишка.
— Они оба злые, пусть мерзнут, — решил Николай.
Я не сразу и сообразил, о чем спор, и лишь потом мысленно хлопнул себя по лбу — про зиму же рассказываю, какие открытые окна?!
— И вот лежал наш колобок, лежал, да и надоела ему сия диспозиция. Огляделся, перекрестился, дому поклонился и пошел куда глаза глядят. Да, покатился… и глядели его глаза прямо на дорогу в Санкт-Петербург! Долго ли, коротко ли шел, то никому не ведомо, но повстречалось колобку на пути целое прусское капральство — все при ружьях, с багинетами, морды страшные, а на веревочках за собою мортирную батарею тащат. Главный капрал как глянет, да зубом как цыкнет, да как гаркнет:
— Кто ты таков есть? В мой брюхо марш-марш шнеллер! Я есть рюсски земли забирать, рюсски хлеб кушать, рюсски церковь огонь жечь, рюсски кайзер матом ругать!
Не растерялся колобок — вынул шпагу булатную да побил неприятеля, а наиглавнейшему капралу ненасытное брюхо в пяти местах проткнул.
Николай переспросил с подозрением:
— Шпага у него откуда?
— Как это откуда? — старательно делаю вид, что сказка именно так и задумывалась. — Будто не знаешь — русский народ может босым-голым ходить, но всегда найдет, чем супостату брюхо продырявить! Далее сказывать?
Можно и не спрашивать, даже поручик Бенкендорф закивал, испрашивая продолжения.
— И собрал колобок с пруссаков ружья, порох-пули прихватил, мортиры в карман засунул… а найденные талеры в болото бросил — немецкое серебро фальшивым оказалось.
— Мортира в карман не поместится!
Ага, не поместится… я тоже думал раньше, что трофеев может быть слишком много, пока не познакомился с Мишкой Варзиным. Одна история с подаренным майору Потифорову «Опель-Адмиралом» чего стоит. Но, думается, детям еще рано знать такие подробности.
— Это сказочные пушки, они куда угодно поместятся. Ну так вот… идет себе колобок дальше, никого не трогает, а навстречу — венгерские гусары, два эскадрона! — Миша испуганно взвизгнул и прижался сильнее. — Но нашего героя так просто не взять — как из ружей залпом выстрелил, как еще картечью бабахнул… Кругом дым, ржание конское… а потом тишина.
— Ой!
— Вот тебе и ой! Это называется активной обороной.
— Простите, Ваше Императорское Величество, — вмешивается Бенкендорф.
— Я же просил…
— Да, простите, государь, но использование мортир для стрельбы по…
— Хм, поручик, а тебе не кажется, что подобная занудливость присуща более всего прапорщикам?
— Да?
— Сомневаешься?
— Никоим образом, государь! Более того, уверен, именно ручные мортиры будут способствовать дальнейшим победам колобка над любым противником.
Сообразительный немчик попался, на лету схватывает. И если в профиль присмотреться — один в один наш полковой особист, только помладше. Еще бы не эта смешная форма…
Дети были против паузы в повествовании:
— Далее-то что было?
— Да все было! И поляков гонял, лично пленив мятежника Костюшко, и турок бивал, шведов лупил и в хвост и в гриву…
— А как же Петербург? — забеспокоился Николай. — Побывал?
— Как же, известное дело, побывал. Лично вручал герою золотую шпагу за храбрость и подвиги.
— А сам говорил, что давным-давно это было!
— Тайны хранить умеете?
— Да!!!
— Вот сие и есть тайна великая. Не приведи Господь, англичане про колобка узнают, нехорошо получится.
Коля опять задумался:
— А ордена у него есть?
— Конечно.
— Значит, это граф Платов! Ты его в Индию послал!
Кто, я? Не может быть! Твою же ж мать, не хватало еще с союзниками расплеваться. Они союзники? Ничего не понимаю… А как же Буонапарте? Голову сжало невидимым стальным обручем, и в виски будто впились острые иголки. Сердце забухало, прыгая где-то между желудком и горлом. Я кто? Гвардии рядовой Романов Павел Петрович или император с теми же фамилией, именем, отчеством? Это сны? Не понимаю… совсем ничего не понимаю… Дети, сказки, поручик в дурацком парике с косичкой, проступившая сквозь намотанную на руку салфетку кровь… Можно ли во сне сойти с ума? Кажется, у меня получилось.
Прочь отсюда, бежать прочь! Очнуться в уютной и такой родной землянке… здесь все чужое… только… Нет, это мои дети!
— Государь?
— Все потом, поручик, все потом. Зайди утром.
— Но, Ваше Императорское Величество!
— Все, я сказал! Или больше заняться нечем? Проведи в роте политинформацию.
— Простите, государь, а что такое…
— Выполнять!
— Слушаюсь, Ваше Императорское Величество!
ГЛАВА 2
Потрескивают свечи в затейливом подсвечнике на столе, и отблески огня играют на гранях хрустального графина. Дворец уснул, и настороженная тишина затаилась в темных углах. Не люблю тишину, вечно ожидаешь от нее какой-нибудь гадости и редко обманываешься в ожиданиях и предчувствиях. И пить в одиночестве не люблю. Видимо, и настоящий Павел не злоупотреблял подобным, недаром на приказ принести вина лакей выказал крайнее удивление. Но, будто зная, что за такую ошибку ругать не буду, принес, дурак, коньяку…
Вот он, как жидкий янтарь, покачивается в моем бокале, и я все никак не решусь пригубить, разрушить хрупкое очарование грубым прикосновением губ. Медленно вдыхаю знакомый аромат… Знакомый? Пожалуй, что так. Но откуда, если ранее никогда его не пробовал? Я не пробовал? А кто же тогда…
Нет, об этом вспоминать не будем — по сию пору стыдно становится. Да, но за что стыдно? Какое мне дело до того, что творил когда-то будущий император Павел Первый? Дело есть — неизвестно отчего ощущаю себя одновременно и им, и собой, с ответственностью за поступки и того, и другого. Раньше такого не случалось, сны шли своей дорогой, свернуть с которой совершенно невозможно — ночь, табакерка, шарф. Как собака с попавшей в колесо лапой — пищи, но беги. Сейчас же все иначе. Я — император? Да, я император. Гвардии рядовой Павел Петрович Романов, исполняющий обязанности императора.
Долгий глоток, пустивший огонь по жилам и разрешивший сомнения. Понюшка табаку, изрядно прочистившая мысли… Да какая разница, как это получилось и долго ли продлится — я солдат и приносил присягу. Император, присягнувший трудовому народу? Ну что же, тем хуже для народа нетрудового! Разберемся, как говаривал покойный отец, засучивая рукава перед входом в полицейский околоток.
Рука непроизвольно потянула из ножен шпагу. Клинок блеснул в неверном свете, будто подмигивая и спрашивая: «Ну, когда же пойдем резать буржуев, государь?»
Ответить не успел — возникший и сразу же оборвавшийся крик в примыкающем к спальне коридоре заставил резко обернуться к дверям. И сразу — гомон голосов, распахнувшиеся от сильного толчка створки, сверкание обнаженного оружия. Меня пришли убивать? Вот эта немецкая сволочь пришла меня убивать?