Библия улиток

Звук падающих яблок, глухой стук, чудился Командору всю жизнь. Кроме яблок в деревне были: две улицы, две дороги и тайна.

Тайну скрывали под землей. Там ночами ворочалось так, что дрожала мебель, туда изредка подгоняли запыленную технику, и ее водители не останавливались покурить и поболтать с местными.

Иногда под землю сбрасывали металлические короба, иногда – вывозили оттуда что-то, завернутое в брезент и несколько раз обернутое тросами.

Командор рос в преддверии войны и помнил, что раньше к ней относились иначе. Люди ловили каждую новость, подолгу обсуждали каждый слух, собирались вместе, чтобы поговорить о политической обстановке.

Во время этих сборов много пили и мало ели – уже тогда начались перебои с обеспечением. Матери держались позади и, слушая мужчин, обычно принимались хватать своих детей, сжимать их до боли в ребрах и обливать слезами.

Командора тоже так тискали и тоже поливали слезами, и мокрый шепот: «Все будет хорошо, у тебя есть я» – первое, что он потом постарался вытравить из памяти.

Обсуждения грядущей войны сводились к двум нехитрым тезисам: «нас не победить» и «мы им покажем».

И все-таки в глазах и лицах людей читался страх, и его было отчетливо видно – жизнь еще имела настоящую, полновесную цену, и никому не хотелось терять ее и видеть, как ее теряют другие.

Родной деревеньке Командора не довелось принять на себя вражеский удар, она погибла еще до начала войны. Погибла вместе с яблоками, двумя дорогами и отцом Командора, вызванного на помощь устранять неполадки в подземном бункере, где его и засыпало щебнем так, что камни оказались даже в желудке.

Свернутое брезентом железное чудовище показало характер, вздыбило землю, обрушило подземные коридоры и залы.

Так представлялось Командору в детстве – только огромный монстр мог сотворить такое, монстр, который проснулся и решил потянуться спросонья.

Конечно, это были детские фантазии, превращавшие любую реальность в сказочную, но теперь, глядя на Ворона – колоссальную машину, наделенную уникальным оружием, Командор вспоминал ту детскую выдумку и усмехался: казалось, монстр прошлого воплотился здесь и сейчас, на его базе, под его контролем.

Любимое слово, любимое понятие – контроль. Любая война – умение наносить контролируемый ущерб и добиваться своих целей ради светлого будущего. Командор хорошо знал лики войны и знал своего противника – Сэтто Тайгер, теперь охранявший Край, попался ему когда-то еще подростком.

Командор тогда служил лейтенантом в полицейском участке, который именовали Холодильником. Холодильник торчал на холме и смахивал на крепкий коренной зуб. Стены так и остались белыми, потому что каждое утро констебль Винни, вздыхая, выходил на улицу с ведром и тряпкой и принимался оттирать их от угольной пыли. Он усердствовал – забирался на стремянку, тщательно намыливал тряпку и успокаивался только тогда, когда Холодильник начинал сиять.

Никто на Винни обязанности мыть стены не возлагал. Полицейские вообще мало интересовались местом своего обитания. Окурки, плевки, обрезки, обертки, кровь – все это смешивалось в чудовищную кашу и хлюпало под ногами в узких коридорах. Если бы в Холодильнике температура была бы десятком градусов повыше, то констебли и дознаватели задохнулись бы. Но Холодильник вырабатывал в своих невидимых недрах кристально чистый холод, особенно усердствуя в выдвижных камерах-гробах. Ходили слухи, что пару раз заключенного забывали в «гробу» и вынимали уже мертвым, прямым и твердым, как палка копченой колбасы.

К камерам-сотам вела круглая сейфовая дверь, за ней открывался такой же круглый коридор, похожий на кротовую нору.

Сержанты сидели в маленьких комнатах-бункерах. Новички резались в «синди-синди», а штурмовики развлекались стрельбой по крысам, шныряющим по коридорам.

Патрульный приволок Сэтто в одну из комнаток, где только что совершилась расправа над седьмой крысой за день. Трупик отлетел к стене и остался там висеть, прилипнув к ледяной стене.

– Что это за херня? – осведомился Командор.

– Нападение на полицейского, сэр, – глухо сказал патрульный, сбросил сетку с плеч и продемонстрировал растекшийся по ноге черно-лиловый синяк. – Вот, – обиженно добавил он. – Чуть ногу мне не сломал, сучонок.

Командор перегнулся через стол, посмотрел на синяк.

– Ладно, – сказал он, – оформлю. Потом посмотрим, с чьей он улицы, и пусть катится… Сними паралич-то.

– А сетку?

– И сетку тоже.

Патрульный, все еще с задранной штаниной, расцепил звенья компрессионной цепи и прижал к шее Сэтто коробочку парализатора.

Сэтто тряхнуло. Мышцы словно взбесились: правая рука поползла по полу, левая потянулась к затылку, колени свело вместе и ударило крупной дрожью. Отвисшая губа напряглась и разошлась в широченной улыбке.

– Да, – кисло сказал Командор, – я тоже очень рад тебя видеть.

Патрульный подумал немного, тоскливо посмотрел по сторонам и вышел.

– Итак, – продолжил Командор и выхватил из пачки чистый лист таким жестом, словно собирался изобразить на нем божественный лик. – Ты кто?

Сэтто пришлось ударить себя кулаком по губам, чтобы с лица сползла глупая улыбка. Кулак обрадовался и принялся молотить по лицу и дальше. Сэтто, не дыша, зажал его под коленом.

– Сэтто Тайгер, – ответил он. – Констебль Винни меня хорошо знает.

– Ага, – сказал Командор, – значит, констебль Винни тебя хорошо знает… – Он повернулся на стуле, одним щелчком вскрыл маленький металлический ящичек и вытащил оттуда пухлую папку с множеством закладок-языков.

– А еще тебя знает констебль Альфред… он считает, что ты таскаешься по развалинам и занимаешься уничтожением культурного наследия… тебя знает констебль Бонни… она думает, что не без твоей помощи в наш район попадают разные вкусовые добавки… Красный перчик, например, от которого мозг кровавыми волдырями идет… Теперь тебя знает и патрульный Олаф, потому что ты ему ногу чуть не сломал.

– Нет там уже никакого культурного наследия, – мрачно ответил Сэтто, кусая кулак.

– Что?

– Выйдите за границу сами и посмотрите. Турели давно взорваны, буйки ревут впустую, и ничего там больше нет… все сожгли.

– Ну, – сказал Командор. – Эта территория вне нашей компетенции. Не отвлекай меня. Я пытаюсь понять, зачем ты пнул патрульного.

– Я хотел покалечить его, сэр.

Некоторое время Командор задумчиво смотрел на Сэтто.

– В камеру нужно? – наконец спросил он.

– Да, – признался Сэтто. – Хотя бы на пару часов. Меня ищут и, если найдут, свернут шею.

– Наше уютное койко-место стоит десять баксов в час.

– В рассрочку?

Командор поднялся, подошел ближе и навис над Сэтто.

– Хаар-рашо, – ответил он, обрушивая вниз ногу в тяжелом военном ботинке. – Кредит так кредит.

После десятого удара он отступил наконец, а Сэтто согнулся, скрипя зубами от боли.

– Давай посмотрим, – сказал Командор, и Сэтто, задыхаясь, дрожащими пальцами закатал штанину.

От колена и до ступни нога раздулась вдвое, кожа, глянцевая, туго натянутая, приобрела страшный ежевичный цвет.

– Теперь мы квиты, – сказал Командор. – Не дергайся, не перелом. Держи ключи и вали закрывайся в любом приглянувшемся номере. У нас сейчас туго с постояльцами. Прямо по коридору и через сейфовую дверь.

Сэтто тогда было шестнадцать, и уже тогда он отличался маразматическим упорством в вопросах противостояния обществу и его правилам.

Чай закончился. Настроение совсем испортилось. Командор не любил напряженного ожидания перед началом важной военной операции. Это напряжение – виновник многих ошибок, тщание, с которым проводится подготовка – магнит для неприятностей. Если пытаться двести раз пересчитать десяток яиц, то в конце концов одно точно разобьется.

На экранах разворачивались вечерние мягкие картины: тающее в лиловом небе солнце, черные очертания домов, россыпи электрических огней.

Командор подумал немного, посмотрел в пустую коробочку и вызвал Лейтенанта.