Арабская авантюра

— Союзникам следовало бы подумать об этом, прежде чем нарушать обещания, — сказал Фейсал.

— Забудь о них, — огрызнулся Грим. — К черту союзников! Слово за тобой! Будущее цивилизации в эту минуту у тебя в руках! Неужели не ясно: потерпев поражение, ты станешь мучеником, и весь исламский мир поднимется, чтобы отомстить за тебя?

— Иншалла, — отозвался Фейсал, кивнув.

— А если тебе отринуть гордыню и изобразить бегство — просто чтобы получить передышку? Азия несколько месяцев будет пребывать в недоумении, но никто ничего не предпримет, пока не станет ясно, что твой поступок достоин мудреца, и что ты придумал другой, лучший план.

— Я не гордец, я горжусь лишь своим народом, — ответил Фейсал. — И не допущу, чтобы гордость влияла на политику. Но об этом слишком поздно говорить.

— Что лучше? — спросил Грим. — Мученик, при одном имени которого начинается война, или воплощенная воля к миру с маленьким темным пятнышком на репутации?

— Боюсь, забыл о гостеприимстве, — внезапно спохватился Фейсал. — Простите меня. Обед уже ждет вас, тем более с вами дама… Какой позор.

Он поднялся и повел нас в соседнюю комнату. Разговор был закончен.

Это был обычный обед в обычной столовой. Фейсал сидел во главе стола и болтал о пустяках с Мэйбл и Хададом. Время от времени с бурными интерлюдиями выступал Джереми. Но даже его байки о неведомой Аравии не помогали. На сердце у нас с Гримом было тяжело, и за все время трапезы мы не произнесли ни слова. Я испытывал нечто подобное, когда экспедиция терпит неудачу. Надо возвращаться домой, ничего не добившись, и вы не чувствуете ничего, кроме унылой пустоты. Но Грим снова что-то задумал: он сидел с отсутствующим видом, а в глазах тлели огоньки. Он был похож на человека, который почти готов совершить убийство.

Лицо Нарайяна Сингха все это время являло собой дивное зрелище. Он был восхищен и исполнен гордости — не каждый день случается обедать с королем, дивился своей карме, благодаря которой рядовому-сипаю довелось стать свидетелем столь важных и тайных разговоров, огорчен неудачей, постигшей Грима, и был намерен не допустить, чтобы кто-то заметил эти чувства. Пару раз он пытался заговорить со мной. Но я был не в настроении болтать и походил на угрюмого старого гризли.

Как только обед закончился, Фейсал извинился, сообщив, что должен присутствовать на совещании, и ушел, а мы все вернулись в гостиную, где Грим сел на прежнее место, а мы уселись в ряд перед ним. Он снова был на коне, полон энергии и полностью владел собой.

— Чуете, чем дело пахнет? — спросил он. — Вы отдаете себе отчет, что случится, если Фейсал бросится в бой и погибнет?

Мы прекрасно это понимали… или думали, что понимали. Мало кто из посвятивших жизнь изучению проблемы Ислама во всех ее тонкостях смог бы постичь происходящее до конца. Грим в числе этого меньшинства. У Мэйбл сложилась определенная точка зрения, которой Грим смог воспользоваться — впрочем, эта точка зрения могла быть абсолютно любой.

— Этот человек слишком хорош, чтобы дать ему погибнуть! — пылко воскликнула она. — И к тому же слишком хорош собой… Полагаешь, если бы полковник Лоуренс действительно оказался здесь…

— Полминуты, — сказал Грим, — и я к этому подойду. Как насчет тебя, Хадад? На что ты готов, чтобы спасти Фейсала от разгрома?

— На многое, — осторожно ответил тот. — Каковы твои намерения?

— Прежде всего — появиться на автомобиле Фейсала на передовой с двумя людьми: один должен быть похож на полковника Лоуренса, другой — на Фейсала, и заставить французов погнаться за этой машиной. Тем временем Фейсал сбежит на другой.

— Уаллахи! Но если Фейсал не сбежит?

— Ему помогут. Слышали когда-нибудь, как услужили Наполеону при Ватерлоо? Схватили под уздцы его коня и ускакали с ним.

— Хочешь сказать, что мне снова придется играть Лоуренса? — спросила Мэйбл, побледнев, как покойница.

Грим кивнул.

— А кого назначаем на роль Фейсала? — поинтересовался Джереми.

— Тебя. Ты единственный актер в нашей банде. К тому же вы почти одного роста и сложены почти одинаково…

— Да я похож на него, как кенгуру на страуса! — рассмеялся Джереми. — Не городи чушь, Джим. Что ты пил?

— Как насчет тебя, Рэмсден? Ты готов идти до конца?

Джереми, глядя на меня, покачал головой. Полагаю, на миг ему показалось, что Грим лишился рассудка. Но он съел с Джимми куда меньше мешков соли, чем я, и имел более слабое представление о способности Грима не просто мечтать, но превратить мечту в цель, удержать ее и воплотить.

— Я готов, — проговорил я.

— Ах, черт возьми, — рассмеялся Джереми. — Тогда порядок, я тоже с вами. Ставлю золотые прииски, и Рэмми меня поддерживает. Дайте корону и скипетр, и я сыграю короля, который побьет туза Джима во флэш-ройял. Мэйбл дама, Хадад валет. А что, похож! Улыбайся, Хадад, старина, и прости меня, ради Аллаха. Рэмми десятка, сноровист, но достойно держится, имеет в кармане десяток трюков и бьет десницей в десять тонн, если его довести. А Нарайян Сингх? Двойка?

— Джокер, — поправил его Грим. — Ты с нами?

— Сахиб, нет нужды спрашивать. Что ты сочтешь правильным… Приказ сахиба…

— О приказах речи нет, — произнес Грим. — Мы не на британской территории. Дело неофициальное. У меня нет права отдавать приказы. Любой из нас волен отказаться. Если ты в игре… похоже, в итоге я потеряю свое место, а ты свое.

Нарайян Сингх широко улыбнулся.

— Ха! Место сипая — меньшая ставка, чем патент майора или золотой прииск, но у меня есть жизнь, которой можно рискнуть, так что я тоже играю!

Грим отрывисто кивнул. Времени для обмена любезностями не было.

— Как насчет тебя, Мэйбл? Мы сможем управиться без тебя, у тебя есть муж, о котором не следует забывать…

— Будь он здесь, ему бы это не понравилось, но он уступил бы.

— Хорошо. Теперь Хадад. Что ты думаешь?

— Я должен буду слепо повиноваться тебе, не зная…

Грим не дал ему договорить.

— Предложение простое. Любой из вас может выйти из игры сейчас и помалкивать… или играть дальше. Если ты согласен, я оговорю подробности, если нет — в этом не будет нужды.

— Уаллахи! У такого клинка, как ты, Джимгрим, нет тупой стороны! Если я скажу «да» и стану играть в триктрак, то рискну своим будущим. Если скажу «нет», моя жизнь гроша ломаного не стоит, ибо ты велишь сикху, которого назвал джокером, позаботиться обо мне!

— Неправда, — ответил Грим. — Я верю, что ты умеешь хранить секреты. Если план тебе не по душе, я отпущу тебя.

— О, в таком случае, — произнес Хадад, колеблясь, — если ты ставишь вопрос так… проиграть все или, возможно, что-нибудь выиграть… От полумер нет толку. Отказаться — значит погубить арабское дело. Безнадежная затея. Значит, разок бросим кости, да? И все наше состояние на кон! Ничтожная случайность — и все пропало! Неважно. Я тоже играю. Я играю с вами до конца!

— Итак, команда в сборе, — заметил Грим со вздохом облегчения. Он мгновенно расправил плечи и стал выкладывать карты. Вы представляете, какая огромная разница между капитаном команды, который ни о чем не беспокоится, пока игра не началась, и людьми вроде Грима, которые отбеспокоятся заранее, а потом играют и заставляют своих играть каждым атомом их эля.

— Мэйбл, ты — Лоуренс. Молчи, изображай стеснительность, избегай встреч. Представь себе, что тебе нельзя здесь находиться, однако ты приехала, чтобы помочь Фейсалу, вопреки прямым распоряжениям Мининдел. Поняла? Лоуренс, кстати, действительно очень застенчив, терпеть не может шумихи, почестей, всего, что привлекает к нему внимание. Чем больше будешь робеть, тем легче справишься. Фейсал должен помочь выдавать тебя за Лоуренса. Присутствие Лоуренса значительно повысит его престиж, и думаю: он это поймет, а если нет — неважно, обойдемся. Вопросы есть? Быстро!

Попробуйте что-нибудь спросить, когда вам предлагают для этого все возможности. Нужные вопросы не приходят в голову, а остальные кажутся нелепыми. Грим знал это, конечно, но когда имеешь дело с женщиной, всегда есть один шанс из сотни, что она подумает о чем-то важном, что не пришло в голову никому другому. Большинство женщин непрактичны. Но мало ли что не предусмотренное практикой может случиться?