Блуждающая в Пустоте

Все было точно так же, как и когда отец Даннисена пытался сказать ему те же слова целую жизнь назад, до того, как начались эти боли и страдания.

Он прокручивал в памяти эту часто возникающую картинку в тот момент, когда городские сирены начали свои нестройные завывания.

— Ты же это не всерьез, — громко возразил он. Бури начинались раньше в этом году. Последнее, что он слышал от Ривала, что до них остается еще несколько недель, может быть даже месяц.

Даннисен поднялся с дивана, на котором обычно и спал, и зашипел, когда его колени хором затрещали. Движения обоих суставов сопровождали уколы боли. Скверно, скверно. Стареть просто скверно, в этом нет сомнения.

За окном прошмыгнула тень. Он увидел, как кулаки забарабанили по оргалитовой доске, служившей дверью.

— Трон проклятого Императора, — проворчал он, когда колени вновь протестующе заскрипели, но он уже встал и двигался, и ему не было дела до того, что они хотели этим сказать.

Рому Чайзек стоял по ту сторону двери. И он был вооружен. Лазерная винтовка образца Имперской Гвардии была старой уже добрую половину тысячелетия, но как Соглядатай Южного сектора от 43-й улицы до ее пересечения с Северным у Перекрестка-55, он имел право носить оружие во время своих патрулей.

— Собрался на охоту на пыльных кроликов? — старик смеясь указал на винтовку. — Немного рановато для отстрела падальщиков, малыш.

— Сирены, — задыхаясь, произнес Рому. Очевидно, он несся сюда на всех парусах, вниз по грязной аллее. Это была улица из быстровозводимых, похожих на бункеры зданий.

— Рано для бурь. — Даннисен высунулся из-за двери, но вид на горизонт скрадывали изломанные очертания Убежища. Семьи высыпали из своих домов и разбегались по улице во всех направлениях. Рому покачал головой.

— Давай, глухой старый ублюдок, вали в убежище.

— Ни в коем случае.

Каждый раз дом Мейдов стоял до самой Серой Зимы, как и большинство в этой части города. Южный сектор с двадцатой по пятидесятую был построен из самых прочных десантных шлюпок, оставшихся с самого Дня Крушения. Вся эта броня могла защитить даже от самой суровой бури.

— Послушай меня, это не бури. На архрегента напали.

С минуту Даннисен раздумывал, смеяться ему или отправляться обратно в постель.

— На архрегента — что?

— Я не шучу. Возможно, он уже мертв или… я не знаю что. Ну же! Взгляни на небо, сукин сын!

Даннисен видел панику в глазах Рому и раньше. Он видел ее на лицах тех, с кем раньше нес службу за стенами города. Животный страх потеряться среди равнин, забыть направление, в то время как на тебя обрушивается пылевая буря. Беспомощность — настоящая, абсолютная беспомощность — окрасила его лицо, делая его слабым и уродливым.

Он посмотрел на запад, в сторону башни архрегента, где слабый оранжевый отсвет озарял вечернее небо позади неровных городских сталагмитов, составлявших линию горизонта.

— Кто? — спросил старик. — Кто бы стал нападать на нас? Кому может быть известно, что мы здесь? Кому какое дело?

Рому уже уносил ноги, смешавшись с толпой. Даннисен видел, как он протянул обмотанную тканью руку мальчику, чтобы помочь ему подняться и втолкнул его в гущу тел.

Даннисен Мейд подождал еще мгновение, прежде чем направить свои больные ноги и пораженные артритом руки обратно в дом. Когда он вернулся, у него в руках была зажата его собственная винтовка, и работала она отлично, слава богу. Он пользовался ей в те дни, когда был волонтером-Смотрителем и отстреливал грабителей во время Серых Зим после того, как оставил работу Предсказателя Бурь.

Он держался у края толпы, двигаясь на запад, хотя люди ломились на восток. Если на архрегента напали, то к черту бежать и скрываться. И пусть никто и никогда не посмеет сказать, что Даннисен Мейд не знал, как исполнить свой чертов долг.

Он посмотрел вниз лишь мельком, чтобы проверить лазган. Именно в этот момент он услышал дракона.

Толпа завопила и пригнулась, закрывая головы от ревущего над ними зверя. Они смотрели вверх испуганными глазами, а рев больно резал слух. Лишь Даннисен остался на месте, смотря вверх круглыми от страха, налитыми кровью глазами.

Черный дракон резко контрастировал с серым небом над ними, завывая… двигателями. Это был совсем не дракон. Десантный корабль. Но над Дархарной на протяжении веков ничто не летало. Толпа продолжала кричать. Родители крепче прижимали к себе детей, закрывая им глаза.

Он заложил над ними вираж, выпуская огонь из двигателей, пока ветер бился об его бронированную обшивку. Дрейфуя в воздухе, корабль сражался с бушевавшим ветром, трепавшим его темный корпус. Его скошенный нос, казалось, наблюдал за паниковавшими людьми, а затем корабль грациозно развернулся. Здания задрожали и начали трескаться, когда двигатели с громоподобным гулом подкинули транспорт в небо. Даннисен и глазом не успел моргнуть, когда он удалился на значительное расстояние.

Позабыв напрочь про боль в суставах, он бросился бежать. «Пропустите меня!» — требовал он, когда это было необходимо. Толпа, двигавшаяся в противоположном направлении, охотно расступалась. Десантного корабля было более чем достаточно.

Он пробежал три улицы, пока его колени не сдались. Припав к стене хижины, он проклинал острую боль в суставах. Его сердце билось так быстро, словно было готово вырваться из груди. Даннисен ударил кулаком по груди, как если бы его гнев мог унять разгоравшийся внутри огонь.

Еще больше оранжевых всполохов подсвечивали облака. Пожар распространялся по городу.

Он задержал дыхание и заставил колени повиноваться ему. С дрожью они подчинились, и Даннисен, шатаясь, двинулся вперед. Пройдя на трясущихся ногах еще две улицы, он был вынужден остановиться и отдышаться.

— Я слишком стар для подобного безрассудства, — прокашлял он и прислонился к стене спущенного на землю лихтера, служившего теперь фамильным особняком.

Силовая броня Легионес Астартес издает характерный звук: громкое пронзительное жужжание концентрированной, ожидающей высвобождения, энергии. Сочленения доспеха, не покрытые многослойным керамитом, наполнены сервомоторами и жгутами псевдомышц, подобных настоящим. Они урчат и воют при малейшем движении, от кивка головы до сжатия кулака.

Даннисен Мейд не слышал ничего, несмотря на то, что источник звука был в нескольких метрах от него. Пожилой человек пытался отдышаться. Его давление зашкаливало, а уши не слышали ничего, кроме сбивчивого ритма собственного сердца.

Он видел, как улица опустевает на глазах, как разбегаются люди. Многие, оборачиваясь, смотрели на него и разевали рты, что-то крича ему. Но он не слышал. Его зубы ныли, а десны болели. В глазах чувствовалась дрожь, словно где-то рядом пульсировал источник мощного, низкого звука. Что-то, чего он не слышал, но ощущал, как легкое касание.

Моргнув, он смахнул жгучую боль со слезящихся глаз и, наконец, поднял голову. То, что он увидел, сидело, сгорбившись на крыше шаттла, и одного его вида было достаточно, чтобы тонкие стенки его сердца лопнули. Фигура носила древний боевой доспех цвета полуночи, украшенный хищно изогнутыми вспышками молний. Раскосые красные глаза-линзы смотрели на него с череполикого шлема. Шипы и зубья на громоздкой броне фигуры блестели от влаги в лунном свете. Он весь с ног до головы был залит кровью. С наплечника свисали три примотанные за волосы головы, с шей которых еще сочилась кровь.

Даннисен уже стоял на коленях, а его сердце разрывалось, сбиваясь с ритма, перегоняя вместо крови боль. Странно, но к нему вновь вернулся слух.

— У тебя сердечная недостаточность, — пророкотала фигура низким лишенным эмоций голосом. — Она сдавливает твое горло и грудь. Вдох, которого не будет. Было бы веселее, если бы ты боялся меня, но тебе не страшно, не так ли? Какая редкость.

Превозмогая боль, Даннисен поднял свою лазерную винтовку. Фигура потянулась вниз, чтобы забрать ее у него из рук, будто игрушку у ребенка. Не глядя, воин сломал ее, сжав в кулаке, и выбросил.