Страница 2 из 81
— Глазами, — повторяет он. — Сначала правым. А если все пройдет гладко, то и левым.
Забыл упомянуть: Этот Шайфеле, разумеется, тоже на мне наживется. Он, вероятно, загребет вдвое или втрое — э, да что я говорю! — в десять или в двадцать раз больше того, что получит Йоно.
С глазом они решительно промахнулись. Старым я вижу лучше, чем партнеровым. Болит голова. Такое ощущение, что новый глаз разрывают на части тысячи острых крючочков. Он без конца слезится, а порой и кровит.
— Такое случается, — говорит сестра Элсбета и покровительственно треплет меня по щеке. Ее свеженакрахмаленный бюст нависает надо мной, как два снежных сугроба.
Когда она наконец уходит, я на ощупь пробираюсь в ванную и снимаю темные очки. На меня смотрит один влажно блестящий глаз чудеснейшего теплого карего цвета. Другой — голубовато-белый, как жидковатый, чуть подсохший помет чайки.
Ночами мне все чаще случается — и это так странно — видеть сны моим новым глазом. Ветер гонит по рисовым полям волны невероятно зеленых побегов. Они колышутся мягкой зыбью. Смеркается. Я снимаю с крюка керосиновую лампу и до ярчайшего максимума выворачиваю фитиль. В будущем году мы и сюда проведем электричество. Я сижу на бамбуковой веранде, слушаю шепот дождя и смотрю, как набухают на кокосовых волокнах по свесу крыши капли, похожие на текучий свет. Меж вершин громыхает гром. В сверкании молний вода с неба обрушивается водопадом рисовых зерен.
Шнифеле называет это «фантомным зрением». Раздражение зрительного центра как следствие операции.
Впечатляет.
А еще, ощущая ладонями тепло ее тела, я теперь временами вижу лицо Нининг. Прекрасное юное лицо — бархатистое и чуть смуглое, с миндалевидными темными глазами, в которых любовь мешается с болью.
Утром я просыпаюсь задолго до подъема, и щеки у меня мокрые. Из коридора доносится незамысловатая песенка. Неужели кто-то включил в такую рань радио? Или это стоны? Пациент зовет на помощь? И где же ночная сиделка?
Я встаю с кровати, расстилаю на полу простыню и опускаюсь на колени для молитвы.
Оторвав большой квадрат от широченного рулона бумажных полотенец над кушеткой для обследований, он отвернулся и вытерся.
— Что бы ни случилось, его нужно вытягивать: нельзя, чтобы он умер, пока не будут оплачены все счета. Его сын ничего не упустит, использует все до единой юридические проволочки. Как наш старик сегодня?
Поправив бюстгальтер, она застегнула халат.
— Найдя его сегодня утром на коленях у кровати, я уже опасалась самого худшего. Но он был просто не в себе, пялился на меня растерянно своими разноцветными глазами. — Одернув юбку, она пожала плечами. — При этом он все время бормотал что-то вроде «Аллах атбак».
Остановившись, профессор склонил голову, словно прислушивался. Потом быстрым движением застегнул молнию. Скомкав бумажное полотенце, он швырнул его в корзину.
Затем повернулся к медсестре и поглядел на нее с досадливым упреком.
— Позаботьтесь, чтобы его перевели в интенсивную терапию, сестра.
У раковины он щедро намылил руки. Медсестра насмешливо рассматривала его узкую спину.
— Я уже приняла все меры, профессор Шойфеле.
— В любом случае надо затребовать и левый глаз тоже. Возможно, успеем провести вторую трансплантацию, пока старый баран не спятил окончательно.
— При запросе второго глаза АПП требует два независимых заключения.
— Сам знаю, сестра. Профессор Босх из университетской клиники нам в дружеской помощи не откажет, и профессор Дётерле из института Альберта Швейтцлера тоже.
Он вытер руки.
— Аллах акбар, — пробормотал он, покачав головой. — Во всяком случае, вскрытие обещает быть весьма любопытным.
Сезон дождей миновал. В голубой вышине громоздятся белые облака. Дети запускают бумажного змея над рисовыми полями. Я показал им, как сбить прочный каркас, как крепче привязать хвост, чтобы змей лучше ловил ветер. Как мерно и решительно выбирать веревку, пока он не оседлает ветер и не потребует простора.
Насос у реки я разобрал и почистил, смазал и снова собрал. Конечно, это временное решение. Я импровизировал по ходу, насколько получалось без специального инструмента и запчастей. Работает он плохо, но воду все-таки гонит. Возиться с техникой кажется мне странно привычным. С тех пор как мне сделали операцию на голову, у меня появились умения, которым я никогда не учился, и по ночам я вижу сны, которые принадлежат не мне.
Я нарисовал запчасти для насоса, их надо будет изготовить. Один сосед завтра рано утром поедет в город на автобусе. Когда я протянул ему листок с чертежами, он поглядел на меня отчужденно и отшатнулся от моей пустой глазницы. Конечно, они завидуют мне, с тех пор как я построил дом и арендовал сухие пустоши на склоне. Когда починю насос, проблем с орошением не будет. Я посажу там рис.
Чудесно ранним утром идти за плугом по свежезатопленному полю, когда вода еще прохладная, а тени длинные.
От мысли, что я лишусь и второго глаза, мне становится грустно. Тогда я больше не смогу видеть тебя, любимая Нининг. И все же я верю, что «увижу» тебя и руками, так ты мне знакома. Легко, как перышко, ты садишься мне на колени, нежно гладишь пальцами шрам, который тянется от виска за ухо и дальше к затылку. Шрам давно уже зарос, его почти не видно.
На работу меня будет водить Преди, мой старший. Смышленый мальчик, и руки у него такие же ловкие, как у меня. Осенью он пойдет в школу.
А Вати, мой бутончик, такая нежная и гибкая, — вся в мать. Горько было бы не видеть, так она растет. Всякий раз при виде меня она ударяется в слезы. Когда папа поедет в город, он купит себе новый глаз, утешаю я ее. В три года такому еще верят.
Синяя дымка лениво плывет над крышами. Крестьяне вернулись с полей. Женщины ставят томиться рис. В сгущающихся сумерках играют, сливаясь с тенями, дети.
Калонги целеустремленно держат путь к плодовым плантациям на севере, неуклюже взмахивают крыльями, уходят широким клином по ставшему теперь медным небу.
Первые полевки сплетают узор торопливых следов. Я снимаю с крюка керосиновую лампу. Ночной мотылек ударяется о мою руку.
Пахнет горящими листьями пальмы. Скоро подадут чай — без сахара, горячий и пряный. Такой я люблю больше всего. От продажи урожая с новых полей мы сможем раз, может быть, два в неделю покупать мясо. Я стал на него падок. От одной только мысли слюнки текут. А раньше никогда его не любил. Животный белок очень полезен детям. Люди качают головами, но им меня не смутить.
Слепой Кусван ходит от дома к дому, сильно трясет колокольчик. Ему хочется пива. Вскоре и мне придется купить такой же. Только никто ничего не бросит мне в консервную банку. Ага, будут говорить люди, поделом тебе. Можешь теперь запихать свои деньги в пустые глазницы, хвастун! Они станут злорадно кричать мне вслед, бросать в меня камни и сталкивать в канавы. Теперь, жадный пес, ты получил по заслугам!
Луна встает высоко над восточными горами, что повернулись белым брюхом кверху, точно дохлая рыба.
Неужели на меня внезапно нашло уныние? Это зверь во мне скулит. Но, может, мне посчастливится.
Геккон кличет: гик-о-да-гик-о-нет-гик-о-да-гик-о-нет!.. Двенадцать раз. Тринадцатый поднимается и захлебывается скрипящим хрипом.
Еще есть надежда.
Райнер Эрлер
ПРЕДЫСТОРИЯ СВЯТОГО ДЖОШУА
Раннее утро второго мая. Год — тысяча девятьсот сорок пятый. Я знаю точное время: мне оставили электронные часы, не разобравшись в них. Но дату я указываю ту, что узнал от солдат.
Впрочем, сейчас действительно второе мая. Стоит мне нажать на кнопку, и циферблат предъявит цифры: 02.05. А дальше — время в Нью-Йорке, Москве, Берлине и Токио. Дешевая модель сингапурской сборки. Несмотря на малую цену, вполне надежная. У часов единственный недостаток: не указывают год.