Страница 2 из 20
2. ПЛЕЩЕТ МОРСКАЯ ВОЛНА
Юрий Клименченко
МОРЕ И МОРЯКИ
Повесть[2]
ВЕТЕР С МОРЯ
Мама настаивала, чтобы после школы я поступил в вуз и получил высшее образование. Где угодно. Пусть в ветеринарном институте. Она считала, что каждый человек должен иметь высшее образование. Я же с детства стремился в море. Шел 1927 год.
Я любил мать и не хотел огорчать ее. Выбрал кораблестроительный факультет Политехнического института. «Буду строить корабли, — думалось мне, — и ходить в море на испытания. А там увидим».
Конкурс был большой. Девять человек на место. Я позорно срезался на первом экзамене и не очень жалел об этом. А вот мама расстроилась.
— Год пропал, — сетовала она. — Все перезабудешь к следующим экзаменам. Надо заниматься, заниматься и заниматься.
— Пойду работать, а на будущий год — в мореходку, — решительно сказал я.
С большим трудом удалось мне устроиться чернорабочим на стройку.
В один из воскресных дней мы с Юркой Пакидовым решили отправиться на набережную Невы. И хотя до моря было далеко, у моста лейтенанта Шмидта почти всегда дул ветер с залива. Мы ощущали его на своих лицах.
Перешли мост. Постояли у памятника Крузенштерну, у Военно-морского училища имени Фрунзе и пошли дальше.
— Смотри, — вдруг сказал Пакидов, — какое-то судно. Пойдем посмотрим.
У Масляного Буяна стоял парусник. Он поднимал свои мачты к самому небу. Мы задрали голову, чтобы посмотреть на верхние реи. Черный корпус притягивали к берегу толстые швартовы. На нем крупными белыми буквами было написано: «Товарищ». По палубе сновали молодые люди в синих шерстяных свитерах, на которых было вышито красным: «У/с «Товарищ» НКПС». Раньше мы ничего подобного не видали.
— Вот это да! — выдохнул Пакидов. — Откуда такой взялся?
С трапа спустились два парня в свитерах и фуражках с блестящими черными козырьками.
— Откуда пришли? — спросил Пакидов.
Моряки с удивлением посмотрели на нас.
— Газеты надо читать, — сказал один из них. — Весь Ленинград знает, а он не знает. Из Аргентины.
— А что за судно?
— Эх вы, ленинградцы! Стыдно за вас!
— Учебное судно «Товарищ», — сказал второй, и они ушли.
Мы купили «Красную газету». Там было напечатано, что учебный парусник «Товарищ» возвратился из дальнего плавания, прошел 20 000 миль, побывал в Буэнос-Айресе и Розарио, что судном командовал известный капитан Лухманов, на паруснике прошли практику 150 учеников из всех морских техникумов Советского Союза. Была помещена и фотография «Товарища» под полными парусами. Но самыми главными являлись последние строчки заметки:
«После небольшой стоянки, приемки снабжения и новой группы учеников барк снова покинет Ленинград и уйдет в учебное плавание с заходом в германский порт Киль, где судну запланирован ремонт».
— Пойти бы в такой рейс, и больше ничего в жизни не надо! — сказал я, когда мы почти выучили заметку наизусть. — Да разве попадешь?
— Не попадешь, — согласился со мною Пакидов, и мы грустные побрели к дому.
С этого дня мы потеряли покой. Каждый свободный вечер ходили на Масляный Буян смотреть «Товарищ». Видели, как команда разбегается по реям, распускает паруса для просушки, как собирает их в тугие валики и быстро спускается по вантам. Дух захватывало, когда мы наблюдали за маленькими черными фигурками, смело передвигающимися по самому верхнему рею. Бом-брам-рею! Какой музыкой звучало для нас это название: бом-брам-рей! В нем слышался и рев бушующего океана, и треск лопающихся парусов, и резкие команды капитана, и щелканье кастаньет в далеком Буэнос-Айресе.
На судно мы не поднимались — у трапа всегда дежурил вахтенный. Мы с берега следили за жизнью на паруснике. Он завладел нашими сердцами. И хотя мы прекрасно понимали, что ни о каком плавании на «Товарище» мечтать не смеем, все же расстаться с ним так просто не могли. Проводим в рейс, уйдет в море, вот тогда уж…
И вдруг… О случай, о котором так много написано! Как-то поздно вечером раздался стук в окно. Я жил в первом этаже, и мы пользовались окном как дверью, считая, что в комнату входить так ближе и удобнее. На улице стоял Пакидов. Он был без кепки, какой-то взъерошенный, возбужденный. Я открыл окно, и он, как барс, впрыгнул в комнату.
— Ухожу в плавание на «Товарище»! Буфетчиком! Понимаешь? Ура! — заорал он, бросаясь на меня.
Юрка повалил меня на матрац, служивший тахтой, катал, давил, зажимал голову. В общем, проявлял восторг дикаря. Наконец, когда мне удалось освободиться, я спросил:
— Как тебе удалось? Врешь ты все! Не может быть! Давай рассказывай.
— Истинная правда! А как получилось? Невероятно. Понимаешь, я рассказал матери о «Товарище», ну, и упомянул фамилию капитана. Она и говорит: «Дмитрий Афанасьевич Лухманов мой хороший знакомый». Ну, тут уж я к ней прилип: попроси, чтобы взял меня на «Товарищ». Она туда, сюда, вуз, учение, но я ее довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он выслушал маму, засмеялся и сказал мне: «Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да и мест нет. Но я всегда старался помочь молодежи, тем, кто хотел плавать. Пойдешь буфетчиком. Сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу Фреймаку». Оказывается, Лухманов уже не капитан «Товарища». Он начальник техникума. Завтра иду на судно. Вот такие дела.
Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидов уходит в плавание на «Товарище», а я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.
— Что ты молчишь? — опять заорал Пакидов. — Ухожу в плавание, в Южную Америку! Понимаешь ты это? Тра-ля-ля!
Он не мог сдержать свой восторг.
— Буфетчиком не то, — протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. — Не морская специальность. Подай, принеси, помой…
Но мои слова на него никак не подействовали.
— Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на «Товарище» пойду в плавание!
Пакидов начал работать на «Товарище». Дня через три я пришел к нему в гости. Он с гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко.
Теперь я часто приходил к Пакидову после работы. Я завидовал. Сидел, смотрел, как он моет стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать, если бы знал Лухманова и на «Товарище» было бы место… Нет, так дальше продолжаться не может. Надо что-то предпринять.
В один из моих приходов на «Товарищ» взволнованный Пакидов завел меня к себе в каюту:
— Освобождается место хлебопека. Федька Баранов уходит. Ты как?
— Хлебопеком? Конечно, давай! — обрадовался я.
В своей жизни я не выпек ни единого хлеба, но желание попасть на «Товарищ» помутило мой разум. Наверное, в тот момент я согласился бы принять любую должность.
— Давай, — без всякого энтузиазма промямлил Пакидов. Он был уверен, что я откажусь. — Справишься? Хлеб ведь надо печь на сто семьдесят человек.
Эта цифра меня отрезвила. Сто семьдесят человек! Я подумал и отказался:
— Нет, не справлюсь. Отпадает. И тебя подведу и старпома. Выгонят с треском.
Пакидов облегченно вздохнул:
— Не говори! Хлеб-то надо уметь печь.
«Товарищ» все еще стоял в Ленинграде. Наступила зима. Меня уволили со стройки по сокращению. Я безуспешно искал работу. Ее не было. На биржу труда меня не принимали как не члена профсоюза.
А мне так хотелось в море!
Я решил пойти к Лухманову. Я считал, что он единственный человек, кто сможет мне помочь.
Лухманов жил в здании техникума. Робко позвонив, я с замиранием сердца ждал, когда отворится дверь. Открыла пожилая женщина.
2
Не охраняется.