Полководец

— Наверное, я и не могу сделаться слишком уж толстым, — улыбнулся Арилье.

Аргвайр покачала головой:

— Что обо мне скажут, когда увидят тебя!

— Скажут, что ты прекрасна… — заверил ее Арилье. — Я люблю тебя, Аргвайр. Я люблю бусины над твоими бровями. Я люблю твои синие ресницы. Я люблю средний палец на твоей левой ноге.

— О, они скажут, что Аргвайр плохо кормила Арилье! Они скажут, что она слишком много времени смотрела на средний палец своей левой ноги и слишком мало времени — на живот Арилье.

— Я буду надувать живот, чтобы они такого не говорили, — заверил троллиху Арилье.

Но она продолжала упрекать его:

— Я люблю твой рот, когда он открывается перед ложкой! Я люблю твою шею, когда в ней булькает обильное питье!

Таковы были формулы дружеского приветствия у троллей, и Арилье без труда усвоил их.

— Я люблю тебя, Аргвайр, — сказал он матери Енифар. — Но даже ради этой любви я не смогу стать удовлетворительно толстым.

— Нитирэн сделал тебя весьма и весьма толстым, — возразила Аргвайр, — но заботы о Енифар снова превратили тебя в тощего. Это нехорошо.

Превратившись в тролля, Арилье начал носить по нескольку золотых ожерелий на шее и наборный пояс со здоровенной пряжкой, инкрустированной рубинами. На левой руке у него теперь блестело два серебряных браслета с шипами и спиралями из накладных витых проволок, а на правой руке звякала тонкая золотая цепочка с мелкими жемчужинками. Чтобы защитить от слишком яркого троллиного солнца свою бледную эльфийскую кожу, он обматывал вокруг широкополой шляпы длинную вуаль. Когда солнце поднималось в зенит, Арилье закрывал тонкой тканью лицо. Тролли вовсе не потешались над ним; напротив — они находили это обыкновение аристократическим и остроумным.

— У меня достаточно золота на теле, чтобы я оставался толстым в глазах сородичей, — заверил Арилье хозяйку усадьбы.

— Я подарю тебе еще, — сказала Аргвайр. — Если уж я не в состоянии как следует откормить гостя, я утолщу тебя с помощью пряжек, бусин и браслетов.

Арилье и Енифар должны были вскоре покинуть мать девочки, и эта разлука печалила всех троих. Только подменыш ни о чем не догадывался и продолжал безмятежно льнуть к Аргвайр.

Как ни хотелось троллихе показать свою настоящую дочь другим сородичам, она благоразумно воздержалась от этого поступка.

— Никто не должен знать о том, что Енифар здесь побывала, — объяснила мать, лаская косички девочки. — Это против закона. Нам запрещено встречаться.

Вот уже и слуги привели двух лошадей, лохматых, широкоспинных; вот уже и оседлали их и положили под седла красивые ковры с кистями и бубенцами, а в длинные гривы вплели шелковые ленты из числа тех, что прежде носила сама хозяйка.

Скоро отъезд…

Неизбежность разлуки раскинулась над головами, как купол.

Босоногая, в пушистом белом платье, Аргвайр сидела на траве и следила за тем, как работают слуги, а Енифар оседлала вытянутые ноги матери, наклонилась вперед и положила голову ей на колени.

— Аргвайр, мое солнечное вино, — сказал Арилье.

— Арилье, единственный с именем Арилье, убийца мстителя, небесный глазок, — сказала Аргвайр.

— Аргвайр, медовый рот, Аргвайр, горячая трава.

— Арилье, вода на перекате, Арилье, стрела в середине ладони.

Они сплели пальцы и стиснули их, так, чтобы костяшки заболели, а потом высвободили руки.

— Найди отца моей дочери, — попросила Аргвайр. — Найди ее настоящего отца. Не надейся, что это будет просто, ведь никто в Истинном мире не знает, где сейчас Джурич Моран. Спроси о нем в Калимегдане. Если только у Мастеров сохранилась власть над Мораном, они могут кое-что знать… — Аргвайр-троллиха говорила задумчиво, протяжно, во время говорения она срывала травинки, зажимая их между пальцами босых ног. — До меня доносились разные слухи. Говорят, он преступник. Говорят, он изгнанник. Моран бродяга, Моран любовник, Моран, у которого сказки сочатся из-под ногтей, а бредни свисают с левого уха… Где Моран плюнет, там у цветов появляются зубы, где Моран чихнет, там глохнут и плачутся жабы, где Моран зевнет, там разверзнется болото, где Моран заснет, там родится и умрет призрачный город…

— Как же Моран зачал твою дочь?

— Во сне.

— А кто из вас двоих спал — ты или Моран?

— Или я, или Моран. Мы оба спали, Арилье, и все-таки дочка зачалась…

— Я найду Джурича Морана, — обещал Арилье. — Он признает Енифар своей, возьмет ее за руку, он назовет ее наследницей всех своих чихов, плевков и зевков, всех своих снов и фантазий, и каждая сказка этого мира будет принадлежать Енифар.

— Ты меня понял, Арилье! — обрадовалась Аргвайр. — Смотри, вот уже и лошади оседланы, и гривы их заплетены, и красивые коврики постелены под седла. Вам и вправду пора ехать.

За невысокими холмами начиналась равнина, где и реки, и небольшие светлые леса существовали как бы в присутствии далеких гор Калимегдана, которые отсюда виделись блекло-фиолетовыми, с едва намеченной облачной вершиной…

Далеко же занесла судьба Арилье от мира, к которому он привык! Ядовитое солнце троллиного мира кусало и жгло его кожу.

Обряды усыновления изменили его отношение к троллям и особенно — к троллихам, которые во многих отношениях превосходили своих соплеменников мужского пола; но ничего не смогли сотворить с физическими данными самого Арилье. Он по-прежнему удивлял новых сородичей светлой кожей, очень тонкой и нежной, и особенно — невозможными для тролля круглыми синими глазами. Эти особенности облика если и не превращали Арилье в посмешище, то делали его весьма уязвимым для здешнего спектра солнечного света.

На открытой местности даже вуаль почти не спасала, и к вечеру лицо у Арилье горело. Он смазывал лоб и скулы маслом, который подарила ему молодая троллиха — его названная сестра, и потом полночи мучился от запаха, который, как ни старался, не мог не считать отвратительным.

Дорога на Калимегдан оказалась более трудным испытанием, нежели считал Арилье, особенно поначалу. Тяжело далась и разлука с Аргвайр: мать и дочь расстались быстро, даже стремительно, и на прощание лишь соприкоснулись кончиками пальцев, но потом Енифар несколько часов ехала на своей веселой косматой лошади очень мрачная.

Легко сказать — «найдите Джурича Морана»! Джурич Моран сам кого хочешь найдет, отыскать же его самого — совершенно другая задача. Стало быть, следовало бы попасться ему на пути; но где бежит его путь и как пересечь ту дорогу, по которой нынче он бродит?

— Я говорила тебе, что мой отец — необыкновенный, — сказала Енифар, когда печаль по матери перестала метаться в ее душе и отыскала себе удобный, скрытый от посторонних глаз уголок, где и поселилась. — Помнишь, я говорила тебе о сказках, которые он мне рассказывал в моих снах?

— Поначалу я ничему этому не верил, — признал Арилье.

Она с торжеством улыбнулась ему:

— Ты многому обо мне не верил, Арилье.

— Зато я сразу угадал, что ты тролленок, — вздохнул Арилье. — И не хотел брать тебя в замок Гонэл. А ты все рвалась переступить порог, гибельный для любого тролля.

— Может быть, я хотела умереть, — сказала Енифар.

— Восемь лет — слишком маленький срок, — отозвался Арилье. — Умирая в таком возрасте, ты просто не знаешь, от чего отказываешься.

— Пожил бы с мое в деревне да при деревенской матери, — огрызнулась Енифар, — с обрыва бы сиганул вниз головой, лишь бы только этого не видеть.

— Почему же ты не сбежала?

— Я маленькая…

Но она не была «маленькой», эта троллиха в золотом платье, расшитом красными узорами. Ее смуглые босые ножки удобно сидели в косматых стременах, как в домашних туфлях, но Енифар часто выдергивала их и болтала ими, подталкивая лошадь в бока. Свои темные волосы Енифар носила распущенными, ей вовсе не мешали пряди, падавшие ей на лоб, на глаза. Она то жевала прядку, то выплевывала ее. Она полюбила браслеты и предпочитала серебряные, чтобы звенели. Теперь и старые шрамы, нитями рассекающие темную кожу на запястьях девочки, казались чем-то вроде браслетов.