Орел и Волки

Может, удастся убедить Верику бросить на потеху толпе только раненых или слабых и спасти самых крепких к вящей выгоде для себя? Макрон вздохнул и обернулся к Тинкоммию, шедшему рядом и с торжественным видом высоко воздевавшему над собой вызолоченную голову вепря.

— Прием что надо, — заметил центурион, кивнув в сторону толпы у ворот.

— Чернь всегда готова приветствовать что угодно.

Макрон не удержался от улыбки, услышав столь циничное заключение из уст еще мало чего повидавшего человека.

— Слушай, слетай-ка к Катону, спроси, не хочет ли он перебраться вперед? Почему бы нам не принять первые почести вместе?

Тинкоммий покинул строй и побежал назад вдоль колышущейся стены красных щитов, не обращая внимания на добродушные шутки своих сотоварищей по когорте. Добежав до младшего центуриона, шедшего во главе Волчьей колонны, принц кивнул Бедриаку и пристроился рядом.

— Центурион Макрон спрашивает, не хочешь ли ты примкнуть к нему на входе в город?

— Нет.

— Нет? — поднял бровь Тинкоммий.

— Поблагодари его, но думаю, будет гораздо правильней, если я вступлю в Каллеву с моей когортой.

— Он считает, что ты заслуживаешь чествования не меньше, чем он.

— Как и все наши люди.

То, что Макрону хочется насладиться моментом своего торжества, Катон находил вполне естественным, но при нынешних обстоятельствах политически неразумным.

— Передай центуриону Макрону мою признательность, но я войду в Каллеву со своими людьми.

— Хорошо, командир, — пожал плечами Тинкоммий. — Как тебе будет угодно.

Катон покачал головой. Важно, чтобы Верика и атребаты восприняли эту победу как свою собственную. А римлянам сейчас не стоит выпячиваться, ублажая свое честолюбие, хотя, конечно, очень заманчиво ощутить себя триумфатором, пусть даже на миг. Но следовало учитывать и другое: эта победа далась легко. Враг проявил беспечность, потому что привык разорять земли мирных соседей, не встречая отпора, он рассчитывал поживиться и спокойно уйти восвояси. До сих пор дуротриги успешно ускользали от римлян и без труда подавляли жалкие попытки сопротивления со стороны местных селян, что притупило их бдительность. Но одно дело громить неприятеля в заведомо проигрышном для него положении, и совсем иное встретиться с сильным и беспощадным врагом, не ошеломленным внезапным нападением из засады, а готовым к ожесточенному длительному сражению. Не лишатся ли тогда эти еще слабо владеющие боевыми приемами парни только что обретенной уверенности, надолго ли хватит им нынешнего воодушевления? На поле брани будет не до похвальбы. Гордыня выветрится, во рту пересохнет, холодная хватка ужаса сдавит сознание, выпуская на волю все темные страхи, терзающие перед битвой бойцов.

Теперь, с получением чина центуриона, Катон все чаще стал ощущать, что он словно бы повзрослел. У него резко возросло чувство ответственности, а всегдашнее стремление к самоанализу сделалось еще сильней. Несмотря на царившую вокруг радостную суматоху, юноша был погружен в невеселые размышления и буквально заставлял себя улыбаться, особенно когда, оборачиваясь, встречался с дурацкой ухмылкой бравого Бедриака, высоко вздымающего штандарт и от избытка чувств махавшего им, будто огромной палкой.

Две когорты двигались сквозь обступавшую их с обеих сторон возбужденную толпу горожан, и телохранители находившегося вдали Верики всемерно старались оградить царя от давки и толкотни. Приветственные крики жителей Каллевы звенели в ушах, их румяные лица расплывались в улыбках, грубые руки тянулись к героям. Все усилия командиров сохранить хоть какое-то подобие строя потерпели крах, и в конечном счете бойцы обеих когорт смешались с восторженным людом. Там и сям победители горделиво поднимали вверх головы умерщвленных врагов, выставляя их на всеобщее обозрение и принимая шумные поздравления от друзей, родичей и сторонних зевак. Катона это в какой-то мере коробило, но тем не менее ему нравился здешний народ, и даже приверженность к столь жестоким обычаям не умаляла его симпатий. Со временем, когда на острове воцарится спокойствие, атребаты сами постепенно придут к более цивилизованному образу жизни, но до той поры Риму придется мириться с мрачноватыми воинскими традициями кельтов.

Из толпы вдруг донесся пронзительный крик, горестный вопль такой силы, что все обернулись. Оказалось, вскрикнула женщина, теперь стоявшая неподвижно, впившись зубами в свой собственный большой палец и не сводя широко распахнутых глаз с одной из мертвых голов. Потом она снова взвыла и, подавшись вперед, ухватилась за жидкие пряди слипшихся от запекшейся крови волос. Воин, державший голову, поднял свой трофей выше и рассмеялся. Женщина вскрикнула и принялась царапать ногтями воздетую руку, пока воин не свалил ее наземь тычком кулака. Содрогаясь от плача, она поползла за бойцом, хватая его за тунику и что-то умоляюще лопоча.

— Что все это значит? — спросил Катон у Тинкоммия, так же, как все, наблюдавшего за происходящим.

— Похоже, эта голова принадлежит ее сыну. Она хочет ее похоронить.

— А новый владелец хочет оставить себе свой трофей? — удрученно покачал головой Катон. — Это печально.

— Нет, — промолвил Тинкоммий. — Это безжалостно. Подержи-ка.

Он сунул Катону штандарт, протиснулся к высоко вскинувшему отсеченную голову воину и стал ему что-то сердито выговаривать, указывая на женщину и хватая за руку. Боец столь же сердито возвысил голос, потом вырвал руку и спрятал голову за спину. Толпившиеся вокруг люди громкими криками поддержали владельца трофея, хотя от Катона не укрылось, что и у Тинкоммия имелись сторонники, пусть не столь шумные и в очень малом числе. Наконец принц не стерпел такой непочтительности от простого бойца и ударил его кулаком в лицо. Люди, обступавшие их, отпрянули, воин шатнулся, пытаясь удержать равновесие, но Тинкоммий тут же сильно пнул его коленом в живот, выбив дыхание и свалив наземь.

Пока не ожидавший такого поворота герой, корчась, пытался втянуть в себя воздух, Тинкоммий спокойно разжал его пальцы и передал голову женщине. На миг та замерла, потом с мукой на лице схватила то, что осталось от ее сына, и прижала к груди.

У окружающих поступок Тинкоммия вызвал не сочувствие, а озлобление: разгневанная толпа стала напирать на него, и Катон счел необходимым вмешаться.

— Ни с места! — выкрикнул он, выхватив меч и потрясая штандартом. — Молчать!

Люди замерли, выкрики стихли. На римского центуриона смотрели с негодованием, однако открыто выступить против него никто не решался. Катон обвел ожесточившихся горожан взглядом, словно бросая вызов самым дерзким из них, а потом посмотрел на несчастную мать, сидевшую на земле и лелеявшую на коленях голову сына, поглаживая холодную щеку.

Сила его сострадания ее горю была столь велика, что у него защемило в груди, однако, сглотнув, он взял себя в руки и вернулся к реальности. Требовалось незамедлительно утихомирить всех недовольных, причем так, чтобы у них не осталось; зла против римлян. Союз Рима и атребатов не должен шатнуться. Нравится ему или нет, но сейчас это важнее всего.

— Тинкоммий!

— Центурион?

— Верни голову этому человеку.

— Что? Что ты сказал? — нахмурился Тинкоммий.

— Верни голову этому человеку. Это его трофей.

Тинкоммий ткнул пальцем в женщину.

— Это ее сын.

— Уже нет. Исполняй.

— Нет.

— Я приказываю тебе, — спокойно произнес Катон, придвинув свое лицо к лицу принца. — Я приказываю тебе сделать это… и немедленно. Ну!

На какой-то момент в упрямых голубых глазах кельта вспыхнуло гневное пламя, но после недолгой внутренней борьбы Тинкоммий глубоко вздохнул и кивнул:

— Слушаюсь, командир.

Атребатский принц повернулся к женщине и мягко заговорил с ней. Она взглянула на него в ужасе, не отрывая руки от щеки сына, потом покачала головой:

— Ho!

Тинкоммий присел на корточки, что-то приговаривая, и кивнул в сторону Катона, тем временем отводя ее руки от окровавленной головы. Женщина с ледяной фанатичной ненавистью оглядела центуриона и вдруг поняла, что голову у нее забирают. С пронзительным воплем она потянулась к ней, но Тинкоммий свободной рукой отстранил ее, бросив жуткий трофей успевшему встать на ноги воину. Тот, не скрывая радостного удивления, высоко поднял над собой возвращенную ему добычу, и толпа разразилась торжествующими криками.