Торлон. Трилогия

Вскоре у Хейзита устала нижняя челюсть, а зубы заныли от постоянного разгрызания твердой скорлупы. Нельзя сказать, чтобы голод прошел, однако появившаяся приятная тяжесть в желудке и снятая рубаха с завязанными рукавами, наполненная зелеными орехами, придавали уверенности в завтрашнем дне. Судя по всему, остальные его спутники испытывали то же самое. Исли сидел в гуще кустов, окруженный горками темнеющей скорлупы, и блаженно развлекался тем, что раскалывал орех об орех. Хейзит попробовал проделать то же самое, но у него ничего не вышло: требовалась просто-таки недюжинная сила в руке и твердость пальцев, потому что орехи, кроме того что не желали трескаться, норовили выскользнуть на свободу. Фокдан приспособил для этих целей пень, на котором, как заведенный, колол орехи рукоятью ножа. Не все орехи поддавались с первого удара, но он упорствовал и добивался своего. Мадлоха не было видно. Равно как и Фейли.

Прижав превращенную в мешок рубаху к груди, Хейзит вернулся к холму.

Фейли сидел там, где они его оставили, и как будто спал. Хейзит тихо сел рядом, решив не будить нового товарища. Если тот проснется, орехов хватит, чтобы его угостить.

Что-то в облике спящего насторожило Хейзита. Сначала он принял это за катящиеся по щекам слезы, но, приглядевшись, понял, что это бусинки пота. У Фейли был жар.

Хейзит потрогал раненого за плечо. Фейли тяжело поднял веки и попытался улыбнуться:

— Сглупил я. Не надо было мне пить. Ничего, скоро пройдет.

— Как бы не прошло вместе с ногой, — беспокойно оглянулся на шевелящиеся кусты орешника Хейзит. На его памяти было несколько случаев, когда ему приходилось помогать матери, вынужденной принимать крайние меры, чтобы спасти человеку жизнь: отрубать палец или руку, или отпиливать зараженную неизлечимой заразой ногу. Зрелище было не для слабонервных, и Хейзит старался не отводить глаз от сосредоточенного, забрызганного чужой кровью лица матери. — Нога болит?

Вопрос прозвучал глупо, однако Фейли, подумав, мотнул головой.

— Плохи дела, — потер подбородок Хейзит. — Если не болит, значит, уже немеет. Все от наконечника. Трудно ожидать от этих дикарей, чтобы они кипятили каждую стрелу, прежде чем выпустить ее в нас.

К ним подошел явно посвежевший после импровизированной трапезы Фокдан. Сразу почуяв неладное, покосился на торчащий из щиколотки кусок стрелы и перевел взгляд на Хейзита:

— Заражение?

— Боюсь, похоже на то. Есть, правда, надежда, что жар через некоторое время спадет, но я не знаю, что придется делать с ногой, если мы опоздаем.

— Да знаешь ты все, — подал голос Фейли, все так же лежа с закрытыми глазами. — Чикнуть топориком — и вся недолга.

— Если тебя эта мысль не смущает, — заметил Фокдан, усаживаясь, — давай свистну того сумасшедшего всадника, он тебе с удовольствием обе укоротит. — И, посерьезнев, продолжил, обращаясь к Хейзиту: — Что ты предлагаешь?

— Вынимать надо, — коротко ответил тот. — Вынимать и прижигать. Других средств я не знаю.

В душе Хейзит удивлялся, что оказался самым сведущим в подобных вещах. Отправляясь на заставу, он наивно предполагал, что несущие там службу эльгяр лучше любого лекаря умеют залечивать раны и делать все необходимые операции. А тут выходило, что ему все придется брать в свои малоопытные руки.

Скоро вернулся Мадлох. Выяснилось, что он пожалел зубы, не отличавшиеся крепостью, и занялся поиском и поеданием ягод, в чем весьма преуспел, хотя теперь, придя в себя после приступа жадности, пожалел, что не внял голосу рассудка: по размышлении некоторые из ягод показались ему несъедобными. Оставалось разве что ждать неминуемых последствий. Тем не менее он, пусть и не с готовностью, согласился на просьбу Хейзита побродить еще некоторое время по округе и отыскать побольше стеблей травы, образец которой был ему не только продемонстрирован, но и выдан для сличения.

— Помогает забыться, если будет больно, — пояснил Хейзит.

— А может быть и не больно? — недоверчиво заметил Мадлох, косясь на лезвие ножа, которое раскалял над маленьким костерком Фокдан.

Мать называла эту траву вербена. Из вербены обычно приготавливали густой отвар, приводивший пациентов в настолько слабое и сонливое состояние, что они на время теряли сознание и приходили в себя уже тогда, когда операция была позади. Вербена встречалась в лесу довольно в больших количествах, и Хейзит не сомневался, что Мадлох с честью выполнит доверенное дело. Сложность заключалась в другом: у беглецов не было ничего, в чем траву можно было сварить. Была вода, был костер, но ни котелка, ни даже каски.

Решение пришло в голову Хейзита само, когда он увидел тяжело выбирающегося из орешника Исли. Щеки толстяка мягко покачивались в такт ходьбе, а сам он лучезарно улыбался, не ведая о происходящем.

— Жуй, — сказал Хейзит, чуть ли не насильно засовывая в рот Фейли ту вербену, которую удалось наскоро собрать вокруг холма. — Глотать не обязательно. Можешь сплевывать. Главное — глотай сок.

— Какая гадость! — поморщился раненый, но спорить не стал.

Судя по тому, с каким смирением он принял из рук вернувшегося Мадлоха охапку травы, ему и впрямь полегчало, а вид раскаленного лезвия возбуждал разве что желание забыться и заснуть.

Не дожидаясь, пока вербена начнет действовать, Хейзит принялся осторожно разматывать раненую ногу. Когда тряпки спали, открывшаяся под ними картина чуть не вынудила всех собравшихся пожалеть о том, что они поели. Посиневшая кожа, запекшаяся кровь, вздутость и зеленоватое нагноение. И посреди всего этого — деревянный кончик стрелы.

Спохватившись, Хейзит бросился к ручью мыть руки. Он понятия не имел, с чего начать. Вырывать стрелу силой было опасно: наконечник по-прежнему прятался где-то в глубине раны, а потерять его при неловком движении значило обречь Фейли на долгие муки с непредсказуемым исходом.

— Надо резать, — повернулся Хейзит к Фокдану, на что тот, пожав плечами, протянул ему нож.

Опущенное в воду ручья лезвие зашипело. Прижигать рану имело смысл после операции, если она пройдет более или менее удачно. Пока же нужно было только чистое и острое оружие, которым можно лезть в живую рану, резать гниющее мясо и делать вид, будто знаешь, как это делается.

Фейли стонал и остервенело жевал траву. Исли с ужасом прижимал его ногу к земле и старался не следить за действиями Хейзита. Он так побледнел, что казалось, его вот-вот вырвет. Мадлох сидел рядом на корточках, на всякий случай держа в дрожащих ладонях воду.

Надрезав в двух местах рану и выдавив прямо на землю густой гной, Хейзит легонько потрогал обломок стрелы. Стрела шаталась, но сама выходить наружу отказывалась.

— Жуй, жуй как можно больше, — приказал вяло кивающему пациенту Хейзит.

Потеребил стрелу еще раз. Из раны хлынула кровь, что было первым хорошим признаком. Если проявить решительность и не совершить ошибку, ногу удастся спасти.

Хейзит уже удостоверился, что стрела не задела кость и засела где-то рядом. В противном случае пришлось бы делать надрез в ладонь шириной и полпальца глубиной, чтобы высвобождать наконечник. Который все равно не поддавался.

— Зазубрины мешают, — предположил Фокдан, все это время наблюдавший за мучениями лекаря и пациента с деланым равнодушием. — Если не вырезать с мясом, обратно не пойдет.

— Спасибо за совет, — не оглядываясь, процедил сквозь зубы Хейзит. — Есть еще один способ.

Он подумал о нем сразу же, стоило Фокдану упомянуть про зазубрины. Если стрела не желает уступать и выходить обратно, почему бы ни помочь ей двигаться вперед? Тем более что Фейли уже почти не подает признаков жизни, а Исли давно отпустил его колено и теперь молча сидит спиной к происходящему.

Хейзит положил ногу Фейли к себе на колено и постарался прикинуть на глаз, куда нацелена стрела. В этом месте он двумя взмахами сделал глубокий надрез в виде креста.

— Брось воду и разогрей второй нож, — сказал он Мадлоху. — Раскали докрасна, если получится.

Не обращая больше ни на кого внимания, он подобрал с земли кусок твердой коры, приложил его к торчащему концу стрелы, набрал побольше воздуха, и что было сил надавил. Раненый взвыл, разбуженный болью, и отдернул ногу, опередив Исли, но дело было сделано: похожий на мелкую рыбешку с острыми плавниками наконечник выглянул с противоположной стороны голени.