Южный Крест

Выждав несколько минут после ухода Кривенко, Полунин щелкнул пальцами, подзывая официанта, расплатился и вышел. На углу его догнали Филипп и Дино.

— На, возьми, — сказал он, отдавая Дино ключи. — Чуть не сорвалось сегодня — к Дитмару неожиданно нагрянули какие-то гости… Скорее, вон наш автобус.

Они без труда нашли нужную улицу, дом фрау Клары (ставни были закрыты, но сквозь прорези-сердечки был виден свет), притаившийся в темном тупичке большой черный «плимут». Дино, позвякав в темноте ключами, забрался внутрь, запустил двигатель. Машина тронулась и, прокатившись немного вперед, вернулась задним ходом.

— Ну что ж, все в порядке, — возбужденным шепотом сказал Дино, опустив стекло и высунув голову наружу. — Я тут не сразу разобрался с переключением скоростей. Мотор запускается легко, это главное. Сейчас посмотрим, как с бензином… — Пригнувшись к щитку, он стал нащупывать кнопки, на секунду включил освещение приборов. — Есть, три четверти бака…

— Ладно, сиди тут, — сказал Филипп, — мы пошли.

Вдвоем они вышли из тупичка. Под фонарем Полунин посмотрел на часы — было десять минут первого.

— Волнуешься? — спросил он.

— Ты знаешь, нет… Даже странно, а?

— Я тоже. Переволновались заранее, теперь перегорело.

— Наверное… — Филипп помолчал, потом добавил: — В маки тоже так бывало, помнишь? Заранее волнуешься, а потом весь словно каменеешь в последний момент…

Они медленно дошли до угла и повернули обратно. Свет за ставнями продолжал гореть, в соседних домах было уже темно.

— Ты узнал, как он одет? — спросил Филипп.

— В светлом плаще… Да не все ли равно, вряд ли отсюда выйдет другой мужчина…

— Почем знать. А если это конспиративная квартира для встреч?

— Не думаю, — сказал Полунин. — Они же не в подполье…

Половина первого. Без двадцати час. Пять минут второго. Они по нескольку раз прошлись по одной стороне улицы, по другой, постояли на каждом углу. В двадцать минут второго мужчина в светлом плаще вышел из белого домика, закурил и не спеша направился в сторону тупичка.

— Это он! — сквозь зубы сказал Филипп, ускоряя шаги. — Говори по-испански, громко…

— Я тебе говорю, — подхватил мигом Полунин, — на эту кобылу вообще никто не ставил! Дохлый случай, че, ее давно уже хотели списать…

Он сунул руку в карман кожанки, ощупал теплую угловатую тяжесть «люгера» и большим пальцем сдвинул предохранитель.

— Анда, — насмешливо бросил Филипп. Из скороговорки друга он, естественно, ничего не понял, но знал, что это испанское словцо может выражать что угодно и применимо во всех случаях жизни.

— Не веришь? — продолжал Полунин. — Тогда вот сходи завтра к лысому Пепе, спроси у него — и можешь назвать меня рогоносцем, если он не скажет то же самое. На третьем круге эта дохлятина обходит на полкорпуса самого Фиц-Роя — и как обходит! Мамочка моя, что тут началось на трибунах… Давай, быстро!

Последние слова он произнес по-французски, вполголоса и, бросившись на Дитмара, который к этому моменту опережал их на каких-нибудь два шага, «полицейским» захватом скрутил ему правую руку и ткнул под ребра стволом пистолета. Одновременно то же самое сделал с левой рукой немца Филипп. Дитмар мгновенно замер, не пытаясь вырваться.

— Э, мучачос [66], что за глупая шутка, — произнес он с досадой, — немедленно отпустите меня, слышите…

— Спокойно, Дитмар, спокойно, — по-французски сказал Филипп. — Сейчас все объясним, только без глупостей, иначе будем стрелять…

— Нет, это просто… мальчишество какое-то, — брюзгливо сказал немец, щурясь от яркого света стосвечовой лампы под потолком. Он обвел взглядом убогую внутренность сторожки, посмотрел на сидящего напротив Филиппа, пожал плечами. — Конечно, я помню и вас и… того господина, — он указал подбородком на Полунина. — Я помню задание, которое выполнял в вашей… вашем отряде. Но это было в сорок четвертом году, тогда очень многие выполняли то, что им приказывали. Уверяю вас, если бывший макизар приезжает сегодня в Федеративную Республику, никто и не думает мстить ему за то, что во время войны он убивал германских солдат…

Дитмар держался спокойно, но был бледен и курил сигарету за сигаретой, — консервная жестянка между ним и Филиппом была полна окурков, разговор уже шел второй час По-французски он говорил правильно, хотя и с жестким акцентом, лишь временами запинаясь в поисках нужного слова.

— Правильно, — кивнул Филипп, — но «бывший противник» и «предатель» — понятия разные Не так ли? И потом, если бы мы просто хотели с вами рассчитаться, вы уже давно были бы мертвецом, — куда проще застрелить вас на улице, не устраивая этого похищения. Нам нужно другое. Нам нужно, чтобы вы предстали перед французским судом, чтобы во всеуслышание рассказали историю провала руанской сети весной сорок четвертого года. Прежде всего — чтобы реабилитировать память Анри Фонтэна, который после вашего исчезновения был обвинен в том, что явки провалились по его вине. Во Франции есть люди, пытающиеся задним числом очернить все движение Резистанса в целом Пишут, что макизары были бандитами, что весь гражданский сектор Резистанса был пронизан предательством и так далее. Мне самому приходилось читать, что именно руанские события служат в этом смысле убедительным примером. Так вот — мы хотим, чтобы хоть это пятно было смыто. Мы хотим доказать, что в Руане не было предательства среди своих, а была самая гнусная, подлая гестаповская провокация…

— Прошу прощения, — надменно сказал Дитмар. — Я протестую против подобных выражений. Я был офицером и выполнял задание своего командования. В самом задании тоже не вижу ничего подлого и гнусного, это была обычная инфильтрация — метод, которым пользуется любая разведка. Разве ваша секретная служба не засылала к нам своих людей под видом нацистов?

— Ладно, Дитмар, — сказал Филипп. — Пусть будет так. Если вы действительно выполняли задание, от которого не могли отказаться, и если суд найдет, что в ваших действиях не было состава преступления, — тем лучше, тогда вам нечего бояться. У вас будет адвокат, свидетели защиты и все прочее. А пока изложите свою версию тех событий в письменной форме — вот бумага…

— Зачем? — спросил Дитмар. — Я напишу, а потом вы меня пристрелите?

— Я еще раз говорю: нам нужно, чтобы вы выступили перед судом, — терпеливо сказал Филипп. — Ваши письменные показания нужны только как гарантия — вдруг вы потом решите отказаться от своих слов?

— Не откажусь.

— Прекрасно, тогда что вас останавливает? Предварительные показания будут зачтены судом как доказательство искренности, Готовности помочь правосудию Уж поверьте, ваш адвокат сумеет это использовать…

Дитмар задумался, закурил новую сигарету.

— Что ж, не возражаю, — сказал он. — Должен ли я изложить свои показания по-немецки или по-французски?

— По-французски, немецким мы не владеем.

— Пишите тогда сами, я буду диктовать, а то запутаюсь в грамматике.

— Я готов, — Филипп придвинул к себе маленькую дорожную «оливетти», заправил в каретку два листа бумаги, переслоенных копиркой, и вопросительно глянул на Дитмара.

— Пишите! В декабре тысяча девятьсот сорок третьего года я был вызван к начальнику разведки Семьдесят четвертого армейского корпуса, полковнику Эрнсту Вольфгангу…

Полунин с Дино вышли из сторожки и стали у окна — так, чтобы видеть, что делается внутри. То, что там делалось, выглядело со стороны вполне мирно: Филипп быстро печатал двумя пальцами, Дитмар сидел в непринужденной позе, закинув ногу на ногу и покачивая носком замшевой туфли.

— Спокойный он, этот рогоносец, — заметил Дино, — я думал, начнет скулить…

— Да, в выдержке ему не откажешь. Хотя, в сущности, чего ему бояться? Что мы его не собираемся хлопнуть, он уже понял, а на суде легко отделается.

— О, это уж точно! Я в Италии насмотрелся на эти процессы. Нанимают лучших адвокатов, свидетелей обвинения запугивают, и в результате — пшик. Как отсыревшая хлопушка, знаешь? Впрочем, это уж от нас не зависит. Наше дело — доставить его в Руан, а там уж как получится.

66

Muchachos — ребята (исп.).