Страница 15 из 24
Все было тихо. Впереди виднелись стволы толстых дубов. Степан долго всматривался в чащу. И вдруг его внимание привлекло едва уловимое движение: вроде маленькая птичка перепорхнула с ветки на ветку. Снова легкое движение — и острый глаз охотника выхватил в чаще неясный контур серой свиньи, присыпанной снегом. Увлекшись едой, она от удовольствия крутила хвостом с маленькой кисточкой на конце, которую Степан и принял за порхающую птичку.
Сделав предостерегающий знак своим спутникам, он жестами показал Кондрату, чтобы тот спустил со сворки Рябчика. Освободившись от привязи, собака ринулась в сторону кабанов, быстро нагнала их и сразу очутилась в центре стада. Незлобивый дурашливый пес не был вязким в преследовании, но зверя не боялся, лез к самой его морде и весело лаял, словно заигрывая с ним. В окружении ощетинившихся поросят Рябчик залаял, чем привел в полное смятение весь табун. Не чувствуя в нем большой опасности и не замечая близости людей, старые свиньи напирали на собаку с тем громким непрерывным хрюканьем, с каким домашние свиньи бросаются на обидчиков своего потомства. Рябчик не атаковал их, но и не убегал прочь. Он кружил около густого орехового куста и лаял без всякой злобы на зверей, а те щелкали зубами, норовя укусить, трусили за ним вслед, сопя и хрюкая.
Сбившись в кучу и не спуская глаз с прыгающего Рябчика, табун потерял всякую осторожность и легко попал в окружение охотников. Как по команде спустили они со сворок остальных собак и волка. Невообразимая паника охватила табун, когда кабаны вдруг увидели и почуяли людей. С громким пышканьем и неимоверной скоростью понеслись они по косогору. Но не всем удалось скрыться. Волк первым с ходу опрокинул на спину подвернувшегося ему поросенка и придавил его лапами, пытаясь вцепиться в горло, да мешал намордник. Второго поросенка задержал Кучум. На третьего напали одновременно две другие собаки. Осмелевший Рябчик схватил зубами беглеца за ухо и потащил его к хозяину. Жалобное верещание огласило лес, но трусливые старые свиньи не пришли на помощь своим детям, попавшим в беду.
Немного потребовалось времени, чтоб связать ноги трем поросятам, взять на сворки собак и волка, скуливших от азарта и желания расправиться с пленниками. Послав Кондрата за нартой, Степан занялся разведением костра, а Матвей перетащил поросят на подстилку из лапника: пролежав на снегу некоторое время без движения, они могли простудиться. В каждом из них было килограммов по сорок, но Матвей поднимал их с легкостью, словно зайцев.
Вернулся Кондрат. Все расселись кто где смог, оживленно переговариваясь и прихлебывая чай. Из чайника над костром вилась струйка пара, распространяя аромат лимона. В природе уже наметился перелом зимы. И хоть мороз стал более колючим, ослепительное солнце и голубовато-белые снега несли первую весть о далекой весне.
Довольный удачей, Степан подшучивал над собой:
— Когда-то брали мы тигрят, а нынче вяжем поросят!
Подкрепившись и отдохнув, охотники посадили каждого кабанчика в отдельный мешок, впрягли в нарту трех собак и тронулись в обратный путь. К их возвращению Иван Тимофеевич сделал около зимовья сруб, повалив для этого несколько пихт. В него выпустили поросят, предварительно освободив их из мешков и развязав им ноги. Сверху сруб прикрыли тяжелыми плахами. В выдолбленные из липы корытца насыпали желудей и кедровых орехов, положили хвоща, а вместо воды дали снега.
Прошла неделя, и в срубе повизгивали десять прожорливых свинок и кабанчиков. Кормил и ухаживал за всем этим беспокойным хозяйством Иван Тимофеевич. Остальные Богатыревы вместе с Маркиным продолжали ежедневно отлучаться в лес. Звероловам предстояло еще поймать изюбров и харз. Переходов больших не делали, потому что водились эти звери недалеко от зимовья. Собак не брали, и они лениво дремали где-нибудь на солнцепеке.
За благородным оленем
После обильного мартовского снегопада установилась ясная солнечная погода. Ослепительно сверкали снега. На фоне чистого темно-голубого неба кедры казались почти черными. Истосковавшиеся по дому и своим семьям звероловы с нетерпением ждали дня, когда можно будет наконец выехать из тайги. На совете бригады условились послать Кондрата за трактором, как только будут пойманы изюбры. В первую очередь вывезут живых зверей, а там уж и сами выберутся.
Пока другие выслеживали оленей, Иван Тимофеевич, оставшийся в зимовье, решил изловить харз, повадившихся таскать припасы с одного из лабазов, где хранилось мясо. Насторожив в укромных местах вокруг лабаза несколько капканов, старый охотник каждое утро чуть свет выходил осматривать их. Дужки капканов он обернул чистой холстиной, чтобы ослабить удар и не повредить лапку зверя. Однажды Иван Тимофеевич не нашел капкана. От места, где он был поставлен, тянулась в снегу между деревьями борозда. «Наконец-то попалась!» — воскликнул Богатырев и направился по следу харзы, тащившей на лапе капкан. Не будь на нем «якоря», зверек ушел бы далеко, но предусмотрительный охотник привязал к нему потаск — небольшой кусок валежины. Он-то и тормозил движение куницы.
Богатырев прошел более километра, прежде чем заметил светло-оранжевое пятно под выворотнем. Скинув с себя шинель, охотник приблизился к затаившемуся зверьку. «Ну-ка, вылезай, голубушка!» — с этими словами он пошевелил прутиком под валежиной. Куница в ответ угрожающе заворчала, свободной лапой отбила прут и даже попыталась наброситься, подобно кошке. Глаза ее горели в бессильной злобе. А человек настойчиво гнал ее из укрытия. Харза наконец выскочила, лязгая капканом, и тут же была накрыта шинелью. Нащупав под сукном голову, зверолов крепко сжал ее. Теперь куница не могла пустить в ход свои маленькие острые зубы. Освободив лапу от капкана, он посадил шипевшего зверька в мешок.
Тем временем Степан со своими спутниками углубился в заснеженный лес на широких лыжах. Они двигались по жировочному следу изюбра, который то и дело останавливался; вот он топтался у сломленной еще летом осины, объел сохранившиеся кое-где на ней сухие листья вместе с тонкими ветками. Выйдя на солнечную поляну, он улегся под березой. Но покой его был скоро нарушен. До чуткого слуха донесся скрип снега, и он вскочил, насторожил большие уши в сторону подозрительного звука, торопливо втянул в себя воздух. Неуловимый воздушный поток принес к нему запах человека — самый страшный из всех, какие он знал.
Олень вздрогнул. Положив свои семиконцовые рога на спину, он ринулся вниз по косогору, и там, где он пробегал, оставалась снежная канава. Бег по глубокому снегу быстро утомляет, изюбр перешел на шаг. Бока его заметно вздымались.
Он очень боялся людей. Раньше, сталкиваясь с ними, он быстро оставлял их позади на почтительном расстоянии, и его не преследовали. Но на этот раз звук лыж послышался снова, и быку пришлось опять с огромными усилиями скакать, пробивая грудью глубокие сугробы. Своим звериным сердцем он понимал, что опасный враг преследует его неотступно. Испуг перешел в ужас. Он должен во что бы то ни стало отвязаться от погони, перемахнуть через несколько сопок, запутать свой след, скрыться в непролазной чащобе. Напрягая всю свою силу, он то прыгал по глубокому снегу, то шел, прислушиваясь к каждому звуку. Его теперь пугали даже слабые шорохи мелких пичужек и белок. Он часто вздрагивал всем телом и резко менял направление бега. Останавливаясь, разворачивался навстречу своему следу и зорко всматривался в глубь леса, жадно принюхивался к воздуху. Спокойная тишина длилась недолго. Проходил час, другой, и снова тревожный скрип снега и шуршание ветвей кустарника, задеваемого ногами охотников, доносились до слуха измученного зверя. Он продолжал уходить дальше.