Страница 3 из 47
Она захлебнулась криком, повалилась на землю и затихла. Кагэро безразлично пожал плечами.
— Я выполнил свое обещание, Дзюбэй-сан. — Он бросил голову в костер, и пламя, чавкнув, приняло жертву. — Я все сделал, как было обговорено.
И он исчез в темноте.
Когда Дзакуро дрожа склонился над дочерью, ее сердце уже перестало биться. Камари была мертва.
— Умерла… — просто сказал Дзакуро. И страшно-пустыми глазами посмотрел на Дзюбэя, который увидел в этих глазах то, чего боялся больше всего. Раздались голоса:
— Негодяй!
— Мерзавец!
Где-то слева блеснула сталь клинка. Дзюбэй зажмурился — сжал веки, как только смог. Но удара все не было. Вместо него — пустые глаза Дзакуро.
— Не так, — сказал он. — Моя дочь совершила преступление. Дакуан… был простым человеком, но он был сыном нашего врага, заклятого врага, значит, он тоже был нашим врагом. Все помнят, как они убивали нас. Но моя дочь умерла еще более страшной смертью. Этого можно было бы избежать.
— Это Кагэро… — в отчаянии прохрипел Дзюбэй, но его уже никто не слышал и не слушал.
— Ты ответишь за смерть Камари, — сказал Дзакуро, в равнодушном голосе его не было угрозы. — А с Кагэро мы поговорим после.
Дзюбэй быстрым движением выхватил из-под пояса короткий, но очень острый кинжал.
— Душу… открыть… хочу… — хрипел он; слова застревали в горле и никак не хотели выходить свободно. Но кинжал выбили, а руки связали ремнями под согнутыми коленями. Связали так, что колени упирались Дзюбэю в лицо, и ноги обвязали такими же ремнями.
— Стойте! — крикнул Дзакуро. — Зачем ждать до утра? Смотрите, костер горит уже не так сильно. Давайте положим его туда, когда огонь станет совсем слабым. Ремни хорошо сырые?
— Дзакуро, что ты делаешь! — закричал Дзюбэй, внезапно обретя голос. — Ты сошел с ума! Ямэро! Дамэ!
— Да, я сошел с ума, — прошептал тот, наклонившись к самому уху Дзюбэя.
Скоро костер перестал ухать и трещать. Пламя еще лизало черные угольки, но прежней силой оно уже не обладало.
Дзюбэя подняли и осторожно положили прямо в центр кострища. Огонь, почуяв новую пищу, запрыгал вокруг тела. Дзюбэй стал дергаться, мычать что-то; его одежда пришлась пламени по вкусу. Он пытался как-то выкатиться из огня, но Дзакуро длинной жердью заталкивал его назад. Да к тому же кто-то подбросил хвороста — и пламя взметнулось.
Люди стояли, смотрели, слушали — таких отчаянных, звериных воплей не слышал, верно, еще никто. А потом, когда Дзюбэй затих, разошлись по домам. Только Дзакуро остался сидеть над мертвой дочерью.
Дзакуро смог уснуть только под утро, но сон продлился всего пару десятков минут. Потом снова пришли кошмары, а вслед за ними и пробуждение.
Он проснулся в пустом доме. Пустота гуляла теперь по углам, скрипела в одну ночь обвисшей дверью, щерилась вообще неизвестно когда разбитыми окнами. Пустота висела в воздухе, дышала над ухом, сопела в затылок, когда Дзакуро, как ему казалось, поворачивался к ней спиной. А еще в одном из углов то и дело, всю ночь, появлялась бледная, почти прозрачная фигура Камари.
Вначале Дзакуро пугался, в первый раз вообще чуть не умер от ужаса, когда увидел развевающиеся от несуществующего ветра волосы своей мертвой дочери. А потом страх округлился, притупился и стал только глухо постукивать, но не резать.
Дом опустел.
И высох родник.
Дзакуро заметил это утром — серым и пустым утром, сквозь которое ходил лишь такой же серый ветер, дышащий холодом. Ямку занесло пылью и порванными сухими листьями, воды в ней не было и в помине. Дзакуро разгреб холодный мокрый еще песок, но нет. Вода ушла безвозвратно. Возможно, родник просто исчерпался.
Дзакуро сел прямо на землю — скамеечка, на которой обычно сидела Камари, рассохлась — и положил подбородок на колени. По небу бежали сплошные волны низких свинцово-серых облаков. Дул прерывистый ветер. А рядом рушился пустой дом. Дзакуро почувствовал, как пустота вползает в его душу.
И он впустил ее, потому что рассудил так: пустота съест боль, а уж потом он сможет ее чем-нибудь заполнить. И пустота воспользовалась случаем. Она съела не только боль, но и все, до чего смогла добраться…
…Дзакуро поднял голову и обнаружил, что больше не наворачиваются на глаза слезы. Только внутри все еще тяжело и катается в груди какой-то шар. «Человек рано или поздно устает скорбить», — подумал он.
Но в сторону дома на отшибе все же пошел.
Жена Кагэро хлопотала у крыльца. Заметив Дзакуро, она выпрямилась и уперлась взглядом в его лицо. Дзакуро стало неловко. «Чего она так смотрит на меня?» — думал он, переминаясь с ноги на ногу.
— Доброе утро, госпожа, — наконец, выдавил он.
Женщина не шевельнула ни единым мускулом лица.
— Доброе утро, госпожа! — повторил Дзакуро громче. В доме послышался стук. Вышел сам Кагэро. Дзакуро посмотрел на него и обомлел: этот человек, похоже, прекрасно выспался ночью и только что встал.
— Ацуко, иди в дом, — тихо сказал он, и женщина медленно, словно нехотя, зашла в хибару. И обратился уже к Дзакуро: — Ну?
— Зачем ты это сделал? — брякнул тот первое, что пришло в голову.
— Вы не знали, как наказать ее, и я придумал способ, — ответил Кагэро, пожимая плечами. — Чего тут еще?
— Зверь…
— Плевать. Я просто живу.
— Но как мы могли… Ты ведь не сказал, как именно хочешь… это сделать!
— Правильно, не сказал. А до чего бы вы сами додумались? Пару раз ударить палкой или один — плетью. И что? Через день синяки бы сошли, а она убежала бы уже на неделю. А потом — навсегда. С врагом!
— Тебе-то он не враг…
— Откуда вы знаете? Почему вы так уверены? А, уходи, я не собираюсь просить прощения. Сделал, как считал нужным.
— Нет, постой.
Кагэро, уже собравшийся уйти обратно в дом, повернулся.
— Наверное, к тебе придет кто-нибудь еще из деревни. Соберется совет. Будут решать, что с тобой делать…
— Пусть решают.
Тэссай, занявший место Дзюбэя, смотрел гордо. Будто говорил взглядом: «Хватит, я наведу порядок!» И люди обращались к нему не иначе, как Тэссай-доно.
Кагэро стоял так, чтобы все могли видеть его, освещенного пламенем костра. И уж в его взгляде не было ни гордости, ни вообще чего бы то ни было. Только однажды по лицу Кагэро пробежала тень недовольства: когда люди боязливо раздвинулись в стороны.
— По твоей вине оборвались жизни троих. Как ты думаешь, бакаяроо, твоя жизнь стоит тех трех?
— Прошу прощения, Тэссай… — Кагэро замешкался. — Тэссай-сан, но по моей вине погибли только двое: враг и согрешившая с врагом. Не вижу в этом ничего страшного. А Дзюбэя вы сами убили. Правда, я не понимаю, за что.
— Если бы мы убивали друг друга за каждый имеющий хоть какую-то важность проступок, то, наверное, в деревне остались бы одни немощные старики! Кто ты? Пришел неизвестно откуда да еще со своими порядками!
— Не я предложил наказать дочь Дзакуро, — пожал плечами Кагэро.
— Но не так же! А подумал ты, что будет с нами? Ведь в той деревне тоже не дураки живут. Они ведь догадались, кто убил Дакуана, а если не догадались еще, то это случится скоро.
Тэссай потер лоб.
— Дакуан жил один? — неожиданно спросил он. — Ну, говори, один?
— Нет, он жил с матерью.
По кругу прошелся судорожный вдох.
— И… она видела тебя?
— Нет, — покачал головой Кагэро. — Ее я убил первой.
Кто-то из женщин, стоявших за оградой, которой была обнесена площадка, сдавленно вскрикнул.
— А что? — Кагэро повернулся. — Вы легко расправились с вашим старейшиной, а меня порицаете?
— Тэмаэ… — прошипели рядом, и на спину Кагэро опустилась палка.
Следом вскочили все, кто сидел вокруг костра, и у каждого в руках оказалась либо палка, либо дубинка. Тэссай что-то невнятно кричал, размахивал руками, но люди смешались в один сплошной шевелящийся ком.
— Нет! Остановитесь!
Хлипкая ограда рухнула, и к костру выбежала молодая женщина со спутанными волосами и в не очень опрятной одежде.