Песнь меча

Но когда Торштен приложил огромный резной воловий рог ко рту и подал длинный гулкий сигнал, на него ответили из лагеря, и два зова разнеслись эхом по берегу.

— Хоть кто-то живой, — крикнул Торштен своим людям, когда они подъезжали к воротам. Множество людей в темном вышло им навстречу.

Что бы здесь ни произошло, могучие воины ярла смогли выжить и, кажется, не запятнали своей чести.

Но самому ярлу это не удалось.

Сигурд с Оркни лежал на своем плаще из медвежьей шкуры; его нос, словно нос корабля, был устремлен к полосатому сукну — навесу с собственного корабля, служившему крышей торфяной хижины, которую воины построили, когда четыре дня назад лихорадка убила их вождя, и тонкие кровяные нити, несущие смерть, поползли от небольшой раны над коленом вверх, к самому сердцу. Его богатырский меч лежал рядом с ним, и у входа в хижину, на древке копья висела отрубленная, лохматая и уже чернеющая голова пиктского вождя, с огромным волчьим клыком, торчащим изо рта, которому повелитель Сатерленда и был обязан своим прозвищем — Мелбригда Волчий клык.

Внутри хижины стоял Гутторм, в браслетах оркнейского ярла, украшенных извивающимися драконами, и тяжелым янтарным, великоватым ему кольцом на пальце правой руки.

— Это была славная битва, — сказал он в ответ на мрачные расспросы Торштена. — Думаю, пожаров в этих местах больше не будет. По крайней мере, какое-то время. Отец вернулся из боя с головой Волчьего клыка, за волосы привязанной к седлу. Рана на его ноге тогда казалась царапиной.

Он посмотрел на лохматый трофей на древке копья и ухмыльнулся:

— Наверняка скажут, что отрубленная голова Мелбригды укусила его, и рана воспалилась из-за попавшего туда яда.

— Может быть, может быть. Тут часто рассказывают странные истории о смерти героев. — И Торштен сочувственно положил руку на твердое плечо юноши.

Жители Оркни уже готовили высокий погребальный костер для ярла Сигурда — из сучьев, собранных в дремучих лесах острова, древесины и веток старой сосны, в которую много лет назад ударила молния. Костер разложили там, где земля возвышалась над проливом, чтобы курган, возведенный на этом месте, стал знаком для плывущих мимо кораблей.

В бледных сумерках позднего лета они вынесли своего вождя из хижины и отнесли к костру; за ними следовала вся дружина, а Гутторм поддерживал голову и плечи вождя, как и подобает сыну. Перед ними несли сосновые факелы, и легкий бриз с моря колыхал их дымное пламя, а позади шли все остальные воины, кроме тех, что остались на страже.

В ту ночь на небе не было луны, только размытое свечение в проплывающих облаках, а шумные волны глухо ударялись о берег.

Они положили его тело, завернутое в плащ из медвежьей шкуры, на вершину костра, а голову Мелбригды — у его ног. Двум жертвенным быкам перерезали горло, содрали с них шкуры, покрытые жиром, и разложили вокруг костра, оставив мясо для погребального пиршества (оно слишком дорого ценилось, чтобы безрассудно отдавать его огню).

Затем Гутторм, с факелом в одной руке и мечом почившего вождя в другой, взошел на костер, положил клинок рядом с хозяином и, спрыгнув вниз, глубоко воткнул в основание костра истекающий смолой факел.

Раздался оглушительный крик, и факелы воинов полетели на хворост и ветки. Огонь красной нитью пронесся по всему костру, вспыхнул языками пламени, склонившимися под порывами морского ветра. Не было женщин, чтобы оплакать покойного. Это будет позже, у очагов, далеко на севере. А пока воины запели неторопливую печальную погребальную песнь — они стояли вокруг костра, опершись на свои копья. И отсвет пламени покрыл золотистыми чешуйками волны прилива.

Огонь поднялся уже высоко, когда послышались крики и топот, и на краю толпы из ночного сумрака возникли двое дозорных, таща за собой человека. Погребальная песнь оборвалась, и когда пленника выволокли на багровый свет пламени, где стояли новый ярл с Торштеном, со всех сторон поднялся ропот.

— Неужели это не может подождать, пока мы не погребли моего отца? — спросил Гутторм, и его ледяной голос пробирал до костей, словно восточный ветер — странный голос для молодого человека.

— Может и нет, — сказал один из стражей. — Мы нашли его за сараем с дровами, и нам не понравилась отметина у него на лбу. Эй ты, встань! — Он дернул человека за плечо и приставил кинжал к его горлу.

Бьярни стоял неподалеку и видел в свете факелов, что это совсем еще юноша — со знаками в виде наконечников стрел на лбу, которые выкрасят синим, когда он станет мужчиной; с гладким, как у девушки, вытянутым овалом лица и со спутанной гривой темных волос.

— Ты понимаешь меня? — спросил Гутторм.

— Немного, — ответил юноша. Он тяжело дышал, как олень после долгого бега, но удлиненные темные глаза, смотрели прямо в лицо новому ярлу.

— Почему ты прятался в лагере?

— Я пришел за головой моего отца, — ответил юноша.

На мгновенье все замерло; люди подошли ближе, чтобы лучше слышать и видеть происходящее.

— Ты опоздал, — сказал Гутторм. — Голова твоего отца уже исчезла в огне.

Все случившееся после этого было настолько стремительно, что заняло не более пяти секунд. Юноша издал нечеловеческий вопль и обвис на руках дозорных, а спустя мгновение, когда они, сбитые с толку, опустили его на землю, он рванулся как змея, наносящая удар, рука его метнулась к разорванной на груди рубахе из куницы и выхватила что-то маленькое, блестящее, несущее смерть. Грозно рыча, он потянулся к горлу ярла Гутторма.

Молодой ярл не спал четыре ночи, и внимание его притупилось, но кинжал Торштена остановил нападавшего в прыжке. Другие, и Бьярни среди них, накинулись на него со всех сторон. В отблесках огня засверкали обнаженные клинки, и молодой пикт упал у их ног, истекая кровью из множества ран. Но первый удар нанес Торштен, и небольшая, глубокая рана на его плече подтверждала это.

Несколько воинов наклонились, чтобы унести тело.

— В огонь или с утеса? — спросил кто-то.

Торштен стоял, сжимая рукой плечо, и капли крови струились между пальцами. Пусть решает ярл.

Гутторм, быстро дыша, покачал головой.

— Нет. Отнесите его к палатке и оставьте там. Наверняка его сородичи явятся за телом и захотят обговорить другие дела, еще до того как мы погребем моего отца.

И правда, на следующее утро, когда огонь потух и зола остывала, а воины, собрав камни на горном кряже и на берегу, строили длинный курган в виде лодки, группа всадников, с зеленой ветвью мира, подъехали к воротам, чтобы возобновить переговоры, прерванные битвой.

Гутторм вышел им навстречу, откинув складки плаща, чтобы над локтями были видны браслеты ярла. Его лицо под кованым шлемом Сигурда было сурово и спокойно, а Эрп стоял рядом с ним, чтобы переводить.

— Последний раз мирные переговоры закончились смертью многих людей, среди них и моего отца, — сказал он им. — Но мы выиграли битву и захватили ваши охотничьи земли. Так зачем же нам вновь говорить о мире?

— Если стрела не попала в цель, разве не стоит пустить еще одну? — ответил глава прибывших, старик в накидке из оленьей шкуры и с золотой цепью вождя, украшенной янтарями. — Вы приплыли в Кейтнесс и Сатерленд в поисках земли для поселений, и, действительно, здесь хватит места нашим народам — только если мы поклянемся жить в мире друг с другом. Иначе, хоть мы и лишимся свободы, вам тоже будет грозить опасность. Неужели вы не хотите спокойно охотиться на своих землях и не ждать удара в спину; спать по ночам и не бояться, что сожгут ваши дома; оставлять жен и детей, которых вы привезете сюда, чтобы они поддерживали огонь в очагах?

— Ты прав, — подумав минуту, сказал Гутторм. И, внезапно приняв решение, добавил:

— Что ж, садитесь, поговорим. Будем надеяться на лучшее.

И вскоре, когда увели лошадей, вожди и старейшины разукрашенного народа, в сопровождении молодых храбрых воинов, с одной стороны, и ярл Гуторм и Торштен Олафсон со своими воинами — с другой, сели у вновь зажженного мирного огня посреди лагеря. И там они привязали зеленую ветвь мира к древку копья и во второй раз принялись обсуждать договор между своими народами.