Надувные прелести

Подруга нашей «мамзели» оказалась полной противоположностью тому портрету, которое нарисовало мое воображение. Впрочем, нет, две детали все же совпали: короткая стрижка и длинный мундштук с сигаретой в тонких пальцах. Статью Ульянка не вышла. Ее туловище по очертаниям напоминало бутылку из-под шампанского, иными словами, оно расширялось книзу, не оставляя даже малейшего намека на талию. За стеклами круглых очков прятались близорукие глаза. К очкарикам я всегда отношусь с уважением и с некоторым трепетом — они умные! Клавка при виде Ульяны сперва растерялась — наверное, сестренка немного не так представляла себе классика, но потом сориентировалась и растянула губы в улыбке:

— Здравствуйте! Вы не представляете, как я счастлива видеть вас живой! — Заметив недоуменный взгляд поэтессы, Клюквина быстро сообразила, что сморозила очередную глупость, и поспешила поправиться: — В смысле, я первый раз имею честь беседовать с настоящим поэтом. Наслышана, наслышана о вас, и являюсь большим поклонником вашего таланта!

Лесть Клавдии вполне понятна: я не успела ей рассказать, что произведения Ульянки еще не рискнуло напечатать ни одно издательство. Ульяна окатила Клавку волной холода, решив, что сей объект не достоин ее внимания, и сконцентрировалась на мне.

— Вы Афанасия? Мадемуазель Жаннет предупредила о вашем желании встретиться со мной. Правда, она не назвала причину. Надеюсь, вы проясните ситуацию.

— С удовольствием проясним! — пообещала Клавдия, просачиваясь в просторный коридор. Я двинула локтем в какую-то часть тела сестрички, призывая ее к молчанию. В смысле, Клавдию, а не то место, куда случайно угодил мой локоть. Ульяна выпустила изо рта клуб дыма и пригласила:

— Проходите в гостиную. Можете не разуваться.

После этих слов поэтесса, качнув бедрами, удалилась. Наверное, именно в гостиную, куда предстояло пройти и нам. С разрешения хозяйки разуваться мы с Клавдией не стали, зато напялили на свои прекрасные лица солнцезащитные очки. Смешно? Конечно! Я бы тоже посмеялась, не будь и у меня, и у Клавки по абсолютно одинаковому «финику» под глазами!

Гостиная, как высокопарно обозвала небольшую комнату Ульянка, являла собой блестящий образчик времен советского импрессионизма. Мебель, слабо претендующая на антиквариат (кстати, на модерн она тоже не тянула), выцветшие на солнце ситцевые занавески, бумажные обои веселенькой раскраски и потолок активно розового цвета. Причем в том месте, где к потолку крепилась несуразная трехрожковая люстра, он был разрисован всеми цветами радуги. Наверное, дизайнер, сотворивший данный шедевр, предполагал, что люстра — это восходящее солнце, а широкие цветные полосы — небо, окрашенное его лучами. Бред, да и только! Впрочем, среди полного аскетизма имелись в наличии два пятна, смотревшиеся здесь как инородные тела. Первым пятном я склонна была считать огромный веер из бамбука с изображением японской гейши, снабженный причудливыми иероглифами. А второе пятно, еще более несуразное — настоящий кальян, инкрустированный стразами. И то, и другое стоило немалых денег и никак не вписывалось в скудный интерьер «гостиной».

Клавка, оскорбленная пренебрежительным отношением Ульянки к собственной персоне, не преминула ехидно заметить:

— Спартанская обстановочка!

— Я творю, — с достоинством ответила хозяйка дома. — Мне некогда заниматься бытом.

— Да? А кофе гостям вы тоже не предложите? — продолжала издеваться Клавдия, ничуть не тушуясь под моим осуждающим взглядом.

Еще один уничижительный взгляд, брошенный Ульяной на мою говорливую сестрицу, яснее ясного информировал о том, что Клюквина для хозяйки дома прекратила свое существование. Однако кофе нам все-таки предложили. Сделав глоток светло-коричневой бурды, я пришла к выводу, что муж-контрразведчик несравнимо лучше, чем жена-поэтесса. Ульянка к пойлу даже не притронулась.

— Итак? — затянувшись сигаретой (довольно вонючей, к слову сказать), пророкотала дама.

Я старательно повторила версию, выдвинутую ранее Жанке. Ульянка снова затянулась сигаретой, некоторое время помолчала, а потом пробасила:

— Наверное, пару дней назад я бы согласилась на ваше предложение, но сегодня это невозможно. — В ответ на мой недоуменный взгляд поэтесса пояснила: — По совету мадемуазель Жаннет я оставила поэзию и переключилась на детективы, благо появился повод…

Вот как! Оказывается, это именно наша француженка посоветовала литературной даме бросить писать в стол стишата и заняться детективами? Впрочем, бог с ней! Сейчас важно разговорить Ульянку именно насчет детективов, а точнее, насчет повода. Я скроила на лице выражение бесконечной грусти и воскликнула:

— Что вы говорите! Неужели с поэзией покончено навсегда?! — уверена, поэзия от этого ничего не потеряла. Хоть произведений Ульяны я не имела чести читать, но в издательствах тоже не дураки сидят. Раз они не берут ее стихи, значит, в них нет ничего стоящего. — Может, вы все-таки поторопились? Разрешите почитать ваши произведения? Я, некоторым образом, имею отношение к литературе — преподаю в лицее вместе с Жанной, поэтому смогу оценить стихи по достоинству. Было бы совсем хорошо, если бы вы их продекламировали лично…

Ульянка не стала упрямиться. Она поднялась во весь свой немаленький, надо сказать, рост, закрыла глаза, несколько картинно отставила руку с длинным мундштуком, в котором дымился окурок, в сторону, и затянула речитативом:

— О да! Я жестока!

Я на многое способна!

Хочешь, я могу убить тебя?!

А потом умереть самой…

Ты прав! Я — Черный Ангел!

И я могу тебя убить…

А потом выть волчицей,

Страдать, и… убить себя…

А ты неглуп! Ты веришь мне!

В то, что я могу тебя убить.

А знаешь, почему?

Потому, что люблю тебя больше жизни!

Да! Поэтому я могу убить тебя!

Потому, что любовь важнее жизни…

Но я этого никогда не сделаю…

Ты так прекрасен, когда спишь…

По ходу декламации складывалось ощущение, что, пожалуй, убить Ульянка может: для этого ей достаточно всего лишь прочитать свои стихи. Вернее, от таких стихов хочется умереть в самостоятельном порядке, лишь бы только больше никогда их не слышать. Я улыбалась, очень надеясь, что улыбка получается не слишком кривая, и тихо радовалась темным очкам, прочно сидевшим на моем носу.

— Мощно! — крякнув, молвила Клавдия. В высокой поэзии сестрица не сильна, но думаю, на нее творение Ульянки произвело удручающее впечатление. Впрочем, автору было наплевать на впечатление, произведенное на слушателей. Ульяна сменила сигарету в мундштуке, глубоко затянулась, выпустив клуб дыма, по качеству и количеству сравнимый с дымом из всех трех труб «Титаника», и пояснила:

— Это из позднего. Ранние стихи менее совершенны.

Испугавшись, что поэтессе взбредет в голову подтвердить свои слова делом, то есть прочитать еще и свои ранние творения, я поспешила перевести разговор на более интересную для нас с Клавкой тему:

— Вы, несомненно, талантливы. Надеюсь, на детективном поприще вы тоже сможете себя проявить. Кстати, от Жаннет мне стало известно, что роман вы будете писать на основе реальных событий. Это так?

— Да, — пыхнула Ульянка. — Буквально на днях мне довелось стать единственным свидетелем ужасного преступления. Если вы не торопитесь, могу рассказать…

Поскольку мы с Клюквиной никуда не торопились, даже более того, пришли сюда именно с целью узнать подробности происшествия, то с радостью выказали готовность послушать рассказ будущей звезды детективов.

…Вечер в тот день был не слишком удачным: слова казались пустыми, рифмы никак не хотели находиться — словом, стихи не слагались. От многочасового марафона за компьютером, а также от бесчисленного количества выкуренных сигарет слезились глаза. Ульяна сняла очки, чтобы дать им отдохнуть (в смысле, глазам), и решила выпить коньячку. Не пьянства ради, а пользы для: под действием горячительного мозг поэтессы начинал функционировать гораздо активнее и выдавать шедевры буквально на-гора. Однако на этот раз урбанистический пейзаж большого города не вдохновлял. Хотелось плюнуть с высоты пятого этажа на окружающую действительность и лечь спать. Скорее всего, Ульянка так и поступила бы, но тут во двор на приличной скорости влетела легковая машина — по виду иномарка, старая и довольно сильно потрепанная жизнью.