Стоход

Гриша схватил ее с жадностью голодного волчонка и прильнул глазами к рисунку на твердой коленкоровой обложке. На могучем, вздыбленном коне сидел мускулистый, суровый воин. Огромным тяжелым мечом он замахнулся на пузатого богача, упавшего перед ним на колени.

Вот! Вот то, что давно хотел увидеть Гриша наяву: богач на коленях перед бедняком! Все, все — не только объездчик и управляющий, но и сам ясновельможный! Все на коленях перед Антоном Мараканом или еще кем-нибудь бедным, но сильным!

— Спартак, — прочитал Гриша шепотом слово, красными буквами выбитое под рисунком.

— Прочитай эту книгу и возврати мне, — сказал учитель. — Тогда поговорим серьезнее… Ну, а в случае, кто увидит, скажи, что нашел в лесу… — Учитель тяжело вздохнул и, как бы оправдываясь, добавил: — Жизнь требует иногда говорить неправду.

Гриша хотел еще что-то спросить, но вдруг схватил учителя за руку:

— Кто-то идет!

— Сиди. Никогда не шарахайся. В лесу будь хозяином.

— Это девчата. За ягодами, — выглядывая из-за куста, сказал Гриша спокойнее.

— Не за ягодами, а домой, без ягод… — возразил учитель. — Видишь, кошики поломаны, видно, попались стражнику в лапы.

— Прошли! — облегченно вздохнул Гриша.

— Давай на всякий случай договоримся, что ты сегодня же скажешь обо мне Анне Вацлавовне.

— Я ее могу даже привести сюда.

— Нет. Ты только шепни ей, пусть придет туда, где мы с нею осенью уху варили. Напомни, что у меня ранена нога. Да не пугай ее, скажи, что рана пустячная, на сучок напоролся… Ну, иди, коровы твои уже разбрелись. С тобой увидимся, когда вылечу ногу. Читай и прячь книгу только в лесу. А то за нее попадешь туда, откуда я вырвался с таким трудом…

— Пан учитель, я сейчас напою коров и вернусь. А вы мне расскажете про Картуз-Березу? Ладно?

— Беги, беги!

Напоив коров, Гриша вернулся на прежнее место, сел возле учителя. Глядя ему в глаза и тихо, со страхом, будто находился в пустой церкви или на кладбище, спросил:

— Какая она, Береза?

— Разве дедушка тебе не рассказывал?

— Он говорит, мне еще не надо этого знать.

— Нет, уж лучше знать все заранее…

— Дедушка сказал только одно: стены там такие высокие, что никогда не перелезешь!

— Что стены, — вздохнул учитель. — Дело не в стенах…

— Как же вы убежали?

— О, я сидел бы еще долго. Да помогли друзья…

Послышался топот копыт.

— Наверное, лесник! — побледнев, прошептал Гриша.

— Да не бойся, — успокоил учитель. — Мы еще встретимся, и я расскажу тебе про Картуз-Березу.

И скрылся в густом ольшанике…

Поздним вечером в дом коменданта морочанской полиции тайно пришел высокий, закутанный в плащ человек. Он прошмыгнул с заднего хода, где его ожидал комендант. Они закрылись в пустой комнате и, не зажигая лампы, повели разговор.

— Пан Сюсько, никто не должен даже подозревать о наших отношениях, — заговорил комендант. — В комендатуру вы никогда не должны заходить, да и сюда только в условленные часы, когда у меня в доме все спят. Говорить будете только шепотом. Понятно? Так вот, я узнал, что вы проделали одно ловкое дельце по поручению пана управляющего. Считаю вас способным человеком и решил поручить вам более серьезное дело. О нем мы поговорим потом, а сейчас расскажите, как вы живете, в чем нуждаетесь.

— Хатенка у меня никудышная. И землички маловато, да и та никудышная…

Рассказывая о своей жизни, Сюсько все называл никудышным. Выслушав его, комендант сказал, что, выполнив первое задание, он сможет выстроить себе хороший дом, а дальше все будет зависеть от него самого.

— Вы помните учителя Моцака? Ну того самого, которому вы подбросили запрещенную литературу и от которого помогли нам избавиться?

— Помню, помню, — подхватил Сюсько. — А как же, хорошо помню!

— Так вот, он бежал из тюрьмы.

— Бежал? — Сюсько неспокойно заерзал на стуле. — Э-э… бежал… Как же это? Как же можно убежать из Картуз-Березы?!

— Рано или поздно он должен наведаться к семье.

— А-а, понимаю! Тут мы его, значит, и прихватим! Ей-бо, прихватим! — в азарте сказал Сюсько.

— Не так-то легко это сделать, — возразил комендант. — Домой он не придет. Он даст знать жене, а сам будет где-нибудь скрываться.

— Так мы будем следить за женой.

— И этого мало. Жена может сама не пойти к нему. У нее много друзей… Вот за ними в первую очередь и надо следить. Вероятнее всего, это будут подростки: пастушки, сборщики ягод, словом, те, на кого меньше всего падает подозрение.

Дальше разговор стал настолько секретным, что комендант вплотную приблизился к новому тайному полицаю и заговорил едва слышным шепотом…

Мать удивлялась неожиданной перемене в сыне. Прежде Гриша почти всегда просыпал, и приходилось его будить. Угрюмый, молчаливый, он одевался и, с кнутом на плече, понуро брел на скотный двор. А теперь вставал сам. Вбегал в комнату веселый, говорливый. Наскоро поест чего-нибудь и умчится, щелкая кнутом так, что цепные собаки поднимаются на дыбы.

Да и на гармонике стал играть совсем по-другому. Раньше печально, положив голову на мехи, он растягивал их так, что гармонь только вздыхала, чуть слышно голосила, точно мать по умершему сыну, и лишь изредка тяжелым стоном проносился сдержанный рокот ее басов. А теперь, только возьмет в руки, сразу рванет горячо и решительно, словно куда-то спешит. Да и мелодии стали не те. Если раньше играл он о своем горе, о тяжелой доле, то теперь его гармонь громко пела гимны доблестному Спартаку. Правда, не было у него специальной песни про Спартака. Но, играя думы и песни, какие слышал от нищих стариков, юный музыкант видел перед собой образ древнего героя. Новые песни скоро стали собирать возле дома молодежь…

Мать заставляла пораньше ложиться спать: «Рано еще парубковать». Но дед всегда заступался и даже сам вспоминал боевые старинные песни. До полуночи молодежь пела и плясала. А потом самые близкие друзья оставались с Гришей, забивались куда-нибудь в укромный уголок за сараем или в ольшанике и слушали его рассказы о славных подвигах Спартака.

Заметил перемену в поведении Гриши и приказчик. Но он оценил ее по-своему. «За ум берется хлопец. Большой уже», — решил он и перевел Гришу на скотный двор рабочим. Это «повышение» было на руку юному музыканту: теперь у него стало больше свободного времени, а в воскресенье во вторую половину дня он мог уходить, куда хочет.

Весело потрескивая и помигивая, в коминке жарко горит лучина. Олеся белит комнату Антона. А он, сидя в темном углу за печкой, плетет ей постолы: завтра она пойдет в лес по ягоды. Хозяйка давно спит. А хозяин сидит в своем кабинете с комендантом полиции, с самого обеда они пьют и о чем-то шумно спорят. Пользуясь этим, батрак с батрачкой говорят о чем только им вздумается. Антон был сегодня в селе и слышал, что кузнец из Вульки убежал в СССР.

— Как же он границу перейдет? — горестно вздохнула Олеся.

— За него не бойся. Главное, что решился человек! — ответил Антон с явной завистью к беглецу.

— А по какой дороге туда? Через Пинск?

— Лучше совсем без дороги. Через Чертову дрягву и прямо на восход, — объяснял Антон. — Только все время прямо и прямо. И придешь в самую Москву.

— Дядя Антон… — вдруг перешла на шепот Олеся и посмотрела на окошко.

Единственное в комнате оконце из двух стеклышек было завешено Антоновой свиткой. Да если б оно было и открыто, едва ли кто смог бы в него заглянуть. Оконце это Антон сделал по своему вкусу. На уровне глаза вырезал в стене кусок бревна в метр длиной и вставил два небольших стекла так, чтоб можно было, не нагибаясь, из комнаты обозревать весь двор. Зимой он целое воскресенье мог простаивать у этого окна и смотреть на занесенный снегом двор.

— Дядя Антон, — Олеся соскочила с табуретки и подбежала к Антону. — А давайте и мы убежим в Советы.

Антон почесал в затылке и ответил, что раз уж в молодости не убежал, то теперь никуда не побежит.